Страница 16 из 17
И сразу увидел лицо. Те двое были безликими, какие-то абстрактные мужики без возраста и индивидуальных примет: схемы, символы врагов, тряпичные куклы... А этот имел и лицо, и возраст, и приметы.
– Кончай, парень, ты чего...
Мясистый, покрытый каплями пота нос, вдавленная переносица, редкие грязные волосы, отвислые щеки, большой лягушачий рот... И не очень взрослый: около двадцати – ровесник Пастухова... Светлые глаза навыкате – сейчас в них плескался испуг, перед лицом большие руки с короткими пальцами и окаймленными черным ногтями: будто хочет поймать брошенный мяч...
– Ты что удумал? Не слушай его! Мальчик...
Это он сказал «выблядок».
– «Двойка», с разворотом! Раз, два... Делай! – приказал Пастухов.
И Вольф сделал. Собственно, на тренировках он делал это много раз: отвлекающий в лицо и добивающий в солнечное. Но делал на мешке, где роль лица и диафрагмы выполняли белые кружки. «Не в живот и не в грудь, – повторял Семен Григорьевич. – Точно в диафрагму, тогда стопроцентный нокаут...»
Бац! Руки с грязными ногтями не смогли задержать удар, левый кулак отбросил их в разные стороны, прорвался и врезался в скулу, лязгнули зубы, голова на миг запрокинулась, но это была только прелюдия. Бац! Правая попала в нужную точку – из лягушачьего рта выскочил малиновый язык, раздался утробный всхлип, обмякшее тело согнулось пополам, как перочинный нож, и тяжело повалилось на семечную шелуху, спички и окурки.
– Нормально, – сказал Пастухов. – И никаких следов. Если бы ты не труханул, то и без меня положил бы всех троих.
– Ничего себе...
Генрих подобрал наконец свой чемоданчик. Нос у него был разбит, лицо испачкано кровью.
–Даже не думал, сынок, что ты так бить умеешь... У меня никогда не получалось.
Отец утерся тыльной стороной ладони, брезгливо осмотрел оставшиеся на коже красные разводы – словно начавшие подсыхать струпья. Надо было вытирать и их, но вторую руку оттягивал чемоданчик с инструментами – Генрих растерянно перевел взгляд с Володи на Пастухова.
– Что же теперь с ними делать? Может, воды принести? Или «Скорую» вызвать?
Пастухов пожал плечами.
– Лучше сразу милицию и на пятнадцать суток устроиться! Идите домой, вы здесь не были и ничего не знаете. Что они хотели?
– Пьяные... Права качали...
– Володя протянул отцу свой платок не совсем чистый.
– А кто это?
– Да из новых... Работать не хотят, а деньги – чтоб лопатой... Чуть что не так – на горло берут, а сейчас видишь – в кулаки...
– Ты с ними не пей.
Отец улыбнулся через силу:
– Да я и не захотел... С этого и началось.
– Уходим быстро, пока никого нет!
Пастухов повернулся и первым пошел из подворотни. Генрих, оглядев начинающую шевелиться троицу, двинулся следом. Володя взял его под руку.
– Больно?
Отец поморщился и неопределенно пожал плечами.
– Ничего, больше тебя никто не тронет. Правда, Николай? – Володя искал подтверждения у Пастухова, все еще испытывая к нему теплые чувства.
Но тот пренебрежительно хмыкнул:
– С чего ты взял? «Никто не тронет!» Почему ты так решил? Просто потому, что тебе так хочется?
Володю будто окатили холодной водой. Он растерянно молчал.
– В жизни не всегда бывает, как ты хочешь! Может, они завтра придут расквитаться! Или даже сегодня... Меня с вами не будет, ты трухаешь, отец твой за себя постоять не может... Так почему бы вас не трогать?
Промакивающий лицо платком Генрих издал неопределенный звук. Володя съежился. Получалось, что он раскрыл Пастухову душу, а тот плюнул в нее. И поделом, не тянись к чужим!
– Чтоб не трогали, надо вести себя по-другому. Кулак есть, удар есть, чуть что – по бороде! Тогда будут бояться, и никто не полезет! Понял? – Пастухов опять хмыкнул. – Ладно, пока. Заходи ко мне в общагу, сорок вторая комната. У меня «лапы» есть, принесешь перчатки – постукаем...
