Страница 44 из 56
Забрав у деда душегрею (при этом ничего не знавшие конюхи немало повеселились, увидев, как старый дед, которому от баб уже ничего не было нужно, сердясь и смущаясь, добывает из своего короба припрятанную бабью одежонку), посланец убежал.
Богдаш поспешил поглядеть, кто в тот возок сядет, и увидел двоих, причем они прошли по кремлевскому двору скорой походкой, пряча лица в высокие воротники. Сели да и укатили.
Данилка, надо полагать, сидел где-то под замком.
Богдаш в третий раз отправился к Земскому приказу, где обнаружил Стеньку Аксентьева.
— Может, хоть ты скажешь, куда нашего конюшонка упрятали? — спросил его Богдаш.
— Кого?! — так и вызверился Стенька. — Это ваше отродье сатанинское? Да чтоб ему иссохнуть, не доживши веку! Чтоб ему помереть, да не сгнить! Попадись он мне, блядин сын! Я ему кишки-то повытереблю! Я ему язык-то ниже пяток пришью!
— А вот я из тебя сейчас блох-то повыбью, песья лодыга! — сказал на это несколько удивленный такими нежностями Желвак. — Я тебя, смердюка, туда отдам, где козлам рога правят!
И тут же таким навычным всякому доброму мужику движением огладил свои кулаки, одновременно чуть сдвигая повыше рукава.
Стенька несколько опомнился.
— Да чего ты?! Да ты знаешь ли, какое он, тот Данилка, богопротивное дело сотворил? Ты — знаешь? Нет? Ну и не суйся!
Было же вот что.
Когда Стенька прибыл наконец в родимый приказ, ему сказали, что Деревнин за ним присылал и велел единым духом нестись в Кремль, к Приказу тайных дел, а там, мол, о нем знают и куда надо отведут.
И точно — он оказался в комнате, которую занимал дьяк Башмаков со своими писцами, но по такому случаю писцов выставили.
— Вот он у меня по делу Устиньи Натрускиной ходил, — сказал Башмакову Деревнин. — Он тоже многое рассказать может.
— Что же остается? — спросил Башмаков и сам себе ответил: — Остается душегрея. И где та душегрея?
Он повернулся — и тут Стенька обнаружил, что в углу стоит Данилка Менжиков, к которому и обращен вопрос.
— На конюшнях, у деда Акишева в коробе, — сказал Данилка.
Стеньке очень хотелось начистить беглецу рыло, но в присутствии Деревнина и Башмакова он мог только злобно таращиться на парня.
Деревнин вышел, отдал приказание и сразу же вернулся.
— Теперь рассказывай, — велел он Стеньке. — Ты говорил, что по этому делу ходить будешь, и я нарочно тебя отпустил. Много ты выходил?
Стенька призадумался.
Теперь, когда оказалось, что никакая Анюта не боярыня, можно было бы кое в чем признаться.
Он рассказал, как Татьяна в церкви признала материнскую душегрею, как он последовал за новой хозяйкой душегреи и как впотьмах был втянут в неведомые ворота — с кем-то спутали, не иначе. Сказал, как его девка отвела в хоромы, как он там увидел душегрею совсем близко… и замялся…
— Дальше-то что было? — спросил Башмаков.
Стенька покосился на Деревнина. Тот, очень удивленный рассказом, смотрел на земского ярыжку так нехорошо, что Стеньке захотелось оказаться где-нибудь на Мезени.
— Ночевать тебя там оставили, что ли? — безжалостно догадался Башмаков.
Стенька повесил голову.
— Проснулся, а дальше что? — Дьяк не имел намерения позорить Стеньку, он только докапывался до истины, и Стенька, воспряв, воскликнул:
— А душегреи и нет!
Далее он изложил свои похождения, беседу с Пяткой и поиск Марьицы Сверчковой быстро и деловито, радуясь тому, что не нужно врать.
Тем временем в дверь поскреблись.
Деревнин подошел и в образовавшуюся щель принял мешок.
То, что было в мешке, он выложил на стол.
— Ну-ка, Степа, гляди внимательно — точно ли та душегрея?
Стенька подошел, посмотрел и кивнул.
— Данилка?
— Она, — подтвердил и Данилка.
— Надо же — тряпка, лоскутьев связка, а сколько из-за нее суеты, — заметил Башмаков, глядя на душегрею даже с каким-то уважением. — Ах, чуть не забыл! Пойду-ка распоряжусь!
