Антикиллер

Но и этим не кончилось: девок разложили на прилавке, развернутыми, как куриные тушки, а мужики передвигались вдоль, пробуя каждую, по очереди...

Грубое развлечение, но забавное, и сейчас его Шаман вспомнил не без удовольствия, хотя ситуация не располагала: Баркас замотал тряпкой кровящую культю, а Рыба вместе с Рындой и Кентом тащили бесчувственное тело на улицу.

Отрубленная кисть теперь белела на черной колоде, причем татуировка выделялась особенно ярко.

Начался новый этап не только в жизни мясного павильона, но и в его. Шамана, жизни. А может быть, и в жизни всего «теневого» Тиходонска. Шаман это понимал, но не испытывал ни особой тревоги, ни жалости, ни сомнений. Даже тошноты не было. Наоборот: он с удовольствием выпил бы сто пятьдесят хорошей водки под прожаренный толстый бифштекс. Но сначала надо закончить дело.

– Ведите остальных! – громко скомандовал он, незаметно осматривая группировщиков, на которых происшедшее явно произвело сильное впечатление.

Трое донецких и без того имели жалкий вид, а увидев кусок человеческого тела со знакомой татуировкой, и вовсе впали в панику.

– Вас рубить никто не будет, – холодно успокоил Шаман. – Пока... – И резко сказал: – Семье убитого – двадцать лимонов. Один останется у нас, пока не привезете деньги. И передайте вашим: в Тиходонск больше не соваться. Если что – пришлем в Донецк бригаду: адреса известны... Он сделал паузу.

– И чтоб все знали: за «супермаркет» отвечает... – Шаман повернулся к ленгородцам: – Кто отвечает, Паровоз?

– Ты, – после короткой заминки отозвался тот.

– ...отвечает Шаман.

Дело было сделано. В Тиходонске образовалась единая группировка.

Когда Шаман собирался уходить, к нему подбежал озабоченный Толстяк:

– Только сообщили: у «Сапфира» Быка забрали. Сам Литвинов закрутил...

– За что?

Толстяк пожал плечами.

– Выясни за что. И Начинай отмазывать.

Гражданин Плотников по кличке Бык сидел в камере номер три изолятора временного содержания. Он был здесь впервые. Хватали его многократно, доставляли в ближайший райотдел, какое-то время мурыжили – и отпускали.

Бык ошарашено осматривался. Три метра в ширину и пять в длину. Справа вдоль стены сплошные деревянные нары, отполированные до лакового блеска телами его многочисленных предшественников. Постельные принадлежности здесь не выдавались. Сзади толстая, обитая железом дверь, впереди зарешеченное, закрытое «намордником» и густо заплетенное проволокой окно, почти не пропускающее ни света, ни воздуха. Бетонные стены покрыты грубыми ноздреватыми наплывами. Все. Он шагнул вперед, в углу нар что-то шевельнулось. Нет, не все. Тщедушный замызганный мужичонка лет сорока пяти. Сокамерник. Возможно, «наседка».

Бык еще раз осмотрелся.

– А хезать куда?

– Так выводят три раза в день, – пояснил сосед. – Приспичит, постучишь, может, лишний раз выведут.

– А могут не вывести?

– Могут. Лишний раз не положено.

– Куда ж тогда?

Сокамерник вздохнул.

– Тогда, милок, только в штаны. Потому как в хате оправляться нельзя... Мужичонка подполз поближе, вгляделся.

– А у тебя с животом неладно?

– Нормально...

– Чего ж этим интересуешься? Главнее всего, что ль?

И правда! Бык повалился на нары.

«Вот суки! Чего ж это они так осмелели? И мартышка белобрысая, и ухажер, и халдеи... И Ленка с этажа... На очняках внаглую идут, не собьешь, на испуг не возьмешь... Что-то здесь не то», – лихорадочно размышлял он.

– Слышь, мужик! А сколько здесь держат?

– Когда как, – охотно объяснял сосед. – Когда три, когда десять.

– А потом что?

– Ясное дело – в изолятор везут. В тюрьму.

– Как в тюрьму? – взвился Семка. – А выпускают когда?

– Ну даешь! Отсадишь срок – тогда и выпустят.

«А ведь действительно, этот мент, Крылов, так и сказал: на этот раз не выкрутишься, под суд пойдешь и на всю катушку получишь...» Бык заколотил громадным кулаком по нарам. Раздался глухой гул.

