Колеса фортуны

Подхватив бутылку коньяка, я побрел по камням к морю.

Я искал их недолго. Они уже спустились с нашего маяка. Теперь гуляли по косе, таинственно мерцающей в лунном свете. «Как первые люди на Земле, — сказал кто-то внутри. — А ты — Петр, да не первый».

Глотнув пару раз из горлышка, я двинулся дальше по каменистой полоске земли, уходящей прямо в море. Мне некуда было спешить.

— Никто мне не нужен, — бормотал я себе под нос. — У меня дохрена денег. На самолет — и к отцу в Европу. А вы здесь что хотите делайте. Мне пофигу.

Я помедлил, выбирая дорогу между двух скользких камней.

— Нет, действительно. Сколько можно х…йней страдать. Детство кончилось. Поступлю в университет. И все. Пишите письма. Я вам денег дал. Я же добрый.

Еще один добрый глоток заставил мою мысль перескочить на другую дорожку.

— А потом Макс на ней женится, а Костик будет свидетелем. А Шериф — шафером. Смешно: Шериф — шафером… И родится у них девчонка, и назовут ее… С-сука! Так и шею сломать недолго!

Споткнувшись, я чуть не выронил бутылку.

— Спокойно, не падать, — сказал я нам обоим. Поднял бутылку и посмотрел на свет: оставалось немного.

— Это… Всё как-то не по-взрослому, — продолжал я бредить вслух. — По-взрослому надо сказать ей… рассказать ей…

Кажется, меня заметили. Два силуэта робко приближались — усталые, но счастливые.

Я прошел еще несколько шагов и вновь приложился к бутылке. Бренди пилось как вода. Неужели выдохлось? Я вспомнил, как когда-то с Костиком мы таскали из бара «наполеон» и разбавляли его чаем. Тихо рассмеявшись, я увидел: Макс как будто бы наклонился к Маринке и что-то ей говорит. Мне показалось, я слышу, как она смеется. Надо мной? У меня вдруг закружилась голова: тогда, давным-давно, мне нужно было держать ее крепче и наплевать на всех, а я что наделал?

Это чувство было таким реальным, что я застонал и закрыл глаза. Что за дьявольское наваждение!

— Не могу больше, — прошептал я, сделал шаг, оступился и упал.

Эпизод62. Я увидел вспышку — как будто громадный бенгальский огонь зажегся в бархатно-черном небе. Несколько мучительных секунд я не мог даже вздохнуть; потом в разбитой голове как будто включилась запасная схема, и я снова получил способность дышать, видеть и слышать.

Я видел высокое темное небо с яркими южными звездами — мне казалось, у них действительно острые лучи, острые, как бритвы. Я слышал звук прибоя и не понимал, почему он доносится со всех сторон. «Ах да, я же шел по косе», — подумал я и порадовался тому, что могу думать.

Кто-то звал меня по имени. Я хотел откликнуться, но лишь застонал от боли. Попытался подняться, но ноги не послушались. Я помню, что испугался — но не так сильно, как следовало бы.

Макс подбежал ко мне первым. Он протянул мне руку, но встать я не мог. Макс посерьезнел, приподнял мою голову, и Маринка вскрикнула: ее мать работала в «скорой помощи», а она боялась крови.

— Держись, сейчас мы тебя поднимем, — сказал мне Макс.

— Погоди… У меня ноги не ходят, — с трудом выговорил я.

— Может, ты что-то сломал?

— Не знаю, — сказал я. — Кажется, нет. Просто ноги не двигаются.

Марина попыталась меня успокоить:

— Это бывает от удара… Посттравматический шок. Мать говорила, временно…

Если бы я тогда знал, насколько это временно, я бы тут же добил свою бедную голову о ближайший камень. Но я еще надеялся, что всё обойдется.

Они дотащили меня до берега вдвоем. Я помню ужас в глазах Костика, помню, как Шериф на руках нес меня в автобус (ноги болтались, как чужие). Помню, как от дальнего костра пришли двое взрослых, изрядно подвыпивших парней: они действительно были приезжими, но когда-то учились в медицинском и теперь предлагали помощь. Осмотрев меня, они помрачнели. Впрочем, один очень ловко перевязал мне голову.

Маринка всю дорогу до города сидела рядом. Когда мы уже подъезжали к больнице, я вдруг понял, зачем шел к ней по этой чертовой косе так долго и неудачно.

