Страница 8 из 129
О своем политическом идеале Тацит нигде прямо не заявляет, но, судя по некоторым его намекам и косвенным высказываниям, этот идеал лежит для него в прошлом, выступая в несколько туманных и весьма приукрашенных образах древнейшей римской республики, когда в обществе якобы царили справедливость, добродетель и равенство граждан. В этом отношении Тацит малооригинален — «золотой век», эпоха расцвета Рима, относимая одними к более, другими к менее отдаленному прошлому (но всегда — к прошлому!), это — общее место ряда историко-философских построений античности. Более того — картина расцвета римского государства, господства mores maiorum и т. п. выглядит у Тацита, пожалуй, даже более бледно, более общо и неопределенно, чем у некоторых его предшественников (например, Саллюстия, Цицерона). Политический облик Тацита был, в свое время, очень метко определен Энгельсом, который считал его последним из староримлян «патрицианского склада и образа мыслей».1
Тацит — один из наиболее прославленных в веках деятелей римской культуры. Но, конечно, эта слава заслужена не столько Тацитом-историком, сколько Тацитом-писателем. Он — выдающийся мастер развертывания и описания драматических ситуаций, его характерный стиль, отличающийся сжатостью, асимметричностью построения предложений, его характеристики и отступления, весь набор приемов опытного ритора и оратора — все это превращает повествование историка в чрезвычайно напряженный, впечатляющий и вместе с тем высокохудожественный рассказ. Таков Тацит — писатель, драматург. Если же говорить о Таците-историке, то его следует расценивать как типичное явление римской историографии: по своим «программным установкам» он не в меньшей, а, пожалуй, даже — в силу блестящего таланта писателя — в большей степени должен быть отнесен, как и его знаменитый предшественник Ливий, к представителям так называемого художественно-дидактического направления.
Как и Ливий, Тацит считает, что основная задача историка заключается не в том, чтобы развлекать или забавлять читателя, но наставлять его, приносить ему пользу. Историк должен являть на свет как добрые дела и подвиги, так и «безобразия» — одно для подражания, другое — для «позора в потомстве». Эта морально-дидактическая установка требует прежде всего красноречивого изложения событий и беспристрастия (sine ira et studio — без гнева и приязни).
Что касается анализа причин описываемых им событий, то Тацит и здесь не выходит за пределы обычных представлений и норм: в одних случаях причиной оказывается прихоть судьбы, в других — гнев или, наоборот, милость богов, события часто предваряются оракулами, предзнаменованиями и т. п. Однако нельзя сказать, чтобы Тацит придавал безусловное значение и сам непоколебимо верил как во вмешательство богов, так и во всякие чудеса и предзнаменования. Подобные объяснения причин исторических событий носят у него скорее привычно традиционный характер, и поневоле создается впечатление, что историка не столько интересовал и занимал анализ причин, сколько возможность ярко, впечатляюще и поучительно изобразить самые события политической и военной истории Римской империи.
Младшим современником Тацита был Гай Светоний Транквилл (ок. 70 — ок. 160 гг.). Сведения о его жизни также чрезвычайно скудны. Мы не знаем точно ни года рождения, ни года смерти Светония. Он принадлежал к всадническому сословию, его отец был легионным трибуном. Светоний вырос, видимо, в Риме и получил обычное по тем временам для ребенка из зажиточной семьи образование, то есть окончил грамматическую, а затем и риторическую школу. Вскоре после этого он попадает в кружок Плиния Младшего, один из центров культурной жизни тогдашнего Рима. Плиний, вплоть до самой своей смерти, оказывал покровительство Светонию и пытался не раз содействовать его военной карьере, которая, однако, Светония не прельщала; он предпочел ей адвокатскую деятельность и литературные занятия.