– Суки! Неужели из-за этой бляди срок мотать! И зачем она мне сдалась!

– Ты что, снасильничал кого? – строго спросил сосед.

– Прошмандовку одну трахнул во все дырки! А она заявила!

– Это плохо.

– Еще бы не плохо! Ну да ей пасть заткнут...

– Насильничать плохо, – с осуждением сказал сокамерник и отполз обратно в угол.

От неожиданности Бык даже осекся.

– Чего? Ты что, прокурор? Почему «плохо»?

– Да потому, что в дому люди таких не любят, – неохотно отозвался мужичонка.

– А если я тебе сейчас башку расшибу? – угрожающе прогудел Бык.

– Здесь мы вдвоем, твоя сила, – смиренно произнес мужичонка. – А когда в дом придем, люди нас рассудят...

– Трекнутый какой-то! Какой дом, какие люди?

– Попал, а не знаешь. Тюрьма – дом, а живут в нем люди, – объяснил курьер Гангрены. Он нес малевку, напрямую касающуюся Быка и определяющую его дальнейшую судьбу. – Тяжело тебе придется...

– Ты за меня не беспокойся! Меня дружбаны отсюда вытащат! А если и попаду в тюрьму – что мне кто сделает? Срал я на твоих «людей»! Всем кости поломаю!

Сосед тяжело, с осуждением, вздохнул и ничего не сказал. Бык бушевал еще долго, но мужичонка не обращал на него никакого внимания. И за семьдесят два часа, что они просидели бок о бок, не произнес больше ни единого слова.

Бык не зря надеялся на помощь друзей-приятелей. Известие о том, что его задержали за изнасилование, вызвало в бригаде бурю возмущения. Если бы он замочил кого-то попьянке, лопухнулся с «пушкой» – тогда хоть понять можно... Но за бабу, которая для того и предназначена! Мало ли что у нее не спросили! Если каждую спрашивать... И эта рука имела наглость заявить!

– За это проучивать надо! – негодовал Пинтос – правая рука бригадира.

– Я ей всю рожу порежу!

– Давай лучше ее «на хор» поставим, – предложил Голяк. – Отдерем всей бригадой и бутылку в манду забьем!

Идея понравилась.

– И эту, этажную, Ленку – тоже!

– Годится!

Адреса потерпевшей и свидетелей были известны. Их вычислили без особых ухищрений – простым наблюдением за зданием РУРПа, куда привезли Быка. Смотришь, кто зашелвышел из гражданских, а когда рожи знакомые, еще проще, «глаз» следом пустил – тот и довел до самого дома.

Начать решили с заявительницы – она, как-никак, главная фигура, да и посимпатичней Ленки.

Подогнали к дому тачку, стали ждать. Пинтос за рулем, Голяк на заднем сиденье, Слон гуляет у подъезда.

Вдруг подкатывает обшарпанный «жигуль», выходит двухметровый, коротко стриженный мордоворот с ментовскими глазами, осматривается – и прямиком к ним.

– По Семке соскучились? – спрашивает с издевкой и улыбается. – Что-то быстро. Ему лет пять париться... И вдруг, перестав улыбаться, гавкает:

– Пошли на хер! Еще раз увижу – всех продырявлю!

А у самого «пушка» в кармане прыгает.

Делать нечего, отъехали, издали смотрят.

– Зверь! – Слон поежился. – Видно, из литвиновских...

– Ничего, – успокоил Пинтос. – Просто так он шмалять не станет. И круглые сутки с ней не будет. У них людей не хватает.

Через несколько минут охранник вывел Ковалеву, посадил в машину и отвез в больницу – она врачом работает. А сам сел в коридоре и смотрит по сторонам.

– Чего ему на глаза попадаться, только морду набьет, – Говорит Голяк.

– Давай лучше за Ленкой сгоняем.

Приехали в гостиницу, а ее нет! Уволилась. Куда пошла – не знают. Домой – нету! Спрятали, суки.

– Поехали пообедаем, – предложил Пинтос. – А вечером к врачихе домой. СОБР, как и предполагал Литвинов, оказался не в состоянии обеспечить

круглосуточное прикрытие всем объектам. И территориалы отказались, мол, мы не можем просто так пост держать. Людей не хватает улицы патрулировать. Пусть звонит, если что...

После работы охранник привез Ковалеву домой, проводил в подъезд, завел в квартиру.