Страница 3 из 54
— И никак вам нельзя уйти? — робко спросила я.
— Никак. Только два пути: или через врачебную комиссию, но я здоров как бык, или сесть вместе с вами, но вам это ничем не поможет, а мне будет очень лихо, ох как лихо. Большинство наших в такой ситуации до лагеря не доживают. Может, я малодушен. Конечно, малодушен, мне не хватает решимости сесть за вас. Ведь у меня семья… Сын! Которого я очень люблю…
— Если я выживу, когда-нибудь я напишу обо всем этом, и ваш сын прочтет, — проговорила я.
Щенников так побледнел, что я за него испугалась.
— Не расстраивайтесь, я напишу честно, правдиво, и ваш сын всё поймет.
— Спасибо, — чуть иронически поблагодарил старший следователь и отправил меня в тюрьму, а сам пошел к жене и сыну.
В этот раз я попала в «черный ворон» старой конструкции.
— Не разговаривать! — сказал конвойный а захлопнул за мной дверь. Там находились мужчины, которые и обратились ко мне с одним и тем же вопросом:
— Кто с вами сидит в камере?
Каждый из них искал свою жену. Их жен со мной не оказалось, но была жена одного их сокамерника, председателя исполкома Михаила Каравая, — Ата Лихачева (Августина Капитоновна). Главное, что я узнала: с ними в камере сидит мой лучший друг Иосиф Кассиль. Я стала расспрашивать о Кассиле и узнала…
У него жестокий следователь, прямо зверь, так его избивал, что Иосиф не мог после допроса заходить в камеру — его вносили. Следователя его зовут… Александр Данилович Щенников. Кассиль сказал им, что больше не в силах терпеть избиений и завтра утром подпишет.
— Его больше днем вызывают? — спросила я.
— Да, почему-то лишь днем, — отозвались они. Вот, оказывается, почему Щенников меня никогда не вызывал днем, а только по вечерам. Михаила Каравая тоже жестоко избивали, и он подписал протокол с чудовищной клеветой на себя и теперь опасался расстрела. Жену увидеть он уже не надеялся и твердил только одно: «Мне бы еще хоть раз услышать ее голос, голос моей Аты, потом пусть приходит смерть…»
— Передайте ему, что он услышит ее голос. Я это обещаю твердо. Но предупредите его, чтоб не было никаких эмоций. Пусть молча слушает ее голос, и всё. Иначе он подведет под карцер и меня и Ату.
— Но как вы это сделаете?
— Это я еще придумаю. Мы же ходим на прогулку мимо вашей шестой камеры. И передайте мой горячий привет Иосифу Кассилю.
Пока я поднималась по тюремной лестнице на наш третий этаж, я придумала, как Михаилу Караваю услышать голос жены. Что Михаил подписал протокол, я ни ей и никому в камере не рассказала, Ата была так уверена в его мужестве, так гордилась им. Ведь она так и не подписала.
На другой день нас с утра повели гулять. Прогуливал нас дежурный по прозвищу Минуточка. Во время прогулки я то и дело останавливалась и хваталась за голову. Минуточка ругался, но ничего не подозревал.
На обратном пути, проходя мимо шестой камеры, я сделала вид, что упала в обморок, но, не рассчитав, довольно больно стукнулась головой о дверь. Ата, как мы договорились, «испуганно» закричала: «Джанунка!» Так она нежно называла мужа. И прибавила несколько фраз на английском языке. Минуточка заорал на нее: «Не разговаривать!» Но Ата очень красноречиво пояснила ему, что у меня еще на прогулке закружилась голова, он не дал мне постоять хоть минуту — и вот теперь я в обмороке.
— Бедная моя Джанунка, — и снова несколько взволнованных слов на английском языке.
Растерянный Минуточка побежал к телефону, вызвал ко мне врача. Ата успела сказать еще несколько слов «мне» по-английски. А из-за двери тихо, страстно и нежно: «Ата, прощай!»
Так исполнилось желание Михаила Каравая услышать голос жены, которую безгранично любил. Напрасно боялся он расстрела, ему дали двадцать лет лагеря, а вот Ату расстреляли. Мне до сих пор ее жаль. Сколько красоты, доброты, ума, живости, остроумия было в этой молодой женщине…
— Врач уже спускается, — успокоил Минуточка, явно сознавая свою вину. Я предпочла встать:
— Мне уже лучше.
