Страница 77 из 100
Когда все было кончено, Сата подошел к статуе Бафо-мета и громким голосом трижды воскликнул:
— Inri!.. Inri!.. Inri!..
И в ответ ему из догорающего костра раздался глухой голос, проговоривший четыре латинских слова:
— Igne Natura Renovator Integra.
Эта дьявольская фраза, как можно судить по начальным буквам слов (I. N. R. I.), представляет собою явную пародию на надкрестную надпись. Приведенные же латинские слова означают: «огнем вся природа обновляется».
Когда все было кончено и Батайль выбрался из подземелья, к нему подошел Сата, горячо поблагодарил его и затем, отведя в сторону, сказал ему:
— Ты великий масон, великий… Но ты не знаешь Люцифа. Ты не факир. — И затем, подавая Батайлю какую-то вещицу из зеленоватой бронзы, он прибавил: — Возьми, ты друг, возьми лингам Люцифа. Тебя с ним пустят везде: Индия, факиры, Китай, везде, везде… Ты друг хороший, хороший…
Амулет, врученный Сатою Батайлю, в самом деле представлял собою лингам, но особенный, крылатый. Что такое лингам, этого мы объяснять читателям не решаемся. Это священный предмет, носимый почитателями бога Шивы. Но о внешнем виде этого предмета рекомендуем осведомиться у любого знатока индусской религии. Батайль был чрезвычайно доволен этим подарком. Теперь у него, кроме масонского диплома, был еще и священный талисман демонопоклонников.
Следующее приключение Батайля, т. е. его новая встреча с демонопоклонниками, произошло в Пондишери. Читатели, без сомнения, помнят, что у французов в Индостане есть небольшая колония, с городком, носящим вышеприведенное название. Батайль слышал, что около Пондишери существует храм каких-то сектантов, вероучение которых заключает в себе черты поклонения демону. Ему хотелось видеть этот храм, но не хотелось узнавать о нем от европейцев. Поэтому он обратился к одному из местных жителей-французов с просьбою указать ему кого-нибудь из туземцев, кто мог бы руководить им при осмотре местных древностей. Батайль прикинулся простым археологом, интересующимся постройками, храмами, памятниками, нравами и обычаями и вообще всякой стариной. Француз сейчас же любезно познакомил его с великим знатоком местных древностей, старым индусом, носившим необычайно долговязое имя: Рамас-самипуно-тамбипаледобачи. Батайль в своем рассказе постоянно сокращает это имя на первых трех-четырех слогах.
Этот Рамасса… (и т. д.) был почтенного вида старец, черный, как вакса, с густейшими седыми волосами и окладистою седою бородою. Батайля поразила в нем одна черта сходства с вышеописанным Сатою. У него, как и у того старца, руки напоминали птичьи лапы с когтями, так что Батайлю невольно пришла в голову догадка: не является ли эта черта общею приметою демонопоклонников-индусов?
Батайль переговорил со стариком и живо с ним поладил. Они наняли носилки, уселись в них и отправились. Старик было начал что-то рассказывать, но Батайль перебил его и постарался сразу установить на надлежащей точке, т. е. объяснил, что его интересует только то, что прямо и непосредственно относится к местным туземным религиозным сектам: что он желает видеть храмы, святилища, святые и проклятые небом места и т. д.
Рамасса устремил на него испытующий взгляд, тряхнул головою и сказал:
— Я знаю, понял, сейчас отправимся.
Он отдал какое-то краткое приказание носильщикам, и те прибавили шагу. Скоро они выбрались из города, и тогда Рамасса вдруг спросил Батайля:
— Сколько вам лет?
— Одиннадцать, — отвечал Батайль.
Мы уже упоминали о том, что одиннадцать — священное число у демонопоклонников. Давая такой ответ, Батайль соображал, что если его проводник — демонопоклонник, то он поймет, что Батайль — его собрат, и тогда оставит всякие церемонии и покажет Батайлю все, что тому было желательно видеть. Однако старик оказался не особенно доверчивым и, предосторожности ради, сделал Батайлю подробный допрос. Так как дело было секретное, то он сошел со своих носилок, подошел к носилкам Батайля и говорил тихо.
— Откуда вы пришли? — спросил он.
