Страница 23 из 79
— Не беспокойтесь, — сказала я. — Ни ее отец, никто другой не узнает о происшествии. Но я думаю, что обязательно должна поговорить с Женевьевой.
Лицо Нуну прямо-таки посветлело.
— Да, поговорите с ней, а если вам случится разговаривать с господином графом, то скажите ему, что его дочь такая умница, добрая и спокойная. — Она вздохнула: — Поскольку полагают, что ее мать лишила себя жизни, многие склонны и ее считать взвинченной и нервной.
Я подумала, что так оно и есть на самом деле, но вслух не сказала. Как смешно: Нуну привела меня сюда, чтобы утешить и успокоить, а получилось так, что это пришлось делать мне.
— Франсуаза была совершенно обычной, нормальной маленькой девочкой.
Няня поставила чашку на стол, прошла в другой угол комнаты и тут же вернулась обратно с небольшой деревянной шкатулкой, инкрустированной перламутром.
— Я храню здесь несколько безделушек в память о ней. Иногда смотрю на них и вспоминаю ее. Она была на редкость прелестным ребенком. Гувернантки были всегда ею очень довольны. И я часто рассказывала о ней Женевьеве.
Она открыла шкатулку и вынула книжечку в красном кожаном переплете.
— Франсуаза засушивала в ней цветы. Она очень любила цветы и часто ходила по лугам, собирая их. А некоторые рвала прямо в саду. Посмотрите на эти незабудки. А этот носовой платочек! Она всегда вышивала что-нибудь для меня к Рождеству или к другим праздникам, а потом прятала, чтобы я не увидела раньше времени. Она была хорошая, спокойная девочка и очень набожная. Франсуаза умела так молиться, что, глядя на нее и слушая ее, у вас защемило бы сердце. И часовню она всегда сама украшала. Такие потом не лишают себя жизни, ибо считают это большим грехом.
— А у нее были братья или сестры?
— Нет, она, как и Женевьева, была единственным ребенком. Ее мать не отличалась здоровьем. Уж я-то знаю: нянчила и ее тоже. Она умерла, когда дочери исполнилось девять лет, а когда Франсуаза вышла замуж, ей было девятнадцать.
— И она радовалась тогда, что выходит замуж?
— Я не уверена в том, что она понимала, что такое выйти замуж. Мне хорошо запомнился тот вечер, когда состоялся торжественный обед по случаю заключения брачного контракта. Вы знаете, что это такое, мадемуазель? Наверное, нет. У нас во Франции, когда два человека должны в будущем вступить в брак, готовятся и обсуждаются условия контракта. А когда все обговорено, дается специальный обед в доме невесты, на котором присутствует как ее семья, так и семья жениха. Здесь и происходит подписание контракта. Думаю, она была тогда счастлива. Ведь ей предстояло стать графиней де ла Таль, а де ла Тали — одна из самых известных и богатых семей в стране. Это была очень хорошая партия, просто удача. Затем состоялась гражданская церемония, а далее церемония церковного бракосочетания.
— А потом она стала менее счастливой?
— Да, жизнь никогда не бывает такой ясной и безоблачной, какой видится в мечтах девушкам, мадемуазель.
— Особенно если выйти замуж за графа де ла Таля.
— Вы уже слышали, что она была обыкновенной девочкой, и ее радости и удовольствия тоже были очень простыми. Поэтому для нее стала потрясением жизнь с таким человеком, как граф.
— Потрясение, которое, к сожалению, приходится переживать очень многим девушкам.
— Вы абсолютно правы, мадемуазель. Франсуаза делала записи в маленьких книжечках, как она их называла. Она любила давать оценку произошедшим событиям. А я сохранила их. — Нуну вернулась к буфету, открыла его маленьким ключиком, висевшим на связке у ее пояса, и достала маленькую записную книжку. — Вот эта — первая. Посмотрите, какой хороший почерк.
Я открыла книжку и прочитала:
«7 мая. Молилась с папой и слугами. Я повторила ему краткую молитву, и он сказал, что я делаю успехи. Я пошла на кухню и смотрела, как Мари выпекает хлеб. Она дала мне кусок сладкого пирога и велела никому не говорить об этом, потому что она не должна была печь сладкий пирог…»
— Похоже на дневник, — заметила я.
