Солдат Орешек

Отворил двери, окна и вышел к другу своему, к Месяцу Месяцевичу.

— Постой, братец, на часах, солдату спать пора. Земля — перина, одеяло — небо, заскорузлый корень — подушка, а сны сладкие.

Спит солдат, а месяц на часах стоит.

Солдат Орешек, Чертовка и Анчутка

Пробудился Орешек, когда птицы уж все песни спели. Поглядел по сторонам: лес — зелёный, небо — синее. Вспомнился вчерашний день, и только головой покачал:

— Хитра нечисть, а всё ж человеку не ровня. На гадости только и хватает ума.

Переобулся солдат. Нет воды — росой умылся. Хлеба нет — щавельку пожевал. И в путь. Ать-два, ать-два — тут и лесу конец.

Лужок в ноги ластится. Речка по лужку — донышко золотое. Вместо моста — дерево с берега на берег. А на дереве этом — человек. Подошёл Орешек поближе, так и есть — человек. Девка!

Платье на ней зелёным огнём отливает. Волосы чёрные, как чёрная мгла, а руки белые. В руках — гребень золотой.

Чешет девка волосы гребнем, а сама с солдата глаз не сводит. И всё смеётся, смеётся. Да и сказала вдруг:

— Орешек, что же ты под ноги себе глядишь? Этак и счастье своё прозевать недолго. Иди ко мне! На брёвнышке посидим.

— Отчего же не посидеть! — сел Орешек на брёвнышко, смотрит на девку. — Вот он я. Чего ещё скажешь?

— Скажу — невежливый ты, солдат. К девушке нужно с ласкою подходить, с пряничком. Тогда и тебя полюбят. Клади мне голову на колени, я тебе волосы золотым моим гребнем расчешу, может, и поумнеешь наконец!

— И то правда! — Снял Орешек кивер да и лёг к девке головой на колени.

Запустила девка солдату гребень в волосы, а сама песенку запела:

Тут Орешек глаза совсем закрыл да как вскочит. Гребень-то и остался у него в волосах.

— Куда же ты? — кричит Чертовка. — Уж я тебя так полюблю, ни одна девка так полюбить не сумеет.

— Недосуг мне, — говорит Орешек. — Заждались меня.

Перешёл речку вброд, да и ать-два, ать-два!

— Гребень отдай! — вопит Чертовка.

А солдат: левой-правой, левой-правой, да и нет его.

Лучшая дорога — которая домой ведёт, а солдату такая дорога во сто крат милей. Пуля-дура его миновала, а врага он и сам обхитрил.

Только примечает солдат Орешек: что ни верста, то в ноги ему — две дороги на выбор. Раз пошёл направо, другой раз — налево.

Солнышко на закат, а жилья человеческого всё нет и нет. С одной стороны озеро ему блеснёт и с другой стороны — озеро. А вот уж и лес по колено в воде стоит, да и дороги не стало.

Забрёл Орешек на болото на ночь глядя. Призадумался.

Не о жилье человеческом уже думает — какое здесь жильё, — хоть бы где место сухое найти, ночь переждать. Не цапля ведь, чтоб стоять в воде по колено.

Приметил кочку высокую.

Шаг сделал — по грудь в воду ушёл. Смотрит, а кочка занята: то ли птица какая-то чёрная сидит, то ли козёл. И крылья будто бы, и рога.

Солдат долго не думает. Схватил Орешек болотную животину, а она как прыснет. Потянула солдата по болоту, только брызги летят во все стороны.

Вспомнил тут Орешек своего унтера Ивана Спиридоныча, чего тот про болота сказывал. И пришло на ум — Анчутка по болоту его тягает, бесёнок водяной.

«Страсть, конечно, божия, однако и пострашней бывает», — подумал про себя Орешек и давай Анчутку руками тискать, чтоб силу солдатскую почуял.

Анчутке больно стало, да и притомился: солдат при ружье, при сабле, при сапогах.

Ухнулся Анчутка в лесную чащобу и только отпыхивается. Орешек видит — место сухое, однако Анчутку не пускает, как гаркнет на беднягу:

— А ну, выноси меня к человеческому жилью, не то все кости тебе пересчитаю!

Анчутка и взмолился голосом человеческим:

— Тише, солдат! Дедушка проснётся, и тебе, и мне несдобровать.