Он вышел, и в комнате остались трое — Деревнин, Стенька и Данилка.
Подьячий и земский ярыжка подошли поближе к столу.
— Душегреюшка! — усмехнулся Деревнин.
— Вот она, голубушка! — подтвердил Стенька.
Данилка смотрел то на одного, то на другого, удивляясь радости, вспыхнувшей и на благообразном лице подьячего, и на красивой живой роже земского ярыжки.
— И прямо такую, как есть, ты ее принес? Или что-то с ней делали? Обшаривали, подпарывали, денег искали? — весело спросил Деревнин.
— Я ее пощупал, — признался Данилка, — а подпороть нечем было. Там что-то есть.
Тут подьячий и земский ярыжка переглянулись, но как? Их лица словно внутренним, снаружи незримым светом озарились!
— Полушки, что ль, зашиты? — высокомерно полюбопытствовал Деревнин, но Стенька чувствовал, как волнуется начальник. Да и самого чуть колотить не начало, пришлось руки в кулаки сжать.
— Нет, не полушки, что-то хрусткое. Помнешь — хрустит, — объяснил Данилка.
— Так ты мял, что ли, ирод? — не сдержался Стенька.
Запись, кладовая запись была-таки в синей душегрее, а этот обалдуй осмелился мять ее своими черными лапищами!
— Степа! — одернул его Деревнин. — Ну-ка, раб Божий, показывай, где хрустело! Живо, живо!
Данилка прошелся пальцами и нашел то место на левой стороне груди, ближе к пройме. Стенька тем временем ловко, как налетчик, выхватил из-за голенища засапожник и стоял наготове — как только покажут нужный шов, так он этот шов и вспорет!
— Точно, — потрогав, подтвердил и Деревнин. — Ну, давай, Степа, благословясь. А ты поди, поди! Ты свое сделал, душегрею нам сдал, сказку у тебя отобрали. Подожди за дверью!
Данилка, которому уж очень хотелось увидеть, что там в душегрее такое загадочное, уходить не спешил. Деревнин решил, что парень ждет подачки. Время шло — того гляди явится Башмаков… Не то чтобы Деревнин непременно хотел утаить от дьяка кладовую роспись, однако выпадала такая возможность! И мыслишка о деньгах пересилила на миг всякое разумное соображение.
Достав кошель, подьячий покопался там и вынул одну деньгу — полушку давать все-таки было нехорошо.
— На вот, держи на пироги.
Данилка в растерянности принял деньги и, вздохнув, побрел к дверям. С точки зрения подьячего, свидетелю тут оставаться было незачем — сказку у него отобрали, душегрею он принес и с рук на руки сдал, даже деньги за доставку получил, какого ж еще рожна?
Когда парень затворял за собой дверь, он слышал, как подьячий и земский ярыжка уже потрошат заколдованную душегрею.
— Тут, тут надрезай! — приказывал Деревнин.
Дверь захлопнулась. Данилка постоял в раздумии — куда податься? Так и торчать в сенях? И тут же дверь отворилась снова.
На пороге стоял Стенька.
— Не ушел еще? А ну, пожалуй сюда!
И за плечо втащил Данилку обратно.
Деревнин стоял у стола и держал в пальцах что-то белое.
— Ты точно в этом месте хрусткое нашел? — строго спросил он. — Другого не было?
— Да я ее всю не обшаривал, — признался Данилка.
Подьячий и земский ярыжка, ухватившись за душегрею, стали перебирать ее пядь за пядью. Больше нигде и ничего не хрустнуло. Данилка же без спросу взял то белое, что положил на стол Деревнин.
Это оказался тоненький пласт бересты, в который были завернуты какие-то сухие веточки и корешки.
— Нет, будь она неладна! — воскликнул Деревнин. — Нет тут больше ничего, только эти гнусные коренья!
— Ты что нам за дрянь приволок? — напустился Стенька на Данилку. — Может, это коренья наговоренные? Может, ими порчу наводят?
— Да угомонись ты, — Деревнин бросил душегрею на стол. — Дуры-бабы мужиков к себе так приманивают! Была бы жива — я бы ее научил, как коренья в одежду зашивать!
— Про баб я знаю! А этот-то зачем нам коренья принес? Не сам ли он их туда зашил? — возмущенный несправедливостью судьбы, изъявшей долгожданную кладовую роспись и подложившей черт знает что, Стенька плел околесицу и не мог остановиться. — Такое в приказ принести?! А ну как государево «слово и дело» сейчас крикну?