— Из вечного пламени, — отвечал Батайль, припоминая наставления своего учителя по части демонизма, Карбуччи.
— Куда вы идете? — продолжал Рамасса.
— В вечное пламя.
Рамасса был, очевидно, в значительной мере успокоен такими ответами, потому что вслед за ними перешел с Батайлем «наты».
— Стало быть, ты его знаешь, отца?
— Знаю и горжусь этим.
— Кто ты?
— Мой отец тот, кто все может. Я ничего не могу без него. Я — лишь приемный сын его.
Тогда старик протянул ему руку, согнув пальцы в крючок. Батайль сделал то же самое, и они соединили свои руки этими крючками,
— Какой час труда твоего? — продолжал спрашивать старик.
— Три часа после полудня.
— Как откроются перед тобою двери святилища?
— Когда я произнесу священное слово.
— Скажи его.
— Баал-Зебуб.
В то же время Батайль вынул из кармана крылатый лингам, врученный ему Сатою, и показал его старику. Тот низко поклонился и пробормотал:
— Сын господина моего, ты мой господин.
Старик снова уселся на носилки, и на этот раз уже сам Батайль распорядился, чтобы он проводил его в храм пондешерийских демонопоклонников. Туда они и направились. По дороге старик сообщил Батайлю, что в то время в Пондишери гостил один из влиятельнейших американских масонов и демонопоклонников Джон Кембелль. Рамасса послал к этому Кембеллю встречного индуса — предупредить его о прибытии гостя.
Мы не будем подробно описывать все те церемонии, с которыми Батайль был допущен в таинственный храм демонопоклонников. Церемония состояла все в тех же вопросах и ответах, в обмене условными словами. Будем продолжать рассказ Батайля с того момента, когда он уже проник в самое святилище. Это было подземелье какого-то обширного, давно уже заброшенного индусского храма. Оглядевшись вокруг, Батайль увидел ужасы неимоверные. Оказалось, что это святилище служило, между прочим, местом заключения факиров-самоистязателей. С потолка свешивались фигуры, возбуждавшие невольное содрогание. Это были живые люди, подвешенные к потолку за руки. Разумеется, все они пришли в состояние скелетов, обтянутых кожею. Висели они с полною неподвижностью, не издавая ни стона, ни звука. Иные из них лишь по временам тихо-тихо поворачивались: быть может, от скручивания и раскручивания веревок, на которых были повешены.
Но еще ужаснее было зрелище замурованных факиров. Дело в том, что в стенах святилища были сделаны 33 ниши: одиннадцать на западной стороне, одиннадцать — на южной и одиннадцать — на северной. Эти ниши имели самые разные формы. Двадцать ниш были пусты, остальные же тринадцать были заняты. В первое мгновение могло показаться, что в них были вставлены статуи каких-нибудь туземных божеств. Но Батайль скоро убедился, что это были не статуи, а живые люди. Так как фигуры ниш были разные, то и позы этих людей были тоже различны. Они были вставлены, втиснуты в эти ниши совершенно подобно тому, как ювелиры вставляют в футляры браслеты, брошки, кубки и т. д. Только разница в том, что у ювелиров футляр делается по вещи, а тут было наоборот: человеческое тело приспособлялось к нише и принимало ее форму.
Само собою разумеется, что в святилище, как и у всех других демонопоклонников, находилась статуя Бафомета. Великим Мастером этой адской масонской ложи был престарелый факир, который отнесся к Батайлю с большим вниманием, как к почетному гостю. Видя, что Батайль заинтересован, если можно так выразиться, до ужаса зрелищем факиров-самоистязателей, он счел нужным дать ему кое-какие объяснения. Оказалось, что многие из них далеко не новички в этом святилище. Так, например, один из них висел тут будто бы уже десять лет, а другой оставался замурованным двадцать пять лет. Отнюдь не ручаясь за достоверность этих цифр, мы можем, однако, сказать, что такие самоистязания — самая обыкновенная вещь в Индии. Всем этим добровольным мученикам каждый день давали есть и пить: разумеется, лишь в таком количестве, чтобы они не умерли с голода. Что же касается до продуктов их пищеварения, то невыносимый смрад, царивший в святилище, явно свидетельствовал о том, что этот вопрос никого и ни малейшим образом не занимал.