Мятежная дочь Рима

— Что касается твоей госпожи, я намерен отвезти ее к себе домой и научить скакать верхом, как наши кельтские женщины.

Валерия решила, что ослышалась.

— Если ты хоть пальцем меня тронешь, то сделаешь большую ошибку — сам обесценишь свою добычу.

— Что же до тебя, — он обернулся к Савии, — то я дам тебе свободу.

— Свободу?! — Савия вытаращила глаза.

— Терпеть не могу иметь дело с рабами, что с римлянами, что с кельтами. Рабы — несчастные люди, а я не люблю несчастных. В душе они калеки, ведь они же не могут не видеть, что все остальные свободны, а это калечит душу. Оказавшись среди моих родных холмов, ты станешь свободной, женщина.

Савия придвинулась поближе к Валерии.

— Я не покину свою госпожу.

— Может, и не покинешь. Но это будет твой выбор — не ее.

Даже страх не удержал Савию от вопросов.

— И когда это будет? — не утерпела она.

— Прямо сейчас. — Он встал. — Ты по-прежнему пленница, но ты уже больше не рабыня. Ты — свободная женщина. Теперь вы с твоей госпожой равны. — Отвернувшись, он отошел к своим людям.

— Какая наглость! — проводив его сердитым взглядом, фыркнула Валерия. — Не обращай внимания на его слова.

— Да я и не собиралась. — Однако во взгляде, которым Савия проводила его, промелькнуло нечто вроде сожаления. Поймав себя на этом, она виновато опустила глаза. — Лучше уж быть вашей рабыней, чем свободной и жить среди таких, как он, — наконец выдавила она из себя. — Все это лишь пустые обещания.

— Он просто грубое животное, мерзкий злодей, привыкший убивать из засады мужчин и похищать беззащитных женщин, что бы он там ни говорил о честной схватке, — запальчиво сказала Валерия. — Вот увидишь, скоро подоспеет подмога. Римляне вмиг уничтожат всю эту шайку, а оставшихся в живых вздернут на деревьях. Можно попробовать развязать веревки, пока они спят. А потом незаметно подобраться к лошадям…

— Я не смогу! Эти варвары тут же меня догонят!

— Сможешь! Иначе останешься с ними и станешь пасти у них свиней. А то и что-нибудь похуже. — Валерия украдкой огляделась. — Вон те лошади, кажется, стоят ближе всех и… о-о-о! — Коротко вскрикнув, Валерия уставилась на стоявшую неподалеку лошадь. Глаза у нее расширились. — Не смотри туда!

— Что? — Савия моментально обернулась.

— Не смотри, говорю!

Естественно, рабыня и не подумала послушаться. И тут же пожалела об этом. Четыре отрубленные головы, окоченевшие, оскаленные, перемазанные кровью, с остановившимися глазами, болтались у луки седла ближайшей к ним лошади. Когда лошадь переступала ногами, они с глухим стуком ударялись друг о друга, и это выглядело словно какое-то жуткое предостережение.

К середине дня они снова двинулись в путь, с каждой минутой все больше удаляясь от Вала. Валерия так и не смогла заставить себя уснуть и сейчас изнемогала от усталости. Все ее тело болело и ныло, при каждом толчке напоминая о полученных ею пинках и ушибах. Долгая скачка доконала ее. Похоже, отказавшись от еды, она совершила ошибку. Она уже жалела об этом, но, похоже, никому и в голову не приходило поинтересоваться, не голодна ли она. Ее как будто не существовало. Валерия, не привыкшая оставаться в тени, от возмущения даже забыла о голоде. Ей бы радоваться, а она просто кипела от возмущения.

