Страница 7 из 13
– То есть, с рождения?
– Да.
– Хорошо. Я родилась в Готланде, то есть – в Крыму, в Севастополе, ныне называющемся Теодорихсхаффен.
– Красивое места, – заметил Келлер. – Я бывал там.
– В Севастополе?
– И в других городах. Очень красивые места.
– Так вот, в этих красивых местах я и родилась, двадцать три года назад, в тысяча девятьсот тридцать первом году. Шестого февраля.
– Кем были ваши родители?
– Матери я не знала, она умерла при родах. Ее звали Надеждой. Отец – железнодорожник, Петр Александрович Зимин.
– Сколько ему лет?
– Ему… – Ольга на мгновение задумалась. – Ему было бы сорок шесть.
– Было бы?
– Я не знаю, жив ли он. Боюсь, что нет.
– Продолжайте.
– Как железнодорожник, отец не был призван в Красную Армию с началом войны. После оккупации Крыма вермахтом – мне было тогда десять лет – нас вывезли в Германию. Отца отправили работать в железнодорожные мастерские. А меня направили в спецлагерь.
– Где это было?
– В Восточной Пруссии.
– Что потом стало с вашим отцом?
– Не знаю. С тех пор я не видела его.
– Вы его помните?
– Смутно. Так… отрывочные картины: отец приходит домой после работы, отец со мной на Графской пристани… Сейчас она называется – пристань Барбароссы.
– Да, я знаю.
– Ну, вот. Последнее воспоминание – мы с отцом в поезде, по дороге в Германию.
– Вас сразу же направили в спецлагерь?
– Нет, сначала я была в обычном трудовом лагере. Там нас очень тщательно измеряли, проверяли пропорции лица и тела. Потом тех из нас, кого признали принадлежащими к арийской расе, то есть пригодными для германизации, направили в спецлагерь.
– Вас было много?
– Нет, совсем нет. Человек пять-шесть. А моего возраста – ни одного. Остальные дети – от трех до шести лет.
– Понимаю, этот возраст наиболее удобен для того, чтобы изменить ребенку биографию, – Келлер улыбнулся.
– Да. Потому что никакой биографии у него, в сущности, еще нет.
– И поэтому вас, если можно так выразиться, обучали отдельно?
– Да, с помощью гипнопедии и различных методов психофизиологического воздействия.
– Как вы думаете, Ольга… или Маргарита, если угодно…
– Лучше – Ольга.
– Хорошо, Ольга… Как вы думаете, Ольга, почему для вас было сделано исключение? Я имею в виду, возрастные ограничения.
Ольга позволила себе улыбнуться.
– Я думаю, вы и сами прекрасно понимаете, Вольфганг.
– Что вы имеете в виду? – Келлер недоуменно поднял брови.
– Вы же видите мое лицо, – Ольга, демонстрируя свою внешность, повернулась к берлинцу в профиль. – Эксперты сочли меня образцом нордической расы. Так сказать, восточной Брунгильдой. Насколько я знаю, комендант лагеря делал специальный запрос в Берлин. И получил положительный ответ.
– Что же, с этим все понятно, благодарю вас… – Келлер поднялся из кресла, несколько раз прошелся по комнате, что оказалось нелегким делом – он дважды наткнулся на диван и один раз – на лейтенанта Вальдхайма, в очередной раз вернувшегося с кухни.
Молчавший на протяжении всего разговора Алекс Гертнер демонстративно зевнул, сказал: «Простите».
– Я прошу прощения у вас у всех, – сказал Келлер, – но у меня есть еще несколько вопросов к Ольге. Это не займет много времени.
– Конечно-конечно, Вольфганг, – поспешно сказал Алекс, почувствовав некоторую неловкость. – Думаю, Ольга понимает причины всего этого.
– Разумеется, понимаю, – Ольга чуть пожала плечами. – У меня хорошая память на лица и я запомнила Вольфганга по самолету «Дорнье-1001», четыре дня назад. Вы сидели впереди, в третьем или четвертом ряду, по-моему. Вы дважды оглянулись, и я поняла, что мое лицо вам знакомо. Видимо, по фотографии. Я вас не знала, но сопоставить некоторые слова Макса и дату нашего рейса никакого труда не составило. Прекрасно понимаю ваше недоумение и даже тревогу по поводу моего неожиданного появления в одном самолете с вами, Вольфганг. Учитывая законы конспирации, я тоже считаю, что Максу и Алексу следовало предупредить – и вас, и меня.
– И ты, Брут! – воскликнул Макс. – То есть, Брутесса!
Если Вольфганг Келлер и был удивлен неожиданным заявлением Ольги, то виду не подал. Во всяком случае, замешательства на его лице заметно не было.
– Превосходно, Ольга! – воскликнул он. – Я рад, что мы с вами находим общий язык. Итак, ответьте, пожалуйста, насколько преуспели в своем деле ваши учителя и наставники? Я хочу сказать, насколько им удалось, если можно так выразиться, заменить вашу память? Стали ли вы, действительно, Маргаритой Готтберг?
– Конечно, – прежним, спокойным голосом ответила девушка. – Уже через год я практически не помнила ничего из своей жизни до войны. Я стала нормальной немецкой девочкой, можно даже сказать – образцовой. Гитлерюгенд, и все прочее.
Келлер отвернулся от нее, подошел к креслу, сел.
– И когда же вы вспомнили о том, что вы – русская?
– Не так давно, – ответила Ольга.
– Как это произошло?
– Разбирая архивы своего шефа…
– Группенфюрера СС фон Шредера?
– Да. Разбирая его архивы, я обнаружила свое личное дело. Естественно, я прочла. Это… – впервые за весь вечер голос девушки дрогнул. – Это стало колоссальным эмоциональным потрясением. Думаю, что тот вечер, когда я прочла личное дело, изменил всю мою жизнь.
Вольфганг Келлер ничего не сказал на это. Он сидел, неестественно выпрямившись, и смотрел куда-то в сторону.
– Что скажете, Вольфганг? – язвительно спросил лейтенант Вальдхайм. – Вы, конечно, не верите в эмоции?
– Почему же… – ответил Келлер, не поворачиваясь. – Я верю в эмоциональные потрясения, которые могут перевернуть человеческую жизнь.
9
У Гертнера и Вальдхайма, от всего дальнейшего, сложилось впечатление, что разговор с Ольгой – или допрос, как они полагали, – вполне удовлетворил Келлера. Во всяком случае, последующее его поведение в тот вечер существенно отличалось от предыдущего. Он тщательно, но без скептицизма, вникал в детали операции, не отпускал более колких замечаний по поводу некоторых ошибок нойштадтских подпольщиков – а они, естественно, имели место. Более того, убедив их на деле, что операция еще не готова и не может быть проведена в ближайшие дни, Вольфганг сказал:
– Право, очень жаль. Не исключено, что вам придется обойтись без моего участия. Я не могу долго здесь оставаться, хотя, по чести, мне очень хотелось бы принять в этом участие.
Гертнер и Вальдхайм переглянулись.
– Нам бы тоже этого хотелось, – сказал Гертнер. – Конечно, мы справимся и без вашей помощи, Вольфганг, нам лестно, что вы так оценили нашу работу.
– Работа выполнена превосходно, – Келлер произнес это абсолютно серьезным тоном. – И вы, действительно, справитесь без меня. Но, все-таки, – повторил он, – я бы хотел принять участие в этом. И, если вы не возражаете, я представлю вам завтра свой план операции. И мы вместе его оценим. Хорошо?
Настроение Гертнера слегка испортилось.
– Как скажете, Вольфганг, – сказал он. – Вы, по-прежнему, командир.
Келлер покачал головой.
– Дело не в старшинстве, – он вздохнул. – Просто у меня есть личный счет. И он окажется неполным, если группенфюрер СС фон Шредер не украсит его своей особой.
– Хорошо, – Гертнер пожал плечами. – В таком случае мы готовы его подарить вам. У нас нет личного счета к господину Шредеру. Мы просто хотим хорошо сделать свое дело.
– Вот и чудесно, – сказал Келлер, в очередной раз взглянув на часы. – А теперь мне пора, – он поднялся. – Ольга, если я предложу вам немного пройтись, вы отвергнете мое предложение? – и, видя, что вслед за Ольгой поднялся Макс, заметил: – Нет-нет, лейтенант, вы, пожалуйста, оставайтесь. Я должен сказать фройляйн несколько слов тет-а-тет. До встречи, Алекс. Я разыщу вас в ближайшее время, не волнуйтесь… Кстати, я не претендую на личное знакомство с остальными участниками вашей группы, тем более, что их около тридцати человек, но с некоторыми вы должны меня познакомить. Скорее всего, это будет одностороннее знакомство, – и, повернувшись к Ольге, Келлер любезно склонил голову: – Прошу вас, Ольга, это не займет много времени.