Страница 2 из 14
любила, – самая сложная задача из тех, что выпадает человеку. И чем больше она
жила, чем больше училась и постигала, тем глубже делалось ее смирение. Один
встреченный в Тибете монах назвал ее святой женщиной и был близок к истине, хотя
Хоуп и не исповедовала ни одного из официальных вероучений. Если она во что и
верила, то только в жизнь, которую принимала с благодарностью. Она была как
гнущийся на ветру камыш, прекрасный и стойкий.
Хоуп подошла к подъезду. Снегопад усилился. На плече у нее висел кофр с камерой,
там же лежали ключи и бумажник. Больше она ничего с собой не носила, косметикой
не пользовалась, только иногда подкрашивала губы, отчего делалась еще больше
похожей на Белоснежку. Иссиня-черные волосы она зачесывала гладко назад и
стягивала либо в конский хвост, либо в косу или пучок, в распущенном же виде они
доходили до пояса. Изящество в движениях делало ее похожей на девочку, да и на
лице морщин практически не было. По паспорту Хоуп уже стукнуло сорок четыре, но
ей никак нельзя было дать ее годы, она всегда выглядела намного моложе. Как ее
фотографии и запечатленные на них лица, она оставалась вне времени. Достаточно
было одного взгляда на эту женщину – и уже трудно было отвести от нее глаза,
хотелось любоваться ею до бесконечности. В одежде Хоуп избегала ярких тонов и
почти всегда была в черном, словно затем, чтобы не отвлекать на себя своих
будущих героев, но в жарком климате она, конечно, предпочитала белый цвет.
Открыв ключом дверь подъезда, она энергичным шагом поднялась к себе на третий
этаж. Она озябла и теперь с радостью входила в дом, где можно было согреться,
хотя из за высоких потолков и больших окон в квартире порой гуляли сквозняки.
Хоуп зажгла свет и, как всегда, с удовольствием оглядела свой спартанский
интерьер. Цементный пол был выкрашен в черный цвет, диван и мягкие кресла обиты
светло-кремовой тканью, словом, ничто в обстановке ее жилища не резало глаз. В
этой простоте было что то от дзен-буддизма. А по стенам повсюду висели огромные
черно-белые фотографии в рамках, ее любимые работы за долгие годы творчества.
Самую длинную стену украшал цикл фотографий юной балерины, сделанных в движении.
Девушка на снимках была необычайно хороша собой, изящная белокурая танцовщица не
старше девятнадцати. Это была замечательная серия, часть личной коллекции Хоуп.
По другим стенам во множестве висели фотографии детей, были и снимки индийских
монахов, которых она фотографировала в ашраме, где проходили ее духовные искания,
а также два огромных портрета государственных деятелей высшего ранга.
Квартира, можно сказать, являла собой галерею ее работ, а на длинном белом
лакированном столе была в строгом, почти хирургическом порядке выложена на
мягких подложках вся аппаратура. Для больших заказов Хоуп обычно брала
ассистентов со стороны, но в большинстве случаев предпочитала делать все сама. С
ассистентами, конечно, было легче, но они сильно отвлекают. Любимым
фотоаппаратом Хоуп Данн была купленная сто лет назад «Лейка». Для студийной
съемки она использовала также «Хассельблад» и «Мамию», но старая камера
оставалась ее самой любимой. Фотографировать Хоуп начала еще в девять лет. В
семнадцать поступила на специальные курсы фотографии при колледже Брауна,
которые с блеском закончила через четыре года, представив в качестве дипломной
работы впечатляющий ближневосточный проект. После диплома она год проработала в
качестве коммерческого фотографа и успела за это время выйти замуж, но потом на
долгих двенадцать лет практически выпала из профессии и довольствовалась
единичными заказами от случая к случаю. Однако в последние десять лет Хоуп
вернулась к любимому делу, и именно эти годы принесли ей мировую известность и
все крепнущее признание. К тридцати восьми, когда Нью-йоркский музей
современного искусства устроил выставку ее работ, она была уже известным
фотографом. Настал ее звездный час.
