Тест на любовь

Широков увидел заблестевшие детской радостью глаза Петруши.

— А вот и догадаюсь.

— Тогда давай попробуй.

— Твою собаку у себя держать. Брови Иванова изумленно взлетели.

— Вот это профессионал. И после этого ты мне будешь мозги полоскать, мол, не знаю, Иванов, как помочь твоему горю?

— Да нет, про собаку легче.

— А как ты узнал?

— Секрет, Петруша. Профессиональная тайна.

— Может, скажешь, какая порода? — Иванов сощурился.

— Скажу. — Он выдержал паузу, потом небрежно бросил: — Кокер-спаниель.

— Ну, ты силен!

Широков улыбнулся. Еще бы не угадать — на рукаве и на поле пиджака блестели рыжие шелковистые волосинки.

И еще одно он мог сказать совершенно точно: сегодня Петруша ночевал у дамы…

— Широков, ты просто дока. Так что, поговорим? Я, конечно, теперь простой пенсионер, завхоз, как тебе известно, но…

— Вот именно что завхоз. У тебя в хозяйстве много чет хранится. У меня тоже к тебе есть разговор.

— Хорошо бы про одно и то же…

Беседы с Петром Сергеевичем, попросту Петрушей, давно стали для Широкова тренажем. Человек вроде Петруши от дел уходит только в могилу.

— Давай откроем карты.

— Не проси меня открыть все, ладно? — Иванов улыбнулся.

— Можно подумать, ты бы отозвался на мою просьбу с нежностью. — Широков вздохнул. — Мы проведем модную сейчас мозговую атаку.

— Ой, тяжело. Я на пенсии, новым методам не обучен.

— Кончай кривляться, Петруша. У тебя везде остались друзья.

— Ага, кое-кто и ножик к горлу не прочь приставить. — Иванов встал из-за стола, кресло колыхнулось, но не издало ни звука. — Понимаешь, когда люди теряют деньги, очень большие деньги, они способны на все.

— Тебе страшно, Петруша?

— Нет, неуютно.

Широков кивнул. Ему тоже стало неуютно, когда он выстроил в голове то, что выстроил, и отчетливо увидел Ольгу, ненароком попавшую именно туда, где такие же большие деньги взяли власть над людьми.

— Я скажу тебе, Широков, кое-что. Поступил заказ выяснить… — Петруша придвинул к Широкову лист бумаги, на котором было несколько строчек. Прочитав их, Андрей кивнул и поднял на него глаза. Петруша взял листок обратно, аккуратно сложил и сунул в нагрудный карман пиджака. — Понял, да?

— Нельзя ли купить подробности? — спросил Широков.

— Чтобы их купить, никаких денег не хватит. — Петр Сергеевич бухнул кулаком по столу. — Вот я и решил с тобой повидаться. Ты психолог, шляешься по разным клиникам, консультируешь тех, кто жрет эти чертовы болеутоляющие таблетки. Пошевели мозгами, а?

Широков помолчал несколько секунд, не в силах поверить, что, кажется, они с Петрушей на этот раз сошлись в общем деле. Невероятно, но они — каждый по отдельности — подцепили по волосинке с одной и той же собачьей шкуры… Он покрутил головой — дурацкая метафора. Но что-то в ней есть. И как же трудно отыскать собаку, потерявшую всего две волосинки из миллиона! Причем, как и собака Петруши Иванова, она тоже может жить на стороне.

— Пошевелю. Кстати, я улетаю на консультацию в Прагу в конце недели.

— Да? Снова?

— Там программа по онкологии, какой у нас еще нет. Гуманный подход к людям… чрезмерно гуманный, я бы сказал…

— У тебя какая-то странная интонация.

— Да? Ты стал такой чувствительный, тонкий? Давно это с тобой, Петруша?

— А что странного?

— Никогда раньше не замечал.

— Значит, плохо смотрел. Они засмеялись.

— Петруша, завхоз наш дорогой, а не покопаешься ли ты в своих закромах? Ну, может, поищешь каких-нибудь чехов… А? И в коробочке с Юго-Восточной Азией пошурши. — Широков подмигнул. — Страна есть такая, Вьетнам… Слыхал, а? Может, там что-то? — Петр Сергеевич заерзал, кожа заскрипела. — Еще об одном одолжении я бы попросил тебя, но тут уже адрес точный. Имя тоже. Толя, мой шофер. Не трогайте его, ладно?

— Да ты что, ты что…

— И не надо за мной следить, ладно? Я знаю, я тебе многим обязан, Петруша. Но с тех пор неужели не расплатился? Неужели ты все еще сомневаешься во мне? — Петр Сергеевич пристально посмотрел на гостя. А гость продолжал: — Разве не я помог тебе раскрыть дело с сапфирами? А с мехами дельце не с моей подачи на ура прошло? Сколько славы, сколько денег тебе досталось. Мои прежние грешки — я тебе уже говорил — нынче достоинства. Выгляни-ка, Петруша, в окно. Теперь уже не из того кабинета, что прежде. Все книжки, которые ты у меня тогда отобрал, я перевел, прокомментировал и издал вполне легально. Мои комментарии на Западе перевели. Выходит, я лучше всех в мире те книжки прочитал, понимаешь?

— Но тогда те книжки ты не вправе был читать.

— Да, ты меня тогда спас. Но странно было бы тебе этим не заняться. Это ведь труды по психологии.

— Ага, но по психологии какой?

— Как по какой? По науке.

— Да нет, ты совсем другое изучал. Ты изучал влияние психотропных средств на массовое сознание.

— А что вредного?

— Не полагалось такое изучать психологам, психиатрам и прочим психам. Только людям особенным.

— Но тебе ведь просто меня было спасти.

— Конечно, я сказал, что ты на нас работаешь. Вот теперь попробуй опровергни. — Он хмыкнул.

— Можно подумать, тебе, пенсионеру, светит маршальская звезда за успехи в поимке контрабанды.

— Именно звезды-то я и боюсь. На бетонном столбике, — хмыкнул Иванов. — Конечно, рано или поздно нам всем такую навесят.

— Да не скажи, не всем. Кое-кого по ветру развеют.

— Это тебя, что ли?

— Я так и напишу в завещании. Развеять по ветру. Зачем кого-то обременять после жизни? Мне хорошо, и ветру хорошо — есть чем заняться.

— Слушай, Андрей Михайлович, мне что-то не нравится твое настроение. Причины? — требовательно спросил он. — И знай, мой к тебе интерес через Толю лежит совсем в другой плоскости. Не хочу тебя потерять раньше времени, золотой мой. Понял?

Широков внимательно посмотрел на Иванова. Секунду подумал. Потом вздохнул и задал только один вопрос:

— Ну так как, пошуршишь в закромах?

19

Таня Пескова пришла на работу, как всегда, в девять, села за стол возле бесконечных книжных стеллажей. Книги всегда успокаивали ее, но не сегодня. Разговор с Ольгой не шел из головы. Вернувшись вечером домой, она застала Сашу в привычной позе — он сидел на диване, тупо уставившись в телевизор. Катерина делала на кухне уроки, кошка лежала на холодильнике и требовала рыбы. Но рыбы не было, даже путассу, как и много чего еще. В холодильнике, как говорила в таких случаях Таня, выли волки.

На кухне валялись банановые шкурки, видимо, Катя перехватила кое-что после школы. Свет горел тускло, как обычно в это время — все уже дома и все подключились. А когда свет в доме вообще гас, значит, кто-то из новых, утверждали бабки на лавочке возле подъезда, залег в «джакузю».

Она оглядела длинные стеллажи книг — потрепанных и ни разу не открытых — и подумала: сколько еще лет она будет ходить сюда? Ей перевалило за сорок, но еще много придется износить башмаков или подбить старых… А потом? Потом она станет обладательницей пенсии и окажется в компании беднейших теток страны. К тому времени Катерина выскочит замуж за кого-то такого же голоштанного, и дальше все покатится под гору.

Таня иногда чувствовала себя такой же мудрой, как буддийский монах на японском острове в далеком Тихом океане, безбрежном, как сама жизнь. Кажется, она сама не знает, сколько ей лет, потому что цифры сейчас ничто.

Ей все равно. Ей стало невероятно грустно. Она вздохнула и посмотрела в окно. Ну и что видит она в данную минуту? Она видит утро, расплавленное солнце, похожее на разбитый куриный желток не слишком свежего яйца, купленного с лотка возле автобусной остановки. У тетки, которая когда-то была женщиной, младшим научным сотрудником с кудряшками, стучавшей каблуками по бесконечным коридорам бесконечных этажей нескончаемого института. Она смотрела, как одна собака бежала за другой, эти собаки, сменяющиеся поколение за поколением, подтверждали — все меняется, а жизнь остается.