Тест на любовь

Провожали ее девчонки с любопытством. Они все давно готовы были пройти через это, только не было с кем. И после выпитого на девичнике вина, доступного в ту пору, очи признались, что тихая Танечка премного всех удивила. Надо же, самые любвеобильные еще в девках.

Гости на свадьбе изображали понимание момента. Дядя Дима, родственник Саши, запомнился Тане больше других. Он щурил глаза, растягивал влажные облизанные губы, рисовал картинки, что будет потом, когда гости наедятся, а молодые уедут на снятую квартиру. Она помнила, как свекровь с неодобрением разглядывала затоптанный и стертый подметками мигрирующих квартирантов паркет, стены с выцветшими обоями и несвежий потолок, ничуть не напоминавший о горних высях. Перед ними эту квартиру снимала одна киноактриса, довольно известная, с ребенком. В шкафу валялась кукла с оторванной ногой.

— Боже мой. Все чужое, грязь — и та чужая. Ну почему вы не хотите ждать? Ведь впереди такая долгая жизнь. — Она качала головой, а Саша упрямо сводил брови и громко сопел, раздувая ноздри.

Она вспомнила, и сердце екнуло. Как жалко ей стало юную беспомощную девочку, окунувшуюся в обыденную жизнь. Да, они горели страстью, они попробовали ее утолить. Испугались. И поженились. Вот как теперь могла расставить все по местам взрослая женщина, глядя с высот нынешних лет. Да, она любила его, так, как могла тогда. С тех пор он стал для нее братом, сыном и потом уже мужем.

Как сейчас она увидела гору бледных вареных цыплят, вынутых из зеленого эмалированного ведра, стеклянные, под хрусталь, ушатики с икрой, сквозь черную и красную осыпь ее виднелось дно. К ней вернулась тоска от мысли, что завтра все эти люди придут снова, сядут за этот стол, доедать. А их, как лакомое блюдо, станут доедать глазами. Особенно ее, вчерашнюю невесту. И дядя Дима будет снова облизывать языком синюшные губы. Она давно замечала в людях неугасимую уверенность — никуда от жизни не денешься. Не прыгай. Будешь как все. Сами были норовисты, а житейская узда кого хочешь укротит.

Таня попыталась отвлечься от старинных видений, потрясла головой и снова спросила:

— Ну, так что перевозить-то?

— Дорогое лекарство, точнее, его основу. С его помощью страдания многих обреченных женщин облегчатся. Кто знает, не пригодится ли такое лекарство нам с тобой, Таня, — добавила она тихо.

— Типун тебе на язык. — Таня повела плечами.

— А что ты думаешь? Лекарства от рака пока не придумали, и, насколько я понимаю, его природа не ясна. А пока она не будет ясна, лекарства не найти. Случайность маловероятна.

Таня молчала. У нее засосало под ложечкой, как тогда, когда она ждала результат гистологии. Десять дней подряд она просыпалась с одной и той же мыслью — что у нее? Есть у нее то, страшное, что подозревали, или нет? Она не думала больше ни о чем, она молила Бога, чтобы он дал ей время вырастить Катеньку. В палате на шестерых она видела тех, кому не дано посмотреть на своих детей, когда они станут взрослыми. Ее соседке по палате — молодой, еще недавно цветущей женщине — прописали химиотерапию. Таня в ужасе наблюдала, как день ото дня она меняется — худеет, бледнеет, пышные густые волосы теряют блеск, а глаза все чаще замирают, прикованные к одной точке. Когда к ней приходил Саша, с бледным до голубизны лицом, будто с картин художника Сомова, она смотрела на него с некоторым изумлением — а что он станет делать без нее? Боже, как он похож на того мальчика, которого она подхватила за руку и увела с их собственной свадьбы раньше времени, когда взрослое поколение дотанцовывало свой вальс под музыку на севших батарейках. Он оглядывался на дверь, словно желая у кого-то спросить разрешения — а можно ли уйти?

На свежем воздухе, настоянном на сиреневом запахе, целовала его Таня и говорила:

— Пойдем, пойдем, муж мой. Ты ведь не сегодняшний, ты ранешний.

Она знала, о чем говорила.

