Страница 12 из 28
— Вы не заглянете в лавку еще раз? И не захватите с собой штуковину? Боюсь, что вы понесли убыток в этой сделке. У меня появилась штуковина другой модели, гораздо лучшая.
Кроуэлл сглотнул слюну:
— Спасибо, эта работает прекрасно.
Он дал отбой и схватился за голову: ему показалось, что его мозг вот-вот соскользнет к нему в ботинки. Он и не думал убивать. Все в нем восставало против одной только мысли об убийстве… И от этого положение его еще труднее. Эти вооруженные люди, телохранители, не остановятся даже перед тем, чтобы…
Его нижняя челюсть немного выпятилась. Пусть приходят! На сей раз он не побежит. Нет, он останется в городе, будет себе спокойно передавать последние известия, словно ничего не произошло. Как ему все это надоело! Пусть его убьют, ему все равно. Он будет просто счастлив, когда они нацелят на него пистолеты.
А вообще-то, зачем ему лишние осложнения? Лучше отнести Бишопа… в гараж, положить на заднее сиденье машины и увезти в безлюдное место, а телохранителей он собьет со следа — скажет, что похитил и спрятал Бишопа. Неплохая мысль, черт возьми. Все-таки он, Кроуэлл, умница!
Он попытался поднять тяжелое тело Бишопа. Не смог. Но в конце концов переправить тело вниз на заднее сиденье машины удалось — это за него сделала штуковина.
Кроуэлл, пока она этим занималась, оставался в своей спальне. Ему не хотелось смотреть, как штуковина это делает.
— О, мистер Кроуэлл? — крошечный хозяин лавки широко открыл сверкающую стеклянную дверь. На окна магазина и сейчас глазели зеваки. — Я вижу, вы привезли штуковину? Превосходно.
Лихорадочно соображая, Кроуэлл поставил устройство на прилавок. Мм… быть может, теперь ему что-нибудь объяснят? Спрашивать нужно деликатно, не впрямую. Спрашивать так, чтобы…
— Послушайте, мистер, не знаю как вас зовут, я не говорил вам, но я репортер. Мне бы хотелось сделать передачу для «Последних новостей» о вас и вашей лавке. Но чтобы рассказали вы сами.
— Вы знаете о пустяковинах и ерундовинах ничуть не меньше меня, — сказал человек.
— Не меньше?..
— Такое у меня, во всяком случае, создалось впечатление.
— О, конечно. Конечно, знаю. Но всегда лучше на кого-то сослаться. Понимаете?
— Ваша логика мне неясна, но я сделаю то, чего вы от меня хотите. Слушатели захотят, по-видимому, узнать подробно о моей «Лавке Чепуховин», не так ли? Ну что ж… Чтобы мое торговое дело выросло до нынешних масштабов, потребовались тысячи лет пути.
— Тысячи миль пути, — поправил Кроуэлл.
— Тысячи лет, — повторил человечек.
— Разумеется, — сказал Кроуэлл.
— Мою лавку, пожалуй, можно назвать энергетическим результатом неадекватного семантизирования. Устройства, которые вы здесь видите, вполне справедливо было бы назвать изобретениями, делающими не конкретно что-то, а все вообще.
— Разумеется, — бесстрастно сказал Кроуэлл.
— Теперь вот что: если один человек показывает другому деталь автомобиля и не может вспомнить ее названия, что он говорит в таких случаях?
Кроуэлла осенило:
— Он называет ее штуковиной, или загогулиной, или ерундовиной…
— Верно. А если женщина говорит с другой женщиной о своей стиральной машине, или о взбивалке для яиц, или о вышивании тамбуром, или о вязанье и у нее вдруг затмение в голове и она не может вспомнить точное слово — что она тогда говорит?
— Она говорит: «Эту висюльку надень на загогулину. Придержи финтифлюшку и насади ее на рогульку», — сказал Кроуэлл, радуясь, как школьник, понявший вдруг математическое правило.
