Virago

Алессандрина, видно, и сама пресытилась сластями; она с радостью потянулась за паштетом. Простыня опять открыла ее прелести.

– Оденься в то, что не спадает, девочка. Иначе нам не выйти отсюда до Второго пришествия.

– А надо ли выходить?

– Увы, надо. Мы были званы на охоту, причем ты – особо, и тебе для этого подарена лошадь, которую ты даже не озаботилась взять сюда.

– Вчера я была звана на дружеский пир в византийском вкусе, и никак не рассчитывала тут завтракать… – она со значением оглядела себя сверху вниз.

– Тебе понадобятся перо и бумага, чтобы написать записку в посольство. Мой слуга отнесет ее.

– Так уж и быть, – быстрым уколом двузубой вилочки она подцепила последнюю апельсиновую дольку, и заела ею паштет.

– Боюсь, девочка, мы этак поспеем только к объедкам жаркого! Все по пословице, – заметил маркиз, оглядывая улицу, ведущую через предместье к воротам.

Скоро должно было бить полдень, улица была полна людей.

– По которой пословице?

– Кто рано встает, тому…

Алессандрина расхохоталась так, словно услышала непристойность. Уследив за извилистым скольжением ее мысли, маркиз едва сдержался сам. Пословица о встающем и дающем презабавно вывернулась.

– Вот что, девочка: объедки с королевской трапезы не есть мое любимое кушанье. Раз уж мы проснулись и сели в седло, нужно постараться успеть… Поэтому держи поводья крепче, потому что мы поскачем, а не поедем шагом.

Простолюдины жались к стенам, срывая шапки и не успевая разглядеть, кто это такой неистовый мчится по самым широким улицам во главе своей свиты и бок о бок со своей дамой. Какая-то женщина из-под самых копыт с воплем выхватила зазевавшегося дитятю; визжа, отлетела в сторону попавшая под кнут шавка.

Но рыночная площадь так кишела народом, что поневоле пришлось умерить прыть.

– Глядите, его светлость опять что-то перепутал! – радостно сказали сбоку.

Так, значит мирафлоровы остроты все же пошли по городу… Ладно, коли так.

Дон Карлос развернул коня к шутнику боком, раскланялся.

Эта толстогубая харя попадалась ему на глаза уже не в первый раз. И дурашливый радостный голос он слышал тоже не впервые.

– На этот раз путаница произошла к обоюдному удовольствию, милейший. Но лучше бы ты утруждал свой острый глаз и острый язык по иным поводам. Не все гранды так любезны, как я. Граф Мирафлор в подобном случае отшутился бы кнутом.

Шутник был не из робких. Он предерзко вернул поклон, приподняв войлочную шапку.

– Коли так, ваша светлость, нельзя ли просить вас о любезности представить вашу даму честным горожанам?

Один поворот головы и свита мигом их разгонит. Побегут, как крысы, на бегу изощряясь в остроумии…

– Я не из тех, кто скрывает имя своей дамы, милейший. Честь имею представить – донна Алессандрина, племянница светлейшего посла венецейского.

Она тронула коня пяткой, чтобы подался вперед, кивнула. Колючий ветер насмешек стихал как будто.

– Отчего ж вы не спрашиваете, как поживает моя крестная матушка донна Исабель? Это с вашей стороны неучтиво, обычно вы это делали. Но будем считать, что вы спросили. Моя крестная матушка донна королева Исабель поживает все лучше и лучше. Если же вам любопытно, на каких еще турнирах защищала мою честь моя достойная и добродетельная супруга, то должен признаться, что всячески оберегаю ее от подобных подвигов. Хотя, полагаю, в войне с маврами от нее будет больше пользы, нежели в гостиной кастильо д'Агилар… Будь она крестоносной воительницей, как ее достославные предки я почел бы за честь быть ее смиренным оруженосцем. Кажется, я все доложил вам о своих делах…

Алессандрина улыбалась. Перепалка походила на модное нынче фехтование: чувствительные, но не болезненные уколы возвращались сторицей.

– Любезные горожане, дайте же нам проехать, мы торопимся, – шутливо взмолилась она. Народ с прибаутками начал расступаться, прямо сказать, не слишком торопливо. Карлос от возбуждения теребил наполовину стянутую перчатку.

Проезд уже почти освободили…

Фанфары.

В толпу на рысях ворвался королевский охотничий выезд.

Маркиз и его любовница оказались лицом к лицу с доном Фернандо и донной Исабель.

– Горе нам, мы не поспели и к объедкам, – одними губами сказала Алессандрина.

– Нет, что-то случилось, – без тени улыбки отозвался Карлос, отвешивая положенный поклон.

– Дон Карлос, наш любезный племянник, – сухим тенорком начал дон Фернандо, – мне следовало бы крепко попенять вам за то, что вас не было на охоте, и вы даже не соизволили меня об этом уведомить, но я не буду ничего говорить по этому поводу… – он говорил так, словно Алессандрины рядом вовсе не было, – потому что случилось большое несчастье, и оно имеет прямое касательство к вам лично.

Светлыми недобрыми глазами король обвел пространство вокруг, не отличая, кажется, даже конного от пешего, снова остановил взор на чуть побледневшем племяннике:

– По несчастной и роковой случайности, ваша супруга донна Элизабета была ранена и рана ее оказалась смертельной.

Небо просело и тяжким краем надавило на землю, креня ее вбок. Он пошатнулся, сжал переносицу. Единый выдох многих людей продлился шумом в висках.

И все время, пока дон Карлос приходил в себя, Алессандрина выдерживала взгляд короля. Незримое жемчужное ожерелье – л-ю-б-о-в-н-и-ц-а – сверкало на ней. Не его любовница – племянника – и никакое во лбу пылающее? Yo el rey! не в силах с этим совладать.

– Где она? – долетел до Алессандрины вопрос Карлоса из такого далека, точно королевский взгляд притупил ее слух.

– Ее отвезли в ее дом на повозке, дон Карлос. Прошу вас, поторопитесь, если хотите застать ее живой, – ответил голос донны Исабель.

Дон Карлос, поклонившись, тронул коня. Не зная, что делать, Алессандрина последовала за ним.

Где-то слева из-за чьего-то плеча мелькнуло лицо посла венецейского, но она не успела различить его выражения.

В беломраморном парадном патио стояла полная соломы двуколая тележка. Тут же топталась нерасседланная белая лошадка донны Элизабеты, почти такая же, как у Алессандрины.

Алессандрина шла за маркизом через все покои, не зная, в каком остаться, пока не оказалась у самого смертного одра.

Донна Элизабета лежала на своей половине постели. Возле, на треножнике, блестел серебряный таз, и в тазу – арбалетный болт. У изголовья молился доминиканец. У изножья стоял врач-мориск. Он тоже что-то шептал темными губами, но, услышав шаги, отвлекся и повернулся к вошедшим.

– Глухая исповедь, ваша светлость… Она отходит…

Маркиз сделал ему знак, они удалились в полутемный проходной покой.

– Было задето сердце, ваша светлость… Удивительно, как с такой раной она выдержала путь до дома… Она очень сильная… Попади стрела на палец ниже, она выжила бы непременно… – мориск повел умными глазами на безмолвную Алессандрину, не удивляясь, просто принимая к сведению, что благородный дон Карлос к умирающей жене явился с любовницей.

Донна Элизабета уже вытянулась, как была – в красном, на английский лад скроенном платье с горностаем по подолу и вороту, одна светлая коса выбилась из прически и была немного запачкана кровью, а так на красном крови почти не было видно.

Невозможно.

Немыслимо.

Это не могло случиться вот так: как нарочно, как по злому человечьему умыслу, как по его злому умыслу… Да ведь не было умысла, не было!

А только живая его любовница стоит над мертвой его женой, с которой он как раз сегодня утром вознамерился было развестись, и еще гнал от себя прельстительные мысли о яде, кинжале и прочем подобном, что рвет брачные узы куда быстрее и проще, чем Его Святейшество. Ан вот изгнанные мысли его вернулись арбалетной стрелой, трехгранной, темной, боевой – откуда бы такая на веселой королевской охоте, откуда?

И теперь лежит перед ними мертвая английская дуреха. Стоило ей тогда заваривать всю эту кашу, переодеваться в кузинино подвенечное платье, красить волосы, обмирать в страхе, когда он ее перед алтарем целовал, одурев от страсти и подсыпанного тишком зелья. Стоило павой выступать в королевском суде, а на турнире хватать с песка его меч и замахиваться на победителя с криком «Прежде, чем ты убьешь его, убей меня…» Этого он уже не видел, это ему рассказывали, пряча улыбки…