Хоуп зажгла кругом свечи и погасила верхний свет. Удивительным образом эта
квартира действовала на нее умиротворяюще. Вместо спальни у нее была небольшая
антресоль над лестницей с узкой односпальной кроватью, и Хоуп нравилось, засыпая,
оглядывать сверху свое жилье, от этого у нее возникало чувство полета. Этот лофт
разительным образом отличался от всех ее прежних квартир, в чем было еще одно
его преимущество. Хоуп всегда страшилась перемен, но на этот раз встретила их с
легким сердцем. Приняв то, чего всегда боялась, она поняла, что внутренне
сделалась сильнее. Всю жизнь ее преследовал страх утраты и перемен, но теперь
она научилась принимать их с достоинством и мужеством.
В дальнем конце квартиры располагалась небольшая кухня с черной гранитной
отделкой. Скорее по обязанности, чем для того, чтобы утолить голод, Хоуп прошла
на кухню и разогрела себе суп из банки. Ей было лень заниматься стряпней, она
годами жила на супах, салатах и яичнице. В тех редких случаях, когда у нее
пробуждался аппетит к настоящей еде, Хоуп в одиночестве отправлялась в какой
нибудь незатейливый ресторан и, не рассиживаясь, съедала незамысловатый ужин.
Кулинария никогда не была ее сильной стороной, да она и не скрывала этого. Она
считала готовку пустой тратой времени, ведь в мире так много других интересных
вещей – сначала это была семья, теперь – работа. В последние три года вся ее
жизнь свелась к работе. Своему делу она отдавалась всей душой, и это приносило
результат.
Хоуп поглощала свой суп и смотрела на падающий за окном снег, когда зазвонил
телефон. Она отставила тарелку и достала мобильник. Звонков она не ждала, но,
услышав в трубке голос своего агента Марка Веббера, улыбнулась. Давненько от
него не было вестей.
– Слушай, ты сейчас где? В каком часовом поясе? Я не разбудил? – В ответ Хоуп
рассмеялась и пересела на диван. С тех пор как она десять лет назад вернулась к
работе, Марк бессменно представлял ее интересы. Обычно он добывал для нее
коммерческие заказы, но к ее более глубоким творческим проектам относился с не
меньшим уважением. И любил приговаривать, что в один прекрасный день она будет
признана одной из самых значительных современных фигур в американской авторской
фотографии. В каком то смысле его пророчество уже сбывалось, ведь Хоуп
пользовалась заслуженным признанием как галерейщиков, так и коллег по цеху.
– Я в Нью-Йорке, – с улыбкой промолвила она. – И ты меня не разбудил.
– Разочарован. Я думал, ты в Непале, на худой конец – во Вьетнаме, а то и вовсе
в какой нибудь дыре. Удивлен, что ты здесь. – Он помнил, что Хоуп терпеть не
может праздников, и знал почему. На то были свои причины. Но она была женщиной
неординарной, стойкой, как оловянный солдатик, и к тому же его хорошим другом.
Марк искренне любил ее и восхищался ею.
– Похоже, какое то время я здесь проторчу. Вот сижу, любуюсь снегом. Красиво!
Попозже думаю выйти поснимать. Что нибудь в старомодном стиле.
– Да ты что, там же мороз! – предостерег он. – Смотри, не простудись! – Марк был
одним из немногих, кто о ней искренне заботился, и это ее трогало. В последние
годы она так много разъезжает, что связи со старыми друзьями потеряны. После
колледжа она жила в Бостоне, но, вернувшись из Индии, решила осесть в Нью-Йорке.
Хоуп всегда была одиночкой, а сейчас – больше, чем когда либо. Марка это
беспокоило, но он видел, что ее такое положение дел вполне устраивает.
– Я только что вошла, – пояснила она, – и как раз ела куриный супчик.
– Моя бабуля тебя бы похвалила, – опять улыбнулся Марк. – Скажи ка мне,
красавица, каковы твои ближайшие планы? – О том, что у нее в работе нет никаких