Он подмигнул Володе и ускорил шаг, как бы отделив свой дальнейший путь от путей старшего и младшего Вольфов. Или себя от них с их неинтересными проблемами.
– Желчный парень, хотя мне и помог, недоброжелательный, – сказал Генрих. – И лицо у него бандитское. Может, кажется, оттого что бритый...
– Он не бритый – волос просто нет, они не растут. От испуга – в детстве чего-то испугался.
– Это он испугался? Наверное, было чего... Ты что, дружишь с ним? – спросил отец.
– Да нет, вместе боксом занимаемся. И все. Володя понял, что никакой дружбы не будет, он никогда не зайдет в общагу возле ипподрома, не станет стучать на «лапах», не пойдет с ним гулять по Броду... Разве что перекинутся парой слов на тренировке, поработают на мешке в четыре руки – не больше. Дружить с Пастуховым Володя не хотел.
Жестокая схватка Зуба и Пастуха получила продолжение полтора месяца спустя.
Тренировка подходила к концу, когда в зал враскачку вошел не появлявшийся с того памятного дня Борисов с дымящейся «беломориной» в презрительно изогнутых губах и глубоко засунутыми в карманы руками. Вначале Володя решил, что он пьян – курить в зале было строжайше запрещено, и на трезвую голову никто бы на такое не отважился: все равно что на ринг нагадить.
Но Зуб не был пьян. Следом за ним ввалилась целая кодла «кильдюмских», человек десять – все в надвинутых на глаза кепках, с зажженными сигаретами и вроде как со свернутыми трубочкой газетами в руках. В таких свертках, чтобы не привлекать внимания, тиходонская шпана, отправляясь на разборки, носила дубинки, заточенные напильники, обрезки труб, иногда даже обрезы...
Удары перчаток о перчатки или о мешки становились все реже и наконец, совсем стихли. В привычную атмосферу боксерского зала вплетался табачный дым, запах перегара, давно немытых тел и страх. Дым и перегар исходили от пришельцев, а страх зарождался где-то внутри. Вторжение было столь вызывающим и наглым, что Володя почувствовал себя совершенно незащищенным.
«Надо Семена Григорьевича позвать», – мелькнула спасительная мысль. Тренеры закрылись с Роговым в своем закутке, до двери десяток шагов...
В поисках поддержки Володя оглянулся на старших. Только Фильков угрожающе скалился, да Еремин угрюмо буравил Зуба прямым взглядом. На лицах остальных застыли растерянность и испуг. Златков рассматривал перчатки, Табарин поправлял шнуровку, Воеводин сосредоточенно массировал бицепс. Никто не крикнул, не одернул наглецов, даже не выказал осуждения... Побледневший Пастухов останавливал качающийся мешок.
– Ну ты, залупа лысая, иди сюда! – Борисов выплюнул папиросу на пол. Он умышленно гадил на ринг, бросая вызов всем, включая Рывкина. Иначе не посмел бы зайти сюда, подождал бы на улице. «Под ДФК» – как говорят в подобных случаях.
– Быстро, а то хуже будет!
Как загипнотизированный, Пастухов подошел. Зуб вынул руки из карманов. На правой блестел кастет.
Бац! Красная полоса перечеркнула крепко сжатые губы, Пастухов тяжело завалился на спину, гулко ударившись о дощатый пол. Носок давно не чищенного ботинка с размаху въехал ему под ребра. Раз, второй, третий...
Среди окаменевших боксеров прошел недовольный ропот.
– Кончай, Зуб! Ты что, стебанулся? – хрипло крикнул Фильков.
Зло выругался Еремин, даже Табарин забыл про шнуровку и с ненавистью уставился на Зуба.
«Кильдюмские» приняли угрожающие позы.
– Ста-я-я-ять! – пронзительно, с блатной интонацией заорал похожий на гориллу сутулый парень и, вытряхнув из газеты стальной прут, подскочил к Филькову.
– Хуля ты выступаешь не по делу?!
– Кто не по делу выступает? – по-звериному оскалился Фильков. – Фильтруй базар! Это ты деловой, что ли? Да я зону топтал, когда ты еще в штаны ссался!
– Тогда стой и молчи! – сутулый опустил прут.
Между тем Зуб продолжал избивать Пастухова. Тот закрывал перчатками лицо. Лысая голова беспомощно моталась из стороны в сторону. Подчиняясь внезапному импульсу, Володя бросился к тренерской и заколотил в запертую дверь.