Мятежная дочь Рима

— Младший трибун, предоставляю эту честь тебе. Сегодня ты покрыл себя славой.

Клодий устало кивнул, взял сухую ветку и зажег ее. Дождавшись, когда она превратится в пылающий факел, он приблизился к тому месту, где в виде пирамиды были сложены тела убитых варваров. Некоторое время он постоял, молча разглядывая мертвую друидскую ведьму, которую убил собственной рукой, ее морщинистое лицо… потом по лицу его пробежала судорога. Отвернувшись, он сунул пылающий факел в гору сухих ветвей. Погребальный костер быстро охватило пламя, к небу поплыл черный дым. Солдаты, зажимая носы, поспешно отодвинулись.

Один за другим подожгли срубленные деревья, а вслед за ними пришло время тех исполинов, которые не удалось срубить. Их подножия обложили сухими сучьями и тоже подожгли. Пламя жадно облизывало оголенные стволы, и ветви дубов корчились, словно живые. Потом пламя охватило крону, и священные деревья вспыхнули, точно исполинские факелы, вздымая к небу ветки, похожие на распятых на кресте преступников. Жар был настолько нестерпимый, что римлянам пришлось отодвинуться за наполовину срытую земляную насыпь. Клубы дыма заполнили ущелье. Горящие ветки поверх их голов летели в лес, зажигая там новые костры. Вокруг стоял оглушительный треск. Горячий воздух дрожал и колебался, отчего казалось, что горящие деревья вдруг пустились в пляс. Люди задыхались и кашляли.

— Пора убираться отсюда, — пробормотал Клодий. Он успел снять с шеи убитого им варвара крученое металлическое ожерелье, обтер с него кровь и надел себе на шею, прикрыв шрам. Но несмотря на этот трофей, он почему-то не радовался. Странная печаль овладела им.

Префект угрюмо кивнул:

— Да. Мы сделали то, зачем явились сюда.

Римляне, оставив позади себя пылающую рощу, выбрались из ущелья и облегченно вздохнули, снова оказавшись среди зеленой травы. У края ущелья все, не сговариваясь, обернулись. Сгущались сумерки, на небе высыпали первые звезды, багровый дым из ущелья тянулся вверх, пятная кобальтовую синеву неба — как грозное предупреждение всем варварам Каледонии. Он как будто говорил: вот какова будет цена за оскорбление, нанесенное прибывшей из Рима невесте! С того места, где они стояли, ущелье казалось окровавленной разверстой пастью какого-то чудовища. Сдавленный рев доносился снизу, оставшиеся стоять, почерневшие от дыма камни смахивали на гнилые клыки.

— Ты жаждал мести, Клодий, и вот ты ее получил, — негромко сказал Марк. — Надеюсь, это успокоит боль от твоей раны?

Юноша машинально коснулся шеи.

— Не то чтобы я теперь чувствовал себя лучше… Как странно… я как будто вообще ничего не чувствую… — Он замялся.

— Совсем ничего?

— Эта ведьма… Много ли славы убить старуху? — Он скривился.

— Но ведь ты сражался и с воинами, не так ли? И многих убил своей рукой. А она, эта ведьма, была для них словно муравьиная королева среди покорных рабов.

— Возможно. — Пожав плечами, Клодий молча смотрел, как столб пылающих искр взметнулся к самому небу. — Но когда я подошел к костру, собираясь его поджечь, меня вдруг как будто что-то ударило…

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Марк.

— Мне кажется, я уже видел раньше это лицо… Эту старуху, я имею в виду. Да, я видел ее — в Лондиниуме, на ступеньках перед губернаторским дворцом. Это была старая слепая то ли прорицательница, то ли просто гадалка.

— Предсказательница? Она предсказывала будущее?

— Да. И сказала что-то такое, что страшно расстроило Валерию. Только не помню, что это было.

— А тебе она тоже что-то нагадала?

— Сказала, что я проживу так недолго, что ей стыдно взять с меня даже медную монету. — Клодий криво усмехнулся.

— Возможно, ты просто ошибся. Какая-то старая нищенка из Лондиниума — в этой глуши?

— Конечно, это выглядит глупо. Но я готов поклясться, что это она.

Марк положил руку юноше на плечо.

— Когда мы устали или чем-то взволнованы, память играет с нами странные шутки. Ты должен быть горд тем, что сегодня достойно выполнил свой долг. В Риме обязательно узнают о проявленном тобой мужестве!

