Письма оттуда

На третий день пребывания Пети Рубашкина в Иерусалиме, какой-то псих спер у него пелефон. Петя посыпал голову пеплом и заявил, что подобный прибор в России насчитывается в количестве всего восьми экземпляров, жутко дорогая штука, и как же он теперь будет ходить по ночным московским улицам, не имея возможности вызвать полицию в случае нападения? Я предложил родственнику купить в подарок другой аппарат, благо в Израиле они не продаются разве только в общественных туалетах, но, как я понял, украденный пелефон обладал и другими достоинствами, о которых я не должен был даже подозревать.

Я предложил обратиться в полицию, но Петя сухо ответил, что ему еще дорога жизнь. Возможно, он спутал израильскую полицию с московской, хотя я не знаю, почему встреча с московской полицией опасна для жизни. Как бы то ни было, единственным человеком, к которому Петр Рубашкин согласился обратиться за помощью, стал экстрасенс Йосеф Крукс, номер телефона которого мы обнаружили методом тыка в файлах Безека.

Отправились. Выслушав в моем переводе мрачный рассказ Пети, Крукс сказал:

— Нет проблем. Сеанс — триста шекелей.

За эту сумму я мог купить Пете новый аппарат, но родственник и слушать не хотел. Крукс усадил нас на мягком диване, сам сел перед нами на журнальный столик, положил перед собой лист бумаги и остро отточенный карандаш (какая кустарщина!), после чего закрыл глаза и, впав в транс, начал быстро-быстро писать. Я подумал, что писать с закрытыми глазами неудобно, и Крукс наверняка подглядывает. Но не в этом дело. Через минуту экстрасенс открыл глаза и, не читая написанного, протянул бумагу Пете. Вот, что мы прочитали:

«Иерусалимская роща, второй ряд масличных деревьев, третье растение слева. Под выступающим из-под земли корнем.»

Написано было по-русски замечательным каллиграфическим почерком.

— Знаешь, где это? — спросил меня Крукс.

— Д-да, — ответил я и не удержался: — Ты, оказывается, знаешь русский?

— А что, написано по-русски? — спросил Крукс. — Нет, я не знаю русского. Но это ведь и не я писал. Предок. Он знает.

Петя в предвкушении находки бросился было к выходу, но Крукс задержал нас в холле, почему-то помахал перед моими глазами обеими ладонями и заявил:

— Ты тоже обладаешь способностью к автоматическому письму. Только ты, он — нет. Попробуй. Должно получиться.

И мы ушли. Свой пелефон Петя нашел на месте, указанном предком-полиглотом. Восторг родственника был неописуем.

В тот же вечер, когда все улеглись спать, я из чистого любопытства открыл «Спутник экстрасенса» Аркадия Шумахера и попробовал войти в контакт с самим собой. Я ожидал всего, чего угодно, но не того, что получилось на самом деле. Мне показалось, что я посидел с минуту, закрыв глаза, и что руки мои лежали на коленях совершенно неподвижно. Когда мне надоело, и я решил выйти из транса, то обнаружил, что карандаш со сломанным грифелем валяется на полу, а на листе бумаги странными, явно не моими, каракулями написано по-английски:

«Не нужно в воскресенье, шестнадцатого мая, выходить из дома между девятью и десятью часами утра. Уличная пробка и авария.»

До шестнадцатого оставалась неделя, а Петя Рубашкин покидал нас в пятницу, и я забыл о предупреждении. Проводив Петра в Россию и придя себя во время шабата, утром в воскресенье, причем именно в девять сорок, я вышел из дома, чтобы отправиться в редакцию газеты «Время». И представьте: именно в этот момент какая-то авиетка сверзилась с высоты десятиэтажного дома и рухнула на проезжую часть буквально в трех метрах от моего носа. Крики, пожар, пробка, да что рассказывать. Пилот погиб, а в редакцию я не попал.

Вот так-то. Больше я с предком не общался — не люблю я эти штучки, хватит с меня альтернативных и виртуальных миров.

— Ты, конечно, можешь отказаться, — сказал Бутлер. — Но тогда жизнь Баруха Эяля окажется под угрозой.

— Да? — сказал я. — Полиция расписалась в бессилии, а виноват некий историк?

Впрочем, спорил я вяло.