Теперь, при свете дня, у нее появилась возможность получше рассмотреть ту страну, куда забросила ее судьба. Иной раз они скакали по широким, оставшимся еще от римлян, дорогам — некогда мощенные камнем, после ухода римлян из Каледонии они выглядели совсем заброшенными, и только прямизна выдавала их происхождение. Но чаще их маленький отряд двигался не прямо, а какими-то замысловатыми кругами, словно бы для того, чтобы запутать пленниц и заодно сбить со следа возможную погоню. В основном они пробирались вперед какими-то козьими тропами, то и дело петляли или продирались сквозь чащу, где явно никогда не ступала нога человека. Городов тут не было и в помине — лишь изредка кое-где попадались изгороди. А крестьянские хижины встречались настолько редко, что пасшийся тут и там скот выглядел совсем одичавшим. Все лачуги явно принадлежали кельтам: низенькие, словно припавшие к земле, с соломенными или тростниковыми крышами, только здесь они выглядели еще более бедно и жалко, чем те, которые встречались Валерии к югу от Вала, — окутанные торфяным дымом, они испуганно жались к земле, чуть ли не по самую крышу утопая в грязи. Пронзительно верещали цыплята, оглушительно лаяли собаки, на пороге играли голые, замурзанные ребятишки, и от каждой такой хижины за милю несло смешанными ароматами дыма, пищи, соломы, навоза и кожи. А всего в нескольких ярдах в сторону золотились поля, зеленели луга, поросшие сочной весенней травой, в которой, утопая по самое брюхо, паслись овцы и низкорослые лошадки.

Их похитители больше не останавливались. Возможно, Арден все же опасался погони, хоть и старался делать вид, что это не так. Наконец они оказались в ущелье, окруженном со всех сторон холмами, обрывистые склоны, вздымавшиеся с двух сторон, заслоняли вид и сбивали с толку, ощущение времени куда-то пропало. Отупевшей от усталости Валерии казалось, что они топчутся на месте, и если бы не овцы, то и дело с блеянием разбегавшиеся в разные стороны, она бы, пожалуй, решила, что время остановилось. А они все скакали вперед, но теперь даже закаленные кельты начали уставать. Лошади то и дело спотыкались, а сама Валерия так ослабела от голода и усталости, что молила богов только о том, чтобы не свалиться на землю. В тот момент, когда она почувствовала, что вот-вот упадет, они наконец остановились на ночлег. Она была как в тумане. Дом, Марк — все это осталось где-то далеко, в другой жизни. Даже Адрианов вал после долгих часов изнурительной скачки казался ей чем-то нереальным. Смерть Клодия вспоминалась как кошмар. Валерия поморгала. Местность, где она оказалась, выглядела более гористой и дикой, редкие убогие хижины, попадавшиеся им на пути, сменились грязными лачугами, имевшими совсем жалкий вид, поля пропали, уступив место унылым болотам. Последние остатки цивилизации исчезли окончательно.

Они разбили лагерь на дне заросшего соснами ущелья, возле небольшого ручейка, толстый слой хвои под ногами упруго пружинил, словно бурый ковер. Лошадей привязали, соорудили небольшой костер, и вскоре аромат жареного мяса и овсяной похлебки поплыл над низиной, и живот Валерии тут же свело судорогой голода. Бриса снова принесла им черствый сыр. На этот раз он был принят более благосклонно. Забыв о приличиях, Валерия вцепилась в него с жадностью голодного волчонка. Потом им предложили какой-то напиток, и Валерия, глотнув незнакомую пенистую жидкость, почувствовала во рту острый вкус пива. Оно показалось ей отвратительным, но, умирая от жажды после долгой скачки, она жадно пила темную жидкость. Все мысли о побеге исчезли, осталась одна лишь свинцовая усталость.

Когда с едой было покончено, женщина стащила с плеча длинный лук, наложила стрелу и выразительным кивком велела Валерии с Савией встать и перейти в небольшую, заросшую кустарником низину.

— Вам вовсе не обязательно угрожать нам, — заговорила Валерия, в первый раз за все время перейдя на кельтский. — Я хорошо понимаю ваш язык.

Женщина явно опешила от удивления.

— Как может римлянка понимать язык свободных племен? Ты ведь никогда не была в нашей стране!

— Я выучила его у кельтов, которые живут в крепости.

— Зачем? Ты лазутчица?

— Нет. Просто я хотела лучше понимать ваш народ.

— Ты ведь учила его у рабов, не так ли?

— У своих слуг.

— Ну конечно! Пленники! Презренные псы, смирившиеся с неволей и готовые покорно лизать руку хозяина. Они потеряли право считать себя кельтами! — Бриса бросила взгляд на Савию. — А эта женщина тоже знает наш язык?

— Достаточно, чтобы ответить тебе, — буркнула Савия.

Женщина задумчиво разглядывала их.

— Признаюсь, странно встретить в здешних местах римскую девушку, да еще не такую глупую, как те ослицы, что тянут ее носилки. До тебя я еще не видела ни одной, которую интересовало бы что-нибудь, кроме всяких финтифлюшек.