Страница 7 из 16
— Гайдарка с чубайкой всё придумали, вредители, — сказала Катерина. — И, как дед мой говорит, всякие прихлебалы пиндосовские. Он у меня и газеты читает, и телевизор смотрит. Подчеркивает, выписывает списки. Надо бы, говорит, их всех — в суд народный. Не тот, что нынче, продажный, а народный. Я и думаю — надо бы. И Ельцинера-пьяницу с ними. Пусть и заочно. Маслица подлить на сковородку в аду. И референдум по всей стране — что с ними делать.
— И что же делать? — спросил Сергей.
— Виселицу на Красной площади! И пусть висят, пока вороны все глаза не выклюют. Да только места для всех не хватит. А Мишу Балаболкина — в клетку, и возить по стране. Пусть люди подходят и в рожу лысую поганую плюют.
— Больно вы кровожадная, Катерина, — попенял Литр Иваныч.
— Я кровожадная?! А они не кровожадные — миллионы людей загубить реформами своими? Они не кровожадные? Сотни-тысячи расстреляли в девяносто третьем? — и будто ничего не было! Забыли!? Как и не было!! Жрали водку в Кремле, плясали, праздновали, сволота, а людей в это время пытали-убивали. Они думают, народ забыл? Не забыл! Не кровожадные? последние деньги со сберкнижки в копейки превратить? Да не по одному еще разу обманули! На рельсы он ляжет, харя пьяная! Жаль не захлебнулся и башку не расколол, когда с моста свалился, упырь. А по заграницам нас нацменам бросили на съедение? А вояк на улицу повыкидывали? Брата у меня с полком из ГДР — в поле, на мороз, в палатки. Выживай, как хочешь, а лучше сдохни — проблем меньше. А добро народное жидам запросто так отдать? Это еще им поблажки, паразитам, — виселица. Легко больно. Они же хуже Гитлера — свой народ губить. А вот судить по референдуму, и казнь тоже, чтобы назначить. По референдуму. По-честному. Как народ проголосует. Я бы за то голосовала, чтобы нашелся добрый человек, и им, по решению суда, проколол бы брюхо вилами. Пусть корчатся, как червяки. И по телевизору показывать. Каждый день. Как гниют, разлагаются.
Валера, усмехаясь, покачал головой.
— А всё пархатые. Повылезали, как тараканы из щелей. И всё под русских шифруются, рабиновичи. Новодворская эта, истеричка визгливая — я бы ей сама глаза выцарапала, жабе; японка: еврейка-прохиндейка вертлявая; кудрявый в белых штанах — пакостник, глазки бегают, не всё еще, паразит, украл; и еще один с ними, простите, старую, за выражение, на пидора похож, харя масляная, фамилию эту подлую забыла. Вмиг выползли, подколодные, русский люд душить-мучить. И тогда в семнадцатом году, и нынче. Гадёныши.
— А в семнадцатом-то что? — удивленно спросил Сергей.
— Как так что? Одни же евреи в революционерах-большевиках. Батюшку-царя православного ни за что загубили с детками. А сами? Бронштейны да Лазари, прости Господи, синагога одна. И Ленин-Бланк первый был еврей.
Литр Иваныч побелел.
— «Евреи, евреи, кругом одни евреи»[10], — сказал, улыбаясь, Валера.
— И Высоцкий ваш — еврей, — сказала Катерина.
— Я вот тоже, знаете ли, — медленно сказал Литр Иваныч, краснея, — пархатый, как вы говорите. Мама у меня русская, а папа — Яков Иосифович. Комиссар. После войны одноногий инвалид. Так что? И меня в брюхо вилами?
— Я не про вас. Есть люди, а есть жиды, — подвела черту Катерина.
— А мне по жизни, — сказал Валерий, — евреи больше, чем все русские вместе взятые, помогли.
— Потому что вы на татарина похожи, — быстро сказала Катерина.
— Я?! — удивился Валерий.
— Мы, пожалуй, пойдем, покурим, — устало сказал Литр Иваныч.
— Не артисты это, Яковлевич. И не телевизионные съемки.
— Да я уж вижу, — озадаченно сказал Литр Иванович. — За такие разговоры сразу за теплое место и в холодные края.
— Деникин, — припомнил Сергей, — Власов.
— Актеры — не актеры! Они же не сумасшедшие. Ленин! Вишь чего!
— Брежнев умер. Слышал?
— Так он и сейчас не живее всех живых. Так что — это, брат-Мотылек, другое. Я подумал, может, белочка? Допился-таки? Так нет, вроде. Или сплю?
— Ты спишь, а я где?
