Страница 1 из 114
Полина Копылова
Летописи Святых земель
Не щадить ни чужих, ни своих,
Не жалеть золотого песка…
Беспощадный совет для двоих,
У которых не дрогнет рука.
Украшая насмешку судьбы
Ожерельем отвергнутых фей,
Мы увидим, что люди слабы,
Но и боги ничуть не сильней.
И в безжалостном холоде скал
Неизменный застынет приказ:
Не похожий на нас идеал
Не считать идеалом для нас!
Часть 1
КОРОЛЕВА И ЕЕ СЛУГИ
В «Веселой обители» «день» только начинался, как всегда, худшим часом навечно перекошенных суток, тягучим, часом ожидания, когда все трезвы и одеты, а «прихожан» еще нет.
Камины уже затопили. Только что подняли с пола большую люстру с зажженными свечами. По углам, на засаленном дубе обшивки, закопошились редкие тени. Сластей еще не разносили. Дневные разговоры сами собой угасли, порой кто-нибудь скажет два-три пустых слова, и снова наступит тугое молчание. Сквозь прикрытые резные ставни и переливчатые стеклышки доносился постук капели – накатила предновогодняя оттепель с мокрыми комкастыми метелями, промозглая сверх всяких сил.
Лучшая из девиц, Лийф, прошлась по залу меж крытых коврами скамей, лениво покачивая бедрами. Ей было тоскливо. Вот если б лето, положила бы она подушку на подоконник, легла бы на нее грудью и озирала бы вечереющую улицу, отпуская веселые шуточки и радуясь пыльной закатной прохладе… Где там! Капли стучат, как молоточки, и летит сырой снежище – в двух шагах ничего не видать. Чтоб хоть чем-то заняться, она подошла к выщербленному зеркалу, приблизила к нему умытое с утра огуречной водой лицо с чуть отекшими щеками. Ее волосы, цвета коровьего масла и как будто влажные, мягко кудрявились у висков и вокруг скул. Матово-светлые, словно молоком долитые глаза сонно глядели из-под темных ресниц. Пухлые губы влажнели зазывно. Лийф не красила лица – и так была довольно свежей и яркой.
Сейчас она квело гримасничала, готовя улыбки для гостей. Очень было тоскливо. Даже платье не тешило – впервые надетое, алое, – разрез вдоль правого бедра прихвачен лишь у самого верха золотым тяжем. Опушенный бобровым мехом ворот открывал мягкую ложбину на спине, извилисто обнимал плечи и высокую грудь, еле прикрытую прозрачной вышитой сорочкой с вырезом на золотом шнурке. Этот шнурок был полураспущен, концы его, унизанные жемчужинками, свисали, покачиваясь. От тоски она начала их вертеть, попутно пытаясь представить себе, сколько у нее будет этой ночью мужчин и каких.
Брякнул внизу колоколец, возвещая приход гостей. Из притихшей залы было слышно, как они отдали оружие, как поднимаются, топая и пересмеиваясь. Вошли. Лийф сощурилась, пытаясь разглядеть их, – с детства была слаба глазами, говорят, оттого, что упала с лестницы и стукнулась лбом. Хотя маменька до сих пор уверяет, что она не просто так упала, а соседка наворожила из зависти: дескать, Лийф – беленькая такая толстушка, а соседкина дочка – худущая чернавка. Из-за слабого зрения она и ремеслом никаким не могла заняться.
Пришедшие были купчишки. Лийф, разглядев, недовольно хмыкнула: мелочь. На нее у них не хватит ни денег, ни норову. Лийф денег вперед не брала – ублажала гостя всеми мыслимыми и немыслимыми способами, а потом запрашивала такую плату, что иной размякший дворянин уходил без цепочки или камзола, потому что задолжать борделю – бесчестье, и в былые годы за это лишали дворянства. Есть тут одни такие, живут за два дома отсюда, лет двести на двоюродных женятся, чтобы кровь не мешать.
Гости, однако, не заблуждались на свой счет – направили стопы прямо к малюткам Линвен, которые лишнего не возьмут.
Опять и опять брякал колокольчик – непогода гнала гуляк под крышу. Но шла все мелкая сошка, которую было не распотрошить даже на бочонок винца. Боясь заскучать совсем, Лийф сама отправила прислужника за этим бочонком.
