Страница 28 из 79
— Когда вы были еще ребенком, она очень заботилась о вас, когда она видела, что вы должны вот-вот упасть, она всегда быстро подбегала, чтобы уберечь от падения, ведь так? — продолжала я. — А что могло измениться теперь, когда она умерла? Ничего. Она должна была бы остаться такой, какой была раньше, вы согласны? — Женевьева кивнула. — Я думаю, что те звуки, которые вам слышатся, это обычный шум и скрип, который раздается в каждом старом доме: скрип балок и досок, постукивание дверей и окон… Может быть, шуршание мышиных лапок… Но даже если это действительно призраки? Разве ваша мама не пришла бы, чтобы уберечь вас от бед или неприятностей?
— Да, — ответила Женевьева с сияющими глазами. — Конечно, пришла бы. Она так любила меня!
— Помните всегда об этом, когда просыпаетесь по ночам от страха.
— О да, — сказала Женевьева. — Я буду помнить.
Я замолчала, подумав, что продолжение разговора может только испортить достигнутый эффект, поэтому пустила лошадь галопом.
В молчании мы доехали до Каррефура. Это был старый дом, стоявший недалеко от перекрестка дорог. Его окружала каменная стена, но чугунные ворота красивой работы были открыты. Мы въехали под арку и оказались во внутреннем дворике. Я сразу почувствовала царившее здесь запустение и поймала себя на мысли, что совсем по-иному представляла себе дом, в котором выросла та милая девочка, которая записывала свои детские впечатления в маленькие книжечки, рассказывая в них о своей повседневной жизни.
Женевьева бросила на меня быстрый взгляд, чтобы увидеть мою реакцию, но я была уверена, что ничем не выдала своих мыслей.
Мы поставили лошадей в конюшню, и Женевьева повела меня в дом. Она подняла тяжелый молоток, ударила им в дверь, и я услышала, как стук отозвался глухим вибрирующим звуком во всей нижней части дома. Некоторое время царила тишина, потом послышались шаги и появился слуга.
— Добрый день, Морис, — сказала Женевьева. — Это мадемуазель Лоусон, она приехала со мной.
Мы обменялись приветствиями. Затем нас проводили в зал, пол которого был выложен мозаичной плиткой.
— Как сегодня дедушка? — спросила Женевьева.
— Как обычно, мадемуазель. Пойду посмотрю, готов ли он ко встрече с вами.
Слуга удалился, потом снова появился и сказал, что хозяин сейчас примет нас.
Камин в комнате не горел, и поэтому, как только я вошла в комнату, меня пробрал легкий озноб. Наверное, здесь когда-то было очень красиво, подумала я. Весь дом имел изящные пропорции, а эта комната была особенно хороша: потолок украшала лепнина, среди завитков которой виднелась надпись, как я могла понять, сделанная на старофранцузском. Закрытые ставни почти не пропускали света, обстановка была весьма скромная.
В кресле на колесиках сидел старик. Сначала я даже немного испугалась: он был скорее похож на скелет, чем на живое существо. Его глаза ввалились, но тем не менее светились жизнелюбием. В руках он держал книгу, которую закрыл, как только мы вошли. Он был одет в коричневый халат.
— Дедушка, — сказала Женевьева, — я приехала навестить тебя.
— Мое дитя, — ответил он неожиданно твердым голосом и протянул ей навстречу тонкую белую руку, на которой отчетливо проступали темные вены.
— И еще, — продолжала Женевьева, — я привезла с собой мадемуазель Лоусон, которая приехала из Англии и занимается реставрацией папиных картин.
Его глаза, которые казались единственно живыми на неподвижном лице, пытливо всматривались в меня, словно надеясь проникнуть в душу и понять, что я за человек.
— Мадемуазель Лоусон, простите меня за то, что я не могу встать. Я поднимаюсь с огромным трудом, да и то лишь с помощью слуг. Я очень рад, что вы приехали с моей внучкой. Женевьева, пододвинь кресло для мадемуазель Лоусон… и для себя тоже!
— Сейчас, дедушка.
Мы сели прямо перед ним. Он был очаровательно любезен, расспрашивал меня о работе с большим интересом и попросил, чтобы Женевьева показала мне его коллекцию. Возможно, некоторые его картины тоже нуждаются в реставрации. Мысль о жизни в этом доме, хотя бы в течение некоторого времени, показалась мне ужасной. Несмотря на все свои тайны, замок был полон какой-то своеобразной жизни! А этот дом был домом мертвых.
Старик все время обращался к Женевьеве, и я заметила, что он буквально не сводит с нее глаз. Наверное, он очень беспокоится за нее, подумала я. Но раз у нее такой любящий дедушка, почему это не сказывается на ее характере, не делает ее более уравновешенной?
Меня поразило, что старик говорил о мадемуазель Дюбуа так, будто был с ней хорошо знаком, хотя я слышала от Женевьевы, что он никогда ее не видел. А вот то, что он знал Нуну, меня совсем не удивило: она ведь когда-то жила в его доме и была фактически членом семьи.
— Как там Нуну, Женевьева? Надеюсь, что ты добра к ней? Всегда помни, что она прекрасной души человек. Может быть, слишком проста, но она делает все, что в ее силах. И всегда была такой. Помни об этом и относись к ней так же, как она к тебе, хорошо, Женевьева?
— Хорошо, дедушка.
— Надеюсь, ты не грубишь ей?
— Не часто, дедушка.
— Но все-таки иногда — да? — нахмурился он.
— Совсем немножко. Ну, например, я как-то сказала: «Ты старая глупая женщина».
— Это очень плохо. Ты потом помолилась и попросила прощения за содеянный грех?
— Да, дедушка.
— Однако бесполезно просить прощения, если ты вскоре снова совершаешь подобный же грех. Держи в руках свой характер, Женевьева. А если тебе так хочется совершать глупые поступки, помни о той боли, которую ты ими причиняешь людям.
Мне было интересно, много ли он знает о неуправляемости своей внучки, бывает ли здесь Нуну и рассказывает ли она старику о поступках внучки? Известно ли ему о том, что Женевьева заперла меня в камере забвения?
Он приказал принести вина и печенья. Появилась старая женщина, которая угрюмо поставила графин с вином, не проронив ни слова. Женевьева пробормотала приветствие, женщина кивнула в ответ и вышла.
Пока мы пили вино, старик завел разговор:
— Я слышал, что кто-то должен был приехать, чтобы заняться картинами, но вот уж не думал, что это окажется молодая женщина.
Я объяснила ему про смерть отца и про то, что взяла на себя выполнение всех его заказов.
— Сначала это вызвало некоторое замешательство. Но граф, кажется, доволен моей работой.
Я увидела, как сжались его губы, а руки вцепились в край пледа.
— Так, значит… он доволен вами. — Голос его изменился, да и сам старик тоже.
Женевьева сидела на самом кончике своего кресла и, явно нервничая, с испугом смотрела на деда.
— Во всяком случае, он дал понять, что доволен, иначе не позволил бы мне продолжать работу над другими картинами, — сказала я.
— Надеюсь… — начал он, но голос его дрогнул, и я не уловила конца фразы.
— Извините, что вы сказали? — спросила я.
Но старик только покачал головой. Упоминание о графе явно вывело его из равновесия. Итак, еще один человек, ненавидящий графа. Интересно, а что послужило причиной его неприязненного отношения к хозяину Гайяра?
После этого наш разговор уже не клеился, и Женевьева, стремясь поскорее уехать, спросила, не могла бы она показать мне дом.
Мы вышли из гостиной и, пройдя через несколько коридоров и залов, попали в кухню с каменным полом. Через нее вышли в сад.
— Ваш дедушка так рад встрече с вами, — сказала я. — Мне кажется, что ему хотелось бы, чтобы вы навещали его чаще.
— Он не обращает на это внимания, просто не замечает меня. Он все забывает. И еще он очень старый и очень изменился после… удара. Мне кажется, что у дедушки что-то с головой.
— А ваш отец знает, что вы наведываетесь сюда?
— Он никогда не спрашивает.
— Вы имеете в виду, что сам он здесь никогда не бывает?
— Да, со дня смерти мамы. Дедушка не хочет его видеть. Можете себе представить, что случилось бы, если бы папа вдруг приехал сюда?
— Нет, — откровенно призналась я.