— Ты в моем сне, а я в твоём. Вот и мама-луковка.
— Не спим, — сказал Сергей. — Не сон это.
— Я сначала подумал — провокация, — живо начал Литр Иванович. — Хотел Валере этому в лоб закатать. А потом подраскинул умищем-то… Нет. Кто я такой? Чтобы ради меня? Прыщик на ровном месте. Кому я нужен?
— А кому я нужен?
— Вот то-то и оно. Что там, на газете написано?
— Что?
— Число, «что»! Год какой?
— Я же тебе говорил. Две тысячи девятый. Ёёё… Не может быть! Это сколько ж мне сейчас лет? — задумался Сергей.
— А я, наверно, уже помер, — сказал Литр Иванович и перекрестился.
— Значит, вот как они живут, — медленно проговорил Сергей. — Это что же, через тридцать лет…
— Да-а, матифолия с уксусом. Чёрт знает что.
— Хуже Гитлера — говорят. А? Я думаю — совсем голодом заморили. И перловки не стало в магазинах, и головы с лапами куриными, видимо, пропали, и маргарин. Если не хуже. На улицу вышли хлеба просить, а их — пулеметами. Как в девятьсот пятом.
— У нас не забалуешь, — сказал Литр Иваныч. — В Новочеркасске, вон в шестидесятых. Тоже. Не чикались. Вышли колбасы попросить. Парень оттуда служил, рассказывал. Но это, смотри! Не сболтни где ненароком, а то быстро упекут. За длинный-то язык.
— Они-то не больно стесняются. Вон как власти несут.
— Так они же приезжие. Что и говорят — дели на два. Сказали, да и смылись за кордон. Местных, поди, за такое по головке не погладят, я думаю. Быстро укоротят. Как академика твоего.
— Чего ты ко мне пристал? Хрен с ними со всеми.
— То и пристал, что болтаешь много. Думаешь что? у стен ушей нету? Пусть хоть три тыщи девятый. Там, где надо, всё учитывается, не боись.
— Это я с голодухи. Есть-то охота, Яковлевич. У меня уж там крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. Что бы придумать? И эти, я смотрю, не едят.
— Экономят.
— И не пьют.
— Не пьют, потому что и с водой у них нынче перебои. Если двухкопеечные газеты покупать дорого, то сколько же вода стоит?
— А мне проводница пить давала, — вспомнил Сергей.
— Сжалилась. Видит — заморыш. Из своих запасов и дала.
— Ни денег, ни родных, ни знакомых. Ничего не осталось, — потерянно произнёс Сергей.
— Я, конечно, во все эти фантастики не верю, — решительно сказал Литр Иваныч. — Тут надо еще разобраться. Найти квадратный корень.
— А дома нас, наверно, уже… Всё. Считай, схоронили. Заживо. Как без вести пропавших. В командировке с цапфой.
— Что ты нюнишь?! Что ты тут пьесы Чехова изображаешь? Может нас, как космонавтов, в будущее заслали? И что? Обдристаемся жидким поносом? Опозорим советский народ?! Нет! Вернемся, в Кремль на «чайке» повезут. Спросят: «Трудно было, товарищи?» Что ты руководителям страны скажешь?! Улыбочку на лицо! Первомай встречай. И запоминай. Фиксируй, как летописец временных лет. Потом отчет писать. За каждую буковку ответ нести.
— Вот, сразу на заметку — вода у них дорогая. Слышал — водомеры какие-то! Воду меряют. А эстонцы закупают. Своей-то нету. Может и не только у эстонцев. Может катастрофа экологическая и вся вода заражена.
— Вода есть. Море кругом. Но оно соленое.
— Колодцы чего не копают? — спросил Сергей.
— Кончилась. Высохли все колодцы. Ушла вода. А морскую опреснять дорого, — пояснил Литр Иваныч. — Вот и закупают пресную в Усть-Луге какой-то. Там тоже, видно, не ах с водичкой, роют, углубляют. Но есть пока, есть водица на Руси.
— Наши с ними не дружат, — сделал вывод Сергей. — Слыхал, что говорит: «Крантик перекроют».
— Да видимо залупились. Хотели дешевше. Или приворовывали, суки. Раз солдат охранять поставили. Им и говорят: «ах, воровать! хер вам, а не воды». То-то бабка и беспокоится. Без воды, — Литр Иваныч провел ребром ладони по горлу — и не туды, и не сюды.
— Во! Так что правильно говорят — в будущем воздух будут продавать. Воду — уже, пожалуйста. Тридцать лет прошло, всего ничего. Кому расскажешь — не поверят.
10
Песня В.Высоцкого — «Евреи»