Глядит солдат на чудо болотное, удивляется. Перья у Анчутки — верно птичьи, мордочка махонькая, с кулак, не то кошачья, не то собачья — не поймёшь, а на голове рожки козлиные. И чёрный! Ну будто из трубы вылез.

— А чего же тебе-то, страшиле этакому, на болоте бояться? — спрашивает Орешек. — Ты здесь свой!

— На болоте всяк дедушку боится, — говорит Анчутка. — А я в кабалу к человеку попал. Заспался. Дедушка за такое в тину закатает.

Тут как ухнет на болоте, как булькнет. Вылез из пучины дедушка. Уж до того зелёный да корявый, что и рассказать о том невозможно.

Анчутка сидит, не шелохнётся.

Водяной бороду задрал.

— А где ж луна? Разбудили, неслухи. Всё гомонят-гомонят! Вот я вам! — погрозил лапой неведомо кому, зевнул и под воду ушёл.

Заворочался Анчутка, крылья свои лохматенькие оправил да и говорит:

— Держись, солдат, полетим. Отвязаться бы от тебя поскорей.

Порхнул в небо, как глухарь, понёс. А силёнок маловато.

Солдат Орешек ноги о вершины деревьев поотшибал.

Глядит Орешек — огонёк на болоте зажёгся. Горит, но мигает. И вдруг — пошёл. Пошёл-пошёл, да всё кругами. Тут ещё один огонёк объявился. Ещё.

Вдруг — трах!

Хватил Анчутка солдата крыльями по глазам да как шарахнется в сторону. Орешек руки-то и разжал.

Но на то он и солдат, чтоб скоро соображать. Успел-таки ухватить Анчутку за мохнатенькое его крылышко.

— Увва-а!

Завопил Анчутка, да так, что кони в табунах присели от страха. Не летит уже — кувыркается по небу. Ну и хлопнулся на прошлогодний стог сена.

— Отпускай, — стонет.

— Шею бы тебе свернуть за козни твои, — говорит Орешек. — Ну да ладно, гуляй. А чтоб не забижал солдат, вот тебе моя памятка.

Выломал у Анчутки пук мохнатых перьев и отпустил на все четыре стороны.

Только бесёнка и видели. Стрелой на болото умчался.

Солдат Орешек и Банник

Поглядел на себя солдат Орешек: не годится в стогу ночевать. Мундир в тине, мокрый, в сапогах хлюпает.

Скатился Орешек со стога, пошёл в деревню. Крайняя изба ночного гостя не пугается. Постучал солдат в крайнюю избу. Отворила ему дверь старуха. Поглядела на солдата — и ну хихикать.

— Явился — не запылился! А уж мокрый, как курица. Как такого в избу пустить — наследишь. Ступай-ка, солдат, в баню. Она у меня нынче топленная. Обсушись, помойся с дороги, а уж тогда и в избу просись.

— Отчего же не помыться? — говорит солдат Орешек.

И отправился, не смутясь позднего времени, в баню.

В предбаннике по углам ветер свистит, холод по полу катает.

— Неужто старуха шутку со мной сыграла, — думает Орешек.

Открыл дверь в баню, а там, как в печке.

Обрадовался Орешек, разделся, прихватил с собою Анчуткины перья и нырнул в банную благость.

Камни в печке красные, от них и свет, да ещё пеньки гнилые по углам мерцают.

— Со мной пришёл мыться? — спрашивают Орешка.

Тот туда-сюда глянул и видит: белый-белый старичок на верхнем полке сидит.

— Здравствуй, дедушка Банник! — говорит солдат. — Не знал я, что твоя теперь очередь. Могу и обождать.

— Отчего же, давай вместе мыться. Места хватит — силёнки бы хватило.

— Да кто её, силёнку нашу, измерял, — говорит Орешек. — Будет жарко, я вот пёрышками обмахнусь.

— А что это у тебя за перья? — спрашивает Банник.

— Да память по Анчутке. Из крыльев его надрал.

— Ахти! — удивляется Банник. — Лихой ты, видать, солдат!

— Какое там! — говорит Орешек. — Я обыкновенный. Вот мой унтер Иван Спиридоныч — старослужащий солдат, тот — калач тёртый.