— Она была еще маленькая. Ей тогда исполнилось не больше семи лет. Ну, возможно ли так хорошо писать в семь лет? Позвольте мне налить вам еще кофе?
Я перелистывала страницы, рассматривая крупный детский почерк.
«Я собираюсь вышить для Нуну салфеточку для подноса. Это займет много времени, но, если я не успею закончить ко дню ее рождения, она получит ее как раз к Рождеству…
Сегодня после молитвы я разговаривала с папой. Он сказал мне, что я всегда должна стараться быть хорошей и думать не только о себе…
Сегодня виделась с мамой. Но она не знает, кто я. Потом со мной разговаривал папа и сказал, что она уже не сможет быть с нами…
Я нашла голубые нитки для салфетки для подноса. Хорошо бы достать еще немного розовых. Нуну чуть было не увидела сегодня салфетку. Я очень волновалась…
Я слышала, как папа вчера молился в своей комнате. Затем он позвал меня и велел молиться вместе с ним. Мне было очень больно стоять на коленях, но папа был так добр, что делал вид, что не замечает этого…
Папа сказал, что в следующий день моего рождения покажет мне свое самое большое сокровище. Мне исполнится восемь лет. Интересно, что бы это могло быть?..
Мне так хотелось бы, чтобы были еще дети, с которыми я могла бы играть. Мари сказала, что в том доме, где она раньше работала, было девять детей. Все эти братья и сестры, наверное, очень милы…
Мари испекла торт ко дню моего рождения. Я ходила на кухню и смотрела, как она его делает. Я думала, что сокровище, о котором говорил папа, это жемчуга и рубины, а оказалось всего лишь старое широкое платье с капюшоном. Оно черное, и, когда он его вытащил, от него пахнуло чем-то затхлым. Папа сказал, что я никогда не должна принимать второстепенное за главное…»
Нуну стояла со мной рядом, немного наклонившись вперед.
— Все это довольно печально, — сказала я. — Этот ребенок был очень одиноким.
— Но хорошим. И это помогало ей жить. У нее был очень покладистый характер. Вы сами видите, не так ли? Она принимает вещи такими, какие они есть. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Думаю, да.
— Как видите, ничего такого, что могло бы заставить ее потом лишить себя жизни. Ничего истеричного. И Женевьева очень похожа на нее… по своей сути.
Я молча пила свой кофе, испытывая к старой женщине все большее и большее расположение из-за ее глубокой преданности матери и дочери. Мне казалось, что Нуну пытается завоевать меня, привлечь на свою сторону. В таком случае я должна была быть с ней предельно откровенна.
— Думаю, что обязана сказать вам, — произнесла я, — что в самый первый день моего пребывания здесь Женевьева водила меня на могилу матери.
— Она часто туда ходит, — поспешила вставить Нуну, и я видела промелькнувший в ее глазах страх.
— Но она сделала это очень своеобразно: сказала, что ведет меня повидаться с мамой… И я думала, что увижу перед собой живую женщину.
Нуну кивнула, пряча от меня глаза.
— Потом Женевьева сказала, что отец убил ее мать.
Старушка вся сжалась от страха и снова накрыла своими ладонями мои руки.
— Ну, вы же понимаете, правда? Этот шок, который она испытала, найдя свою мать мертвой… собственную мать. А потом еще слухи, сплетни. Ведь это так естественно, разве нет?
— Я бы не сказала, что это естественно, когда ребенок обвиняет собственного отца в убийстве своей матери.
— Но это шок… — снова повторила Нуну. — Она так нуждается в помощи, мадемуазель. Вы только подумайте об этом доме. Смерть… шепот и слухи в замке… шепот и слухи по всей округе. Я знаю, что вы все понимаете. И я знаю, что вы хотели бы сделать все, что в ваших силах.
Ее руки сжали мой локоть. Губы двигались, как будто хотели сказать что-то, но она никак не могла решиться. Нуну казалась очень испуганной и взглядом молила меня, только что перенесшую такие волнения от рук ее подопечной, о помощи.
— Конечно, я понимаю, какой это был для нее шок, — осторожно начала я. — С ней надо обращаться с большой заботой и вниманием, но ее отец этого, видимо, не понимает.