— Совершенно верно! — воскликнул человечек. — Хорошо. Таким образом, мы здесь имеем дело с появлением семантически неточных обозначений, пригодных для описания любого предмета — от куриного гнезда до автомобильного картера. «Штуковиной» могут назвать и парик, и половую тряпку. Штуковина — это не один определенный предмет. Это тысяча разных предметов. Да… так вот что я сделал: проникал в сознание цивилизованных людей, извлекал представление каждого о том, как выглядит штуковина, о том, как выглядят штучки-дрючки, и непосредственно из энергии атомов создавал материальные эквиваленты этих несовершенных обозначений. Иными словами, мои изобретения суть трехмерные репрезентации определенных сгустков смысла. Поскольку в сознании человека «штуковиной» может быть что угодно — от щетки до стального болта девятого размера, — это свойство повторено и в моих изобретениях. Штуковине, которую вы сегодня брали домой, под силу почти все, чего вы от нее захотите. Многие из моих изобретений благодаря вложенным в них способностям мыслить, самостоятельно передвигаться и выполнять самые разнообразные действия, по существу, сходны с роботами.
— Они могут все?
— Не все, но очень многое… Что же касается функционирования большинства из них, то оно возможно благодаря примерно шестидесяти протекающим в любом из них одновременно процессам, необычным, взаимодействующим, разнообразным по объему и интенсивности. У каждого из моих творений свой набор полезных функций. Одни устройства большие. Другие маленькие. У больших множество разнообразных применений. На долю маленьких выпадают всего одна или две простые функции. Ни одно изделие не повторяет другое в точности. Прикиньте сами, сколько времени, места и денег вы сэкономите, купив какую-нибудь из моих штуковин!
— Ага, — отозвался Кроуэлл. Ему вспомнилось тело Бишопа. — Использовать вашу штуковину можно очень многообразно, тут уж ничего не скажешь.
— Хорошо, что вы напомнили. Я хочу спросить вас о пустяковинке модели 1944 года, которую вы дали в счет стоимости моей штуковины. Где вы ее раздобыли?
— Где раздобыл? Вы про эту, для чистки… то есть, про пустяковинку? Я… э-э… я…
— Вам не следует ничего опасаться, вы можете быть со мной откровенным. Ведь у нас общие профессиональные тайны. Вы сделали ее сами?
— Я… я купил ее, а потом над ней работал. Вкладывал… вкладывал энергию мысли — ну вы знаете как.
— Значит, вам известен этот секрет? Подумать только! А я-то считал, что, кроме меня, о возможности превращать мысль в энергию не знает никто. Какой блестящий ум! Вы учились в Рругре?
— Нет. До сих пор жалею, что не попал туда. Не было возможности. Всего достиг собственными силами. Ну а теперь вот что: я бы хотел вернуть эту штуковину и взять что-нибудь другое. Штуковина мне не нравится.
— Не нравится? Но почему?
— Да просто не нравится — и все. Слишком много возни. Мне бы хотелось что-нибудь попроще.
«Да, — подумал он про себя, — попроще, чтобы видно было, как работает».
— Какого рода устройство, мистер Кроуэлл, желаете вы взять в этот раз?
— Дайте мне… штучку-дрючку.
— Штучку-дрючку какого года?
— А не все разно какого?
— О, вы опять шутите!
Кроуэлл сделал глотательное движение.
— Разумеется, шучу.
— Вы ведь, конечно, знаете, что год от года свойства штучки-дрючки, как и само ее название, меняются, и меняются они уже на протяжении тысяч лет.
— А сами вы не шутите? — спросил Кроуэлл. — Нет, не шутите. Не обращайте внимания на мои слова. Дайте мне штучку-дрючку, и я поеду домой.
Что это он говорит — «домой»? Не очень-то умно было бы отправиться туда сейчас. Лучше затаиться где-нибудь в укромном местечке и довести до сведения телохранителей: он держит Бишопа заложником. Да. Только так. Это надежней всего. А пока не плохо бы разузнать побольше об этой лавке… Но держать около себя что-нибудь подобное той штуковине? Нет уж, увольте!
Маленький владелец магазина между тем продолжал:
— У меня целый ящик штучек-дрючек из всех исторических эпох, я вам его отдам. Просто не знаю, куда мне девать это добро, и пока только вы принимаете меня всерьез. За весь сегодняшний день у меня не было ни одного покупателя. Меня это очень огорчило.
«Да, мозги у этого малышки здорово набекрень», — подумал Кроуэлл и сказал:
— Знаете что? У меня дома пустой чулан. Как-нибудь на днях доставьте ко мне всю эту мелочь, и я посмотрю ее и выберу, что мне понравится.