Текст, который вылез, скрипя, из-под моего пера, оказался на непонятном языке.

— Что это? — недоуменно спросил Бутлер.

— Не знаю, — сказал я раздраженно. — Спроси у своих экспертов. Может, это испанский. Я знаю, что кто-то из моих предков жил в Мадриде.

Это оказался португальский. Видимо, когда евреев погнали из Испании, какой-то мой предок остался в Лиссабоне.

Текст гласил:

«Улица Бен-Иегуда, номер семь, второй этаж, налево. Звонить долго. Если начнется тайфун — переждать. Спросить: где Сара?»

— В Израиле, — сказал Роман, связавшись со мной по стерео на следующее утро, — сто семнадцать улиц носят славное имя Бен-Иегуды. И ни на одной из них, я уверен, не бывает тайфунов.

Похоже было, что он не спал ночь.

— Наверное, речь об Иерусалиме или Тель-Авиве, — предположил я. — Иначе предок дал бы какой-то намек.

— Попробуй еще, — сказал Роман, — и попроси, чтобы без намеков. Я еду к тебе.

У меня не было желания общаться с предком наедине, и я дождался Бутлера. Новый текст оказался французским — по-видимому, писал его уже другой предок, когда моя семья перебралась из Лиссабона в Марсель:

«Сказано же — Бен-Иегуда, семь. Конец связи».

— Злые у тебя предки, — сказал Бутлер, — все в тебя.

И отправился разрабатывать операцию.

А я, закончив главу «Истории Израиля», учинил жене допрос и выудил-таки у нее признание в том, что именно она рассказала комиссару о случае с Петей и о моей странной способности общения с собственными покойными родственниками.

— Я не думала, что он это воспримет серьезно, — оправдывалась Лея.

Каково? Собственного мужа она, видите ли, серьезно не воспринимает!

По моим расчетам, Бутлер должен был появиться не раньше следующего вечера — знаю я расторопность нашей полиции.

Он пришел через двое суток, без звонка.

По-моему, он за все это время так и не заснул.

— Это в Кармиеле, — сказал Роман, когда я налил ему кофе в большую поллитровую кружку. — И насчет тайфуна твой предок оказался прав.

— Сильно досталось? — поинтересовался я.

— Полицейский, попытавшийся войти в квартиру, получил в ухо при исполнении. Его напарник едва не лишился глаза. Но они ее все-таки уняли.

— Кого — ее?

— Старуху. Это, действительно, тайфун, скажу я тебе. У твоего предка образное мышление.

— А что Эяль?

— Нашли. Он, видишь ли, сбежал от своей Брахи, влюбившись в некую Сару Звили, манекенщицу. Любовники отправились в Кармиель, где жила мать Сары, а оттуда собирались сваливать за границу. Эяль понимал, что Браха не даст развода и хотел провернуть дело в Европе — там с этим проще.

— Мой предок получит переходный вымпел или почетную грамоту? — поинтересовался я.

— Ты сможешь передать ему наше полицейское спасибо?

— С большим удовольствием, — заявил я. — Значит, дело закрыто?

— Нет… Мы не знаем, как быть с первым письмом — о бомбе. Какое отношение имеет будущая бомба к любовному приключению Эяля?

— Спрашивай об этом у предка господина Крукса, — предупредил я. — В эти игры я больше не играю.

— Почему? — моментально обиделся Роман. — Ты уже показал себя, ты это умеешь. Почему я должен общаться с каким-то Круксом, если есть ты?

— Только не сейчас, — сказал я. — Бомба — дело будущего. Есть еще пять лет. Дай отдохнуть.

— Хорошо, — сказал Роман. — Ты прав. Время есть. Но, занимаясь своими историческими изысканиями, Песах, не забывай смотреть в будущее.

Выдав эту банально-пошлую фразу, явное следствие бессонницы, Бутлер удалился, засыпая на ходу.

— Послушай, — сказал я экстрасенсу на следующий день, напросившись на сеанс, — ты своим безответственным заявлением сильно усложнил мне жизнь. Не поняв твоего намека на бомбу, полиция обратилась за помощью по делу Эяля ко мне.

— Нашли? — спросил Крукс.

— Это было элементарно. Но теперь они хотят, чтобы я рассказал, при чем здесь бомба!