Камины пылали. Воздух низкой залы стал спертым и густым. Липкий первый пот проступил на висках и под мышками. Копоть от свечей повисла под черными балками, алые расписные стены тесно надвинулись и давили. Лица слепились в невнятно галдящее пятнистое месиво, шум кружился по зале, донимая и зля. Музыканты на галерейке, кажется, с самого начала фальшивили. В жарком свечном чаду сходились, наскоро сговаривались и пропадали с глаз нетерпеливые мужчины и равнодушные наряженные женщины. Подступала бессонная полночь. Лийф наконец дождалась бочонка и стала потихоньку потягивать кислое вино, заедая орешками.
Когда приспели гости побогаче, она была в самой поре: покраснела, заулыбалась без причины, стала мелкими движениями обдергивать платье и пропускать между пальцев локоны. Словом, веселая утешная девушка.
Тут возле двери из-под чьего-то распахнувшегося плаща вспыхнул сплошным шитьем камзол. Она встала и, раскачиваясь, двинулась навстречу этому блеску. Гостей было двое. Они походя сбросили на руки прислужнику опушенные куницей плащи. Одного Лийф узнала – Энвикко Алли, нежный иностранец, придворный королевы. Ей хотелось, чтобы он к ней пришел. Второго она видела впервые. Этот второй, наверное, был очень важной персоной, хотя и стоял скромно в стороне, настороженно и не очень уверенно глядя перед собой.
На нем было узкое, по отроческой фигуре пригнанное раззолоченное платье и туго натянутые разноцветные чулки. Носки замшевых сапожек, маленьких и тесных, были черны от сырости и грязи – это почему-то вызвало в Лийф жалость. Лицо его скрывала по южному обычаю маска, а не заправленный конец шаперона.
– Лийф, моя спелая вишенка, – зажурчал ей в ухо пряный шепоток Энвикко Алли, – моя милая сладкая душечка, я привел к тебе юную золотую птицу, чтобы ты научила его вылетать из постылого гнезда. Прошу, будь ласкова с моим другом. Это всем принесет много благ. Хорошо, Лийф?
Да-а, недавно он что-то такое говорил, мол, приведет кого-то, только она запамятовала. Но почему же именно сегодня? Сегодня ей хотелось бы самого Энвикко. Девушка послушно и грустно приблизилась к молчаливому гостю, поняв, что сегодня повеселиться не получится.
– Меня зовут Лийф, сиятельный господин. Мой друг Энвикко говорил мне, что вы хотели бы провести ночку в моем обществе. И мы это сейчас устроим. Хотите немножко выпить? Я вас ждала и специально заказала бочонок.
– Лучше в комнате, в уединении, мой друг и господин, – подсказал с другой стороны Алли, – вам тогда никто не помешает. Позвольте мне принести для вас бочонок и сласти.
До сих пор не назвавший себя гость кивнул.
– Идем, сиятельный господин. Господин Энвикко знает мою комнату, он будет за нами.
В низкой комнате с фривольными шпалерами сильно пахло шиповником повсюду были разбросаны мешочки с лепестками – и старым рассохшимся деревом. Алли принес бочонок и удалился. Лийф, стесняясь безмолвного гостя, нацедила два кубка.
– Мой господин, выпьем за эту ночь.
Он поднял бокал, без удовольствия отпил глоток, поставил. Снял маску. Лийф увидела узкие брови, темные ресницы и слабый печальный рот молодое, но небывало усталое, угасшее лицо. Цвета глаз она не разглядела. Медленным круговым движением он размотал шаперон, бросил в изножье постели.
– Вам, быть может, помочь раздеться? – Лийф крутила в пальцах шнурок на сорочке, забыв его распустить. Он невесело улыбнулся:
– Попробуй, – и откинулся на подушку, подставляя ей застежки
– Ты странный, – она неспешно гладила его длинные волосы пепельного цвета, а он лежал, прижавшись щекой к, ее груди, – ты странный, очень странный.
– Отчего?
– Понимаешь… Ты такой ласковый и такой далекий. Гладишь, ласкаешь, а все равно издалека. Все равно. Не знаю почему.
– Должно быть, оттого, что мне очень невесело. Ты тут ни при чем. Это больше меня и больше тебя.