Страница 3 из 20
— Эх, братья, знатно отец наш Громовержец небеса разверз своими огненными мечами, льёт-то, льёт как, будто всю небесную влагу на землю решил низвергнуть! — воскликнул, перекрывая небесный грохот и водный шум, коренастый рудокоп.
Огненные сполохи то и дело вырывали из темени очертания деревьев, островков, кочек. Наконец главарь ватаги взволнованно указывает рукой туда, куда раз и другой ударил целый пучок Перуновых стрел.
— Вон, у той одинокой осины, — радостно кричит он, — видали, как садануло-то? Целый сноп божьих молоний!
— Видали, Рудослав, как не узреть такое. Слава Перуну огнекудрому, подал знак заветный… — заговорили разом несколько голосов. — Айда к лодье, живее!
— Навались, други, на вёсла, одесную держи, ещё чуток, вот теперь ладно, так и правим! — перекрикивает шум грозы уже сорванным голосом радостный Рудослав.
Отчаянные рудокопы тут же плывут к тому месту, видят горящую осину на небольшом холмике. Высаживаются на островок, достают заступы и проворно копают ещё тёплую грязь у корней.
— Чего застыл, Хлыст, — окликает старый рудокоп молодого долговязого отрока, — отмечай ямками руду болотную!
— Так ведь боязно мне, — честно признаётся молодой рудокоп, что впервые отправился со старшими за болотным железом, — молонья-то и нас поразить может, ежели снова в сей пригорок ударит?
— Запомни, Хлыст, — снова обернулся к нему старый сгорбленный рудокоп, с усов и небольшой бороды которого ручьем стекала небесная влага, — всякий настоящий кузнец есть Перунов сын, и ему не страшны отцовы небесные стрелы. Зато из руды, что добыта в означенном месте, можно такой меч выковать! Особливый меч, я тебе реку, которому все прочие не чета будут!
Утро после бурной грозовой ночи выдалось тихим и совершенно мирным. Щебет птиц и розовая дымка на восходе ещё не показавшегося солнца пробудили рудокопов, которые спали прямо на земле, завернувшись в свои плащи из рыбьей кожи. Рудослав, едва приоткрыв очи, сонно вытянул длань из-под плаща. Дождя не было. Умытая ночным ливнем земля была наполнена влагой, но чистое алое солнце меж тем уже выслало первые лучи из-за туманного виднокрая. Тряхнув головой, чтоб разогнать остатки сна, глава ватаги рудокопов встал и несколько раз со смаком потянулся своим сухощавым жилистым телом. Зачерпнув тёмными прокопченными дланями воды из чистой лужицы, омыл чело и ланита.
— Просыпайся, люд, — глядеть будем, чего нам повелитель молний ночью послал! — громко позвал он сотоварищей. Те стали с шелестом выпрастываться из-под своих плащей, что ежи из-под листвы.
Рудослав же поспешил к вырытым ночью ямам.
— Гляди, какая вода рудая! — радостно воскликнул он. — Давай, братцы, снимай дёрн!
— А я пока со стороны берега порою, тут ведь самые молоньи — то и были, — молвил старый рудокоп, подходя к срезу у воды, где торчали корни.
Некоторое время рудокопы сосредоточенно снимали верхний слой земли.
— Рудая земля пошла, тяжёлая! — воскликнул старшой.
— А у меня камни, копать тяжко! — расстроился молодой.
— Эге, да ведь ты рудные камни нашёл, Хлыст! Повезло новичку! Благоволит к тебе Отец Небесный, а ты боялся! — заметил старый рудокоп, и молодой расплылся в довольной улыбке.
— А ну-ка, Хлыст, сообрази костерок да завари травы доброй, чтоб силы прибыло для работы! — повелел Рудослав. Подкрепившись житным хлебом да вяленой белорыбицей, ватага принялась за прерванное дело.
Пошёл обычный нелёгкий труд по извлечению болотной руды. Не одну седмицу копали её, подсушивали, выжигали на кострах коренья трав да остатки торфа, мельчили, просеивали. Потом сбирали полученную железную зернь в короба и грузили на свои широкобокие лодьи.
Первую зернь в отдельном коробе привезли лучшему ободритскому кузнецу. Немногословный, среднего роста, с серебром в висках и пропаленном в некоторых местах кожаном фартуке, подошёл он к привезённой зерни, поглядел, потрогал рукой, набрал в длань и молча взвесил, определяя тяжесть. Потом перевёл взгляд глубоких очей на рудокопа.
— Речёшь, с того самого места, куда молонья ударила?
