Савва Мамонтов

— Господин Мамонтов, вы зачем здесь? — изумился бывший директор гимназии.

— Затем же, зачем и вы, — ответил Савва.

— Я инспектор студентов Московского университета.

— А я студент Московского университета. Потрудитесь справиться в канцелярии.

Проник в студенты Савва Мамонтов, однако, нечестно. Его друг учитель физики Вильканец посоветовал поступать в Петербургский университет и назвал ему человека, который сдал за Савву экзамен по латинскому языку. Получив право именоваться студентом, Савва перевелся с Васильевского острова на Неве на Моховую, на юридический факультет Московского университета.

Сохранился документ о времени поступления Мамонтова в Московский университет.

«Свидетельство

Дано, вследствие прошения, сыну Потомственного Почетного Гражданина и Чистопольского I гильдии купца Савве Ивановичу Мамонтову для предоставления при поступлении его в Императорский Московский университет в том, что он, Мамонтов, поведения хорошего. Мая 18 дня 1860 года Московский Оберполицмейстер свиты его Величества генерал майор». Подпись неразборчива.

О своей студенческой учебе Савва Иванович так напишет: «Посещал лекции с интересом, но и с большим вольнодумством».

Савва тотчас попадает в кружок «передовых студентов». Сборы — в фотографической лаборатории Александра Филипповича Федотова, тоже студента. Все говорят и все курят. Дым искажает лица, но не может погасить огонь в глазах. Человечество рано или поздно скинет оковы тирании, разрушит границы и соединится в единое трудящееся, процветающее братство.

Савва, вскидывая руку, чистым, звенящим, как струна, голосом произносит строки «Вольности»:

Савва читает так вдохновенно и так просто, что к нему бросается с объятиями сам Федотов:

— Ты обязательно должен быть у Секретарева.

О Секретареве Савва наслышан. В доме Секретарева собирается самодеятельный кружок любителей драматического искусства. Среди его членов писатели Островский, Писемский, князь Кугушев, профессор университета Усов.

Савву прослушивает сам Александр Николаевич. В кружке решено ставить «Грозу». Автор для себя оставил Дикого, а Савве отдал роль Кудряша.

— Кудряш! Воистину Кудряш! — радуется жизнелюбию Саввы Александр Николаевич.

Репетиции кончаются за полночь. Савва, приезжая домой, валится в постель. Отца он не видит неделями.

Иван Федорович никак себя не проявляет, ждет от сына мудрости. Бал не может длиться бесконечно. Но благоразумие обходит Савву стороной. Отец обеспокоен, требует взяться за ум: «Мне нужен не актеришка, а образованный, здравомыслящий юрист, которому можно без страха поручить серьезное дело. Мне нужен не фигляр, а помощник». Савва слушает, уговаривает себя быть более прилежным. Но душа не лежит к законам и параграфам, душа его поет на подмостках…

Однако Савва в том не может признаться отцу, он лукавит.

— Батюшка, — успокаивает он Ивана Федоровича. — Я буду стараться. Но ты тоже помни, я уже не гимназист, я студент университета. Наука требует свободы действий.

С подобными доводами Иван Федорович не мог не согласиться — учеба в университете предполагает в студенте широту интересов. Граф Витте в мемуарах так определит разницу между школой и университетом: «Если университет не живет свободной наукой, то в таком случае он не достоин звания университета… Без свободной науки не может создаться ни научных знаменитых произведений, ни научных открытий, ни знаменитостей… Так, например я, будучи студентом математики, очень интересовался предметами юридического факультета». Что же тут удивительного, если Савва Мамонтов, будущий юрист, изучал анатомию человека и отдал сердце театру и любительским спектаклям. Вот только юриспруденция была забыта.

Ивану Федоровичу же стало недосуг до сыновьих забот, он загорелся новым делом: построить собственную железную дорогу. Увлек его этим инженер и промышленник Федор Васильевич Чижов. Железная дорога требует солидных капиталов. Стоимость версты обходится от сорока до девяноста тысяч.