Женщины повели меня под руки, как архиерея. Но тут на меня и на одну из ведущих напал такой приступ смеха, что мы чуть было не испортили все дело.
— Плачьте! Черт вас возьми! Спасибо, Валя. Мы «плакали», задыхаясь от смеха. Врач пришла в ужас, пощупав мой пульс:
— Ну и частит!
Послушала сердце и… освободила меня на этот день от допроса.
На следующий день меня вызвали утром. Щенников сидел один. Перед ним на столе высилась груда книг — книжный паек, который следователи получали бесплатно раз в месяц.
В тюрьме была библиотека, но нам никаких книг не давали, за то что мы все шестеро не подписывали. Я очень стосковалась по книгам.
— Вы знаете почерк Иосифа Кассиля? — спросил следователь.
— Да, очень хорошо.
— Тогда посмотрите… — и он, не без торжества, показал мне точно такой протокол, какой был у меня, но подписанный… Кассилем.
Сердце у меня сжалось от невыразимой жалости к Иосифу, ведь я знала, как и почему он подписал эти лживые строки.
Но мне вдруг захотелось испытать Александра Даниловича, и я, мысленно попросив у Кассиля прощения, сказала:
— Я всегда считала Кассиля честным, порядочным человеком. Никогда бы не поверила, что он при первом испытании окажется такой сволочью.
Я смотрела прямо в лицо Щенникова и видела, как оно дрогнуло, потемнело, исказилось, словно его коснулись раскаленным железом…
— Не надо, не говорите так, Валентина Михайловна, вы же не знаете, чего ему стоило подписать этот несчастный протокол. Ведь с ним не цацкались, как с вами: ах, молодая, ах, талантливая, надо ее поберечь. Тронь я вас хоть пальцем, мне же не простят, со мной здороваться не будут. Кстати, Кассиль лишних два месяца принимал за вас муки, требуя, чтоб хоть вашу фамилию вычеркнули из протокола.
— Я ни минуты не считала Кассиля сволочью, — грустно произнесла я, — мне просто хотелось видеть, как вы будете реагировать на мои слова.
— Ну и послал мне господь бог подследственную.
— Господь тут ни при чем. Вам послал ее, как я уверена, Вадим Земной — бездарь, завистник, клеветник и убийца.
— Откуда вы это знаете?
— Он уже посадил нескольких наших товарищей.
— Было бы болото, черти найдутся, — вздохнул Щенников.
Затрещал телефон. Его вызывали к начальству. Он позвал следователя из соседнего кабинета.
Следователь курил, стоя в дверях, а я принялась рассматривать книги.
Томик Валерия Брюсов а был таким, что мог уместиться у меня в кармане пальто. И я его незаметно туда препроводила.
Вернувшись, Щенников сразу обнаружил пропажу и пришел в страшную ярость.
— Нет, что за безобразие! Какой он из себя, кто ее взял?
— Среднего роста, шатен, худощавый… лучше спросите у вашего коллеги.
Но коллега хлопал удивленно глазами и уверял, что не заметил, потому что задумался.
В этот вечер Щенников сделал опять серьезную попытку уговорить меня подписать протокол. Он боялся, в этого не скрывал, что меня передадут другому следователю, который не остановится перед применением ко мне пыток и избиений. На совещаниях возмущаются тем, что Александр Данилович так со мной «цацкается». Я наотрез отказалась, выразив надежду, что у меня хватит сил противостоять.
Молодые следователи то и дело заходили в кабинет Щенникова на «огонек» и прислушивались к нашему разговору.
Среди них особенно тепло относился ко мне Шура Артемов. Симпатичный паренек с необычайно яркими синими глазами. Зашел еще один из следователей; только что вернувшись из командировки в Москву, стал рассказывать Щенникову, как обстоят дела у его коллег на Лубянке.
Передавал слова следователя, который вел дело Бухарина: «Ну и человек, вертится словно уж, нажмут на него как следует — он не выдержит, подписывает, а доберется до тюрьмы, отлежится в камере и требует бумагу и чернила — отказывается от показания, да еще жалуется прокурору, что его избивают. В следующий раз его сильнее обработают — опять та же история: подпишет, отлежится, берет назад признания. Девятнадцать раз уже брал назад…»