— Истинно, с того места, брат Ладомир, — кивнул Рудослав.
— Дак трижды ударила! — не сдержался Хлыст.
— Будет Болотный меч! — кратко молвил кузнец, повернувшись к высокому в добротной одежде знатному воину. И ушёл, более ни на кого не глядя и не проронив ни слова.
— Коль слово дал, точно сделает, — кивнул Рудослав знатному воину. — А лепше него никто и не сможет. Так-то, Добромысл! Речёшь, сей Болотный меч — подарок самому князю Годославу?
— Брат мой двоюродный первенца ждёт, так что наперёд ничего не буду ему сказывать. — И Добромысл протянул главе рудокопов сафьяновый кошель.
— А чего он ушёл, не рёк ничего? — удивился Хлыст, кивнув в сторону кузнеца.
— Такая работа чистоты души и помыслов требует, — наставительно пояснил главный рудокоп. — Он теперь уже до того, как скует крицу, ничего есть не будет и речь ни с кем не должен, даже подручному будет только знаками указывать.
— Ого! — изумился молодой рудокоп.
— А ты думал, не каждому кузнецу выпадает честь сварганить меч из Перунова железа. Тут особое дело, волшба. Нельзя, чтоб огненная нить, молнией самого Громовержца протянутая, прервалась, такой меч токмо под оком мастера и беседой с железом должен исполнен быть!
— А поглядеть можно? — загорелся Хлыст.
— Сказано тебе, тайна есть сие действо, никому стороннему того ведать не положено. Даже лучший ученик не всё разумеет, так-то, а ты поглядеть!
В княжеском тереме царила радостная суета. На лике самого князя Годослава не осталось и следа от обычной суровости, он был озарён счастливой улыбкой. Ещё бы, нынче у него родился первенец, да ещё и сын, наследник, воин! Оттого грозный ободритский князь был готов скакать и смеяться словно дитя.
— Ого-го, — с порога загремел трубным своим гласом двоюродный брат Добромысл и сгрёб его в могучие, будто клещи, объятия. — С первенцем тебя, брательник, с наследником, ух, и молодцы вы с Умилою!
— Да тише вы, громогласные, не на поле брани, заснул богатырь-то! — шутливо-строго пожурила их молодая мать, которая ещё слабым шагом вошла в гридницу в новой расшитой рубахе и уложенными по-женски русыми косами на голове.
— Умила, твой сын — будущий воин, ему шум сражения, что песня! — молвил Добромысл, смирив свой глас и незаметно подмигнув князю. — Ты лепше покажи мне племянника!
— Коли тихо поведёшь себя, покажу, — улыбнулась молодая мать.
— Ой, погоди, я же тебе подарок приготовил, — встрепенулся Доброслав, протягивая роженице небольшой берестяной короб искусной работы. — Вот лунницы серебряные покровительницы женской богини Макоши и обереги, рекут, от серебра молоко прибывает… — Вслед за Умилой они с князем прошли в небольшую уютную светёлку, стараясь ступать неслышно.
— Красавец, — прошептал Добромысл, — как есть красавец, вылитый отец!
— А по-моему, он более на Умилушку похож, — тоже шёпотом возразил счастливый отец, прижав к себе легонько на миг светящуюся от радости жену.
— Эге, Годослав, у меня и для тебя подарок есть, да какой!
— Знаю я вас, мужей, небось, конь или клинок какой заморский, — тихо промолвила, улыбаясь, Умила.
— А вот и не заморский, а нашего самого лепшего кузнеца Ладомира. — Он поманил брата назад в гридницу. — Огнеяр, — негромко кликнул, отворив входную дверь, — неси!
Молодой ладный стременной бережно подал своему начальнику меч в червленых ножнах.
— Вот, брательник, держи! — Добромысл, взяв меч, на вытянутых руках протянул подарок Годославу. — Рудокопы рекли, что Перунова молния ударила в то место, откуда взяли руду для сего меча.
Князь так же бережно принял меч, наполовину вынул его из ножен и узрел на блестящем полированном до зеркальности клинке руну рода «R» у рукояти и родовой знак разящего сокола. Змеевидный рисунок по долу клинка лепше всяких слов рассказал опытному воину об истинной ценности подарка.
— Ух и добрая харалужина! А работа-то, работа! — восторгался князь, полностью извлекши клинок и любуясь отражением на его гладкой, будто литой поверхности. Дякую, Добромысл! — растроганно обнял брата Годослав. Потом оборотился с горящими от восторга очами к жене. — Гляди, Умила, разве ж может какой франкский или даже арабский клинок с чудом сим сравниться?