Я тихо сказал:

— Маринка, я тебе испортил день рождения. Прости меня.

— Не думай об этом. У нас будет еще много дней рождения.

— Такого не будет. Ты же знаешь.

— Глупый мальчик, — отозвалась Маринка.

— Я сам себе пообещал не делать глупостей. Тогда, давно. Но я очень хотел.

— Я знаю, — ответила она.

— Теперь это уже не важно… Но вот если бы я не оказался твоим братом?

Марина посмотрела на меня грустно.

— Лучше бы ничего не было. Никаких денег.

— Нет, ты скажи, пожалуйста.

— Когда ты посмотрел на меня в первый раз, тогда, в дверях, я подумала…

Она медленно провела пальцем мне по переносице, по губам и подбородку.

— Я подумала, что ты будешь моим. Моим самым первым.

— Господи, — прошептал я. — Или кто там. Почему же ты так с нами шутишь.

«Какие могут быть шутки, — усмехнулся голос внутри. — Но к сестре твоей вопросов больше нет. Ты понял, почему?»

«Понял», — мысленно ответил я.

«Не слышу, рядовой!»

«Уйди», — сказал я, и он ушел. На душе стало полегче.

— Маринка, — я улыбнулся и скосил глаз на Макса. — А скажи, тебе понравилось?

Эпизод63. В древнем Китае казнимых за преступное вожделение кидали в выгребную яму. В такой медленной смерти боли и позора было примерно поровну. Эта зловонная сторона конфуцианской гармонии в детстве поразила меня до глубины души, а теперь поразила в самое сердце.

Боль и позор отныне были моими верными спутниками.

Через несколько дней после американской независимости мы взяли билеты на поезд, оставив наш потрепанный автобус Маринкиной матери и собаке Найде. Втроем они и провожали нас на вокзале. Марина плакала. Лариса Васильевна с облегчением попрощалась с Максом, обняла меня и расцеловала Костика. Собака просто принесла мне палку и жалобно заскулила, когда я закрыл лицо руками.

Проводница проверяла билеты у немногочисленных пассажиров. Она поглядела на меня сочувственно. Мы молча расселись по местам. Лязгнули сцепки, поезд тронулся. Медленно, очень медленно он проползал мимо переезда; там мигали красные фонари, починенный шлагбаум был опущен, а возле домика стояла женщина в желтом жилете. Она держала в руке деревянную палочку — жезл. Это означало, что на перегоне все в порядке.

В вагоне я полулежал на нижней полке купе, безучастно глядя в окно на меняющиеся пейзажи. Потом я уснул под стук колес. Отдельной пыткой был утренний туалет, но об этом я не стану вам рассказывать.

Из клиники меня скоро вернули домой: врачи просмотрели энцефалограммы, развели руками и даже отказались от гонораров, что говорило о многом. Дома я быстро научился отворачиваться лицом к стене и проводил так долгие дни. После недели секретных переговоров мать с Костиком поставили в мою комнату новый телевизор со спутниковым тюнером. Теперь, когда моя камера смотрела в мир, я мог фиксировать все новые и новые стороны своей беспомощности.

Иногда заходили девчонки. Приносили новости. Как-то вечером заявилась даже Светка с младшей сестрой Марьянкой. Они то и дело выбегали в ванную, включали воду, шептались. Ушли опечаленными. Вы удивитесь: в скором времени Марьянка, набравшись смелости, сама позвонила мне. И с тех пор… впрочем, об этом я расскажу как-нибудь позже.

Приходил Борис Аркадьевич. Он улыбался и шутил, осматривая меня с головы до ног и проверяя рефлексы. Затем ласково хлопал меня по плечу и откланивался. Я не раз слышал, как он что-то говорит матери про курс лечения в западной клинике. Несмотря на всё это, порой меня посещала сумасшедшая мысль: а вдруг однажды я проснусь здоровым?

Так же говорили и Костик с Максом. А до той поры они завалили меня новыми книжками и фильмами.

Книги сыграли со мной злую шутку. Подсев на художественные тексты, я превратился в самого опасного наркомана — наркомана-селекционера: мало-помалу я научился сам воспроизводить сложнейшую формулу любимого вещества с тайной надеждой угощать других. Первые пробы меня не зацепили, но новая продукция нравится мне больше. А вам?