Эта ночь не была их первой брачной ночью. Она уже была. Раньше. Они уже давно любили друг друга…

Таня увела его тогда от пьяных голосов свадьбы в темноту, к Москве-реке, стучавшей свинцовыми водами о бетонные берега-стены. И с тех пор не отпускала его руку. А он вырывался. Потом к другой ее руке прицепилась дочка Катя, доставшаяся с большими трудностями. Так они и жили втроем — Таня в середине с раскинутыми по бокам руками…

А потом, когда она заболела, Саша, стоя возле ее кровати, смотрел на нее такими же глазами, как тогда, словно спрашивая разрешения уйти.

— Иди, иди домой, — тихо прошептала она тогда. — И жди меня… — Слезы душили, она глотала комок, застрявший в горле. Ох как не ко времени ей было умереть.

Она не умерла. Анализ обрадовал ее. Таня перевела глаза на Ольгу, которая сейчас протягивала руку ей. Так протянуть ли ей свою навстречу?

Протянуть? Значит, изменить свою жизнь. Совершенно. Броситься в воронку, которая закрутит, засосет… А если она утонет? Как же Катя?

А если она не изменит свою жизнь? Что будет с ней, с Катей? Серая монотонность. Безрадостное существование, битва за сегодняшний день сегодня, за завтрашний — завтра, и так до самой смерти? Она будет ходить на работу и сидеть с утра до вечера, думать, на что купить еду?

— Ольга, мне надо время. Ты меня просто ошарашила.

— Хорошо. Подумай, посмотри вокруг, загляни внутрь себя, я уверена, ты согласишься. Я скажу тебе больше — твоя лавка скоро лопнет. А если и нет, останешься там, денег будет так мало, что затраты сил несоизмеримы с вознаграждением. Если ты, конечно, не маньяк библиотечного дела. Потому что страсть как таковая не оплачивается. Ты сам платишь за нее. В принципе это правильно. Потому что ты платишь только за то, чего сам хочешь. По своему выбору. Возьми меня — я снимаю. Я фотограф. Мне платят, если я снимаю на заказ. Портрет, жанр и так далее. Но если я снимаю то, что хочу, почему мне должны платить? Ведь я удовлетворяю свою собственную страсть. Поэтому вполне справедливо брать с меня деньги за выставку, которую хочу сделать я. Ведь я хочу показать всем себя. Так или нет?

Таня горько и печально рассмеялась.

— Здорово излагаешь. Что бы ты сказала, если бы у тебя не было денег?

— Вот в том-то и дело. Но если развить мысль — ты ведь хочешь жить на свете. Значит, заработай на свою страсть к жизни. Главное — цель, не средства. А цель — жизнь.

— Ты думаешь, я смогу?

— Я же смогла.

— Да, ты смогла. Но ты другая.

— Таня, мы одинаково устроены. Мы только думаем, что разные. Мы все хотим одного и того же — жить с комфортом. От него человек испытывает удовольствие. Мы же не гении. Не те, кого Господь отметил своим поцелуем в темечко. Нас с тобой он забыл поцеловать или пропустил второпях, иначе мы давно бы это ощутили. Так что давай жить с любовью к себе. Зачем себя мучить, если можно радовать? Ты хочешь, чтобы твой муж, твоя дочь имели все, что надо? А если из вас троих тебе выпал вариант заработать для семьи, почему бы нет?

Таня смотрела на Ольгу и думала — почему Ольга не побоялась ей рассказать?

А чего ей бояться? Как она, Таня, может навредить ей?

— Ну ладно, уже поздно. — Ольга позвала официанта. — Думай. Но недолго. Звони.

Ольга ехала домой и спрашивала себя: почему она рассказала Татьяне все? Ведь она рисковала и рискует до сих пор… Если Таня пойдет и расскажет…

А потом ей стало смешно — представить себе Татьяну, которая рассказывает какому-нибудь милиционеру страшную историю про женщину, которая перевозит «не знаю точно что, но, кажется, догадываюсь где». Куда и откуда — тоже не ясно. Это не Татьянин вариант. Вообще-то люди в большинстве своем преувеличивают степень риска — из-за страха, оставшегося с тех времен, когда рискованно было просто дышать. Она могла бы поставить Таню перед фактом, как Ирма и Иржи поставили ее. Но это годится не на всякий характер. Татьяна должна участвовать в деле с открытыми глазами. Она человек не рисковый. Но очень надежный.

Ольга улыбнулась и обогнала на светофоре «мерседес» с типом в шляпе за рулем. Вот тебе, дружок, получи от женщины. Из «кукольного домика».