— Убивать… это совсем не то, чего я ожидал. От этого во рту остается привкус горечи.

— Тогда поспешим домой и смоем его вином.

Вытянувшись цепочкой, они двинулись на юг. Все были вымотаны до предела, разговаривать никому не хотелось. Серые тучи затянули небо, и звезды куда-то пропали.

Фалько, пришпорив лошадь, догнал своего командира и поехал рядом. Какое-то время оба ехали молча, старый ветеран искоса поглядывал на Марка. Наконец не утерпел:

— Что-то вы не слишком радуетесь, префект.

Марк, оглянувшись через плечо, бросил взгляд на зарево пожара и тяжело вздохнул:

— Трудно радоваться тому, что мы сделали, центурион. Любое разрушение противно душе философа. Как префект я был должен отдать приказ уничтожить и предать огню варварское кашице, как муж я жаждал мести и как солдат я сделал то, что велел мне долг, но как поэт… как поэт я скорблю об этом.

— А что же кельты?

— Они знали, что сами навлекли на себя мой гнев. Я чувствую сожаление, но не вину.

— Да, понимаю. Примерно то же чувствую и я, — признался Фалько.

Марк обвел взглядом цепочку усталых донельзя солдат.

— Но остается Клодий — сегодня ему удалось обагрить свой меч кровью врагов и отомстить. Он доказал, что достоин остаться в легионе. Но с него до сих пор не снято подозрение в убийстве. И что нам теперь прикажешь с этим делать?

Фалько, украдкой бросив взгляд на лицо своего командира, заметил в нем ту суровость и решительность, которой так недоставало ему прежде. И тут он понял, какого ответа ждет от него Марк.

— А разве это так уж важно? — усмехнулся он. — В конце концов, кто он, этот Одо? Самый обычный раб.

— Думаю, тут решать его хозяину.

— А хозяин вполне может позволить себе потерять одного раба, — подмигнул центурион.

— Тем более что его командир может позволить себе возместить ему эту потерю.

— Спасибо, префект. Я постараюсь замять это дело. Да я и упомянул-то об этом лишь потому, что для самих бриттов это имеет значение. Им хотелось увидеть своими глазами римское правосудие.

— Тогда пошли их сюда — пусть полюбуются! — И Марк кивком указал на жарко полыхавшее у них за спиной зарево.

Глава 20

Рабыня, прислуживающая на кухне, которую звали Марта, оказалась куда симпатичнее, чем я думал, когда слушал описание, данное ей Савией. Впрочем, я не должен был этому удивляться: две женщины в одном доме, да еще наделенные некоторой властью, обязательно станут соперницами — что ж тут странного, что они не питают друг к другу особой симпатии? Конечно, в Марте не было и намека на ту изысканность или утонченность, которую можно было бы ожидать от свободной римлянки, однако светлые волосы, пышная грудь в сочетании с изумительно тонкой, особенно для кухарки, талией и полными бедрами придавали ей невероятно соблазнительный вид. А если добавить к этому голубые глаза, благородных очертаний рот и задорный вид, то от одного взгляда на нее у любого мужчины просто слюнки текли — и у меня в том числе, должен признать. Другими словами, я сильно подозревал, что прелестная кухарка достигла своего нынешнего положения не только благодаря умению готовить. Стало быть, она должна многое знать, а это как раз то, что мне нужно, чтобы составить свой отчет.

В тот памятный день, когда Марк с Клодием совершили набег на ущелье друидов, она оставалась в доме, и мне до смерти хотелось выяснить, что она видела. Вернее, я сгорал от желания узнать, только ли непомерное честолюбие заставило Гальбу остаться в крепости, или же за этим стояло что-то еще…

Марта переступила порог комнаты, где я опрашивал свидетелей, с высоко поднятой головой, словно выходящая на сцену актриса. Эта плутовка отлично сознавала свою привлекательность. Конечно, она была рабыней и ко всему прочему еще и саксонкой, и красота, которой она так гордилась, была, на мой взгляд, слегка грубоватой, однако она прекрасно понимала, как выставить напоказ то, что у нее есть лучшего. Рабы, не имея ничего за душой, могут полагаться только лишь на свой ум, силу или… красоту. Старательно отводя глаза в сторону, я объяснил ей, что мне от нее нужно.