Вступление в 117 году на престол императора Адриана знаменовало собой перелом в судьбе и карьере Светония. Он был приближен ко двору и зачислен в управление «по научным делам», затем ему был поручен надзор за публичными библиотеками, и, наконец, он получил назначение на высокий пост секретаря императора. Перечисленные посты открыли Светонию доступ к государственным архивам, чем он, несомненно, и воспользовался для своих научных и литературных занятий. Однако сравнительно скоро — в 122 году — Светоний, по причинам, для нас неясным, заслужил немилость императора и был отставлен от должности. На этом его придворная карьера заканчивается, и дальнейшая жизнь и судьба Светония нам неизвестны, хотя прожил он еще довольно долго.
Светоний был весьма плодовитым писателем. До нас дошли названия более чем десятка его трудов, хотя сами произведения не сохранились. Заглавия их говорят о чрезвычайной широте и разносторонности интересов Светония; он поистине был ученым-энциклопедистом, продолжая в какой-то мере линию Варрона и Плиния Старшего. Из сочинений Светония мы в настоящее время располагаем, строго говоря, лишь одним — историко-биографическим трудом «Жизнь двенадцати цезарей», а также более или менее значительными фрагментами из произведения, называвшегося «О знаменитых людях» (главным образом из книг «О грамматиках и риторах» и «О поэтах»).
Таким образом, Светоний выступает перед нами как историк, причем особого направления или жанра — биографического (точнее — жанра «риторической биографии»). Как представитель биографического жанра в Риме, он имел некоторых предшественников (вплоть до Варрона), однако труды их нам почти неизвестны, поскольку они (за исключением труда Корнелия Непота) до нашего времени не сохранились.
Светоний, подобно Тациту, нигде не высказывает открыто свои политические взгляды и убеждения, но они могут быть определены без особого труда. Он был приверженцем зародившейся в его время и даже ставшей модной теории «просвещенной монархии». Поэтому он делит императоров на «хороших» и «дурных», будучи уверен, что судьбы империи целиком зависят от их злой или доброй воли. Император квалифицируется как «хороший» прежде всего, если он уважительно относится к сенату, оказывает экономическую помощь широким слоям населения и если он — новый мотив в воззрениях римских историков — заботится о благосостоянии провинций. И хотя, наряду с этим, Светоний считает своим долгом «объективно» освещать личные свойства и противоречивые черты характера каждого императора, вплоть до самых неприглядных, тем не менее он твердо верит в божественное происхождение императорской власти.
В «Жизни двенадцати цезарей» даны биографии первых императоров Рима, начиная с Юлия Цезаря (биография его до нас дошла не полностью, утеряно самое начало). Все биографии построены по определенной схеме, которую сам Светоний определяет так: «не в последовательности времени, а в последовательности предметов» («Август», 9). Эта последовательность «предметов» примерно такова: а) родословная императора, b) время и место рождения, с) детские годы, всякие предзнаменования, d) описание прихода к власти, е) перечисление важнейших событии и мероприятий во время правления, f) описание наружности императора, g) описание черт характера (литературные вкусы) и h) описание обстоятельств смерти и соответственных предзнаменований.
Светонию, как это уже неоднократно отмечалось, не повезло в оценках последующих поколений. Как историка его всегда заслонял яркий талант Тацита, как биограф он, конечно, уступал Плутарху. Светония не раз и справедливо обвиняли в том, что он как бы изолирует описываемых им государственных деятелей, вырывая их из исторической обстановки, что он уделяет большое внимание мелочам и деталям, опуская действительно важные события, что он, наконец, поверхностен и стремится лишь к голой занимательности.
Все эти упреки, справедливые, быть может, с точки зрения современного читателя, едва ли следует предъявлять самому Светонию и его эпохе. Его «Жизнь двенадцати цезарей» еще в большей степени, чем труды Тацита или монографии Саллюстия, носит характер художественного произведения, даже романа (который, как известно, не требует документальной точности!) и ориентирована в этом направлении. Скорее всего именно так этот труд воспринимался в самом Риме, и, быть может, в том и состоял секрет прижизненной славы Светония, славы, которой едва ли мог похвалиться в те времена его старший современник — Тацит.
1
К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 19, изд. 2, М., 1961, стр. 311.