Далеко не заглядывали. Скрип телег был громче всего со стороны Троице-Сергиевой лавры.

Перед Крестовой заставой раскинули походную палатку. Меняя друг друга, дежурили несколько недель, считая повозки с грузами, с ездоками. Подсчеты обнадежили. Деньги на бочку — и за дело. Так образовалась компания Троицкой железной дороги. Протяженность дороги всего шестьдесят верст от Москвы до Сергиева Посада. Но за синими лесами Ярославль, а там и Вологда — богатырь русский Север.

Отец строил дорогу, а Савва делал вид, что учится. В апреле 1862 года он по срокам должен был закончить второй курс.

Нам, однако, не известно, на втором ли курсе был Савва или все еще на первом. В те годы в студентах хаживали по десятку лет, а хвостов и провалов у нашего студента было предостаточно. Иван Федорович и лично пропесочивал сына и, осердясь, неделями не желал ни видеть его, ни слышать.

Время было тревожное. Произошли беспорядки в Петербургском университете, появились прокламации, зовущие студенчество к бунту, к объединению и выступлению с порабощенным крестьянством. В Петербурге случились страшные пожары. Поджигателями молва называла опять-таки студентов. Начались аресты среди молодежи, судебные процессы. И самый громкий из них: дело Михайловского.

Иван Федорович явился к сыну в спальню в десять часов утра. Савва спал, лицо в бородке, но совсем детское. Под взглядом отца пробудился, захлопал глазами:

— Доброе утро, батюшка.

— Добрый день! — сказал Иван Федорович. — Нынче Антип-половод. По Антиповой воде мужики о хлебушке гадают. А о чем гадает мой сын? Уж не о том ли, выгонят из университета или не выгонят за безделье, за беспорядок в мыслях! Не хочешь учиться — трудись, хлеб зарабатывай. Ведь уж двадцать лет, и все — в лодырях!

Досадливо махнул рукой, повернулся и вышел.

Савва поднялся, умылся, оделся. Пошел к отцу в кабинет, но отец его не принял.

И на другой день не принял. Тогда Савва написал ему письмо.

«Позвольте, дорогой батюшка, обратиться к Вам. Мое настоящее положение таково, что требует скорейшего разрешения для Вашего спокойствия и для моей пользы и потому мне остается просить у Вас одного: не медлить Вашим решением, произнести Ваш суд. Вас беспокоит мысль, что я ничего не делаю, не тружусь — я готов трудиться».

Ответ Иван Федорович написал на том же листе. «Отвечаю 25 апреля 1862 года. Да, праздность есть порок, труд не есть добродетель, а прямая непреложная обязанность как исполнение прямого долга в жизни. Всякий гражданин должен трудиться морально или материально для пользы своей семьи, для пользы общественной и отечественной. Человек должен трудиться от юности и до старости, а иначе сложится человек в тунеядца… Тебе, Савва, назначен был мною труд по современным правилам классически учиться, через учебные заведения и университет, на это даны были мною все средства и грамотный гувернер и учителя, а следовательно, был путь просторный. Ты, Савва, не внял прямого долга, ленился… и убил напрасно первые годы до 20 лет. Правда, виною был я и невнимательный к своему делу гувернер, не согнувшие тебя в дугу — а причина вины моей есть современная глупость давать юноше простор к его трудам и исполнению долга. Что же из этого вышло? Ты вовсе обленился, перестал учиться классическим предметам, развлекался и предался непозволительным столичным пустым удовольствиям, музыкантить, петь и кувыркаться в драматическом обществе, все это ты делал вопреки моим желаниям и воле, которые я тебе много раз заявлял словесно и даже письменно. Затем еще вопрос: что же из этого вышло? Пустота в голове, слабость в теле и мучительный упадок в характере…»

Что ж, подобная переписка возникала уже не раз, однако все осталось по-прежнему. Сестра Ольга пришла к брату, сияя глазами: