Прыжок в секунду

– Налево! Прыгай!

Двое хотели перепрыгнуть улицу, однако прямо под их подошвами хлипкая конструкция покрытия начала разъезжаться!

Но…

Беглецы не провалились внутрь хибары. Ломающаяся крыша накренилась, и они, один за другой, скользнули по листам исцарапанного пластика вниз. Траектория полета вела прямиком в проем входных дверей, сереющий на потемневшей от непогоды стенке соседней хижины.

Последнее, что внезапно узрел взгляд падающего мужчины, – статуя на скале, вознесшаяся над трущобами. У этого Спасителя было совсем другое лицо. Не то привычное, запомнившееся с детства по иконам и распятиям. На самом деле здесь у гигантской фигуры просто не было лица. Только пустой гладкий овал. То ли местные зодчие не успели завершить, то ли даже не собирались. Ведь безликой маске можно было при желании придать любые черты…

=7=

«…сорок девять=пять=пять=три=

восемнадцать=сорок=тридцать=

Если взглянуть на то, что мы понастроили, сверху, то общий план будет похож на модель гелиоцентрической системы на парочку планет.

В центре – ясно солнышко, уж какое есть: выдранный невесть откуда многотонный шмат железобетона с прилепленными сбоку тремя продолговатыми плитами, образовавшими нишу, которая наполнена серой взвесью, сотворенной неведомо кем. Внешнее кольцо – Частокол, почти правильная рукотворная окружность, отгородившая кусок территории, примыкающей к Рубежу, от ЗОНЫ… Самоирония, конечно, если не черный юмор. Отгородишься от ЗОНЫ, ка-ак же!.. Внутри – меньшая окружность, вдвое короче диаметром: это Окоп полного профиля, добротно выкопанный, с укрепленными стенками, основательный.

А в точке, на которую можно было бы поставить ножку циркуля с иголкой, располагается он, Рубеж. Иллюзорная дверь наружу, «хлопающая створкой» постоянно, с интервалом от двух до пятидесяти секунд. Вторая ножка этого циркуля, та, что с грифелем, очертила бы концентрические окружности Частокола и Окопа.

На «орбите» Окопа – шлюзовой люк Бункера. Как бы планета, расположенная на пересечении с линией. Той, которую можно прочертить от точки, где была бы воткнута иголка циркуля, до Ворот.

Да, строго напротив Рубежа на этой же линии расположена другая, внешняя планета системы, застывшая уже на «орбите» Частокола. Ворота. Их проделали в ограде, но уже давненько не открывали… МЫ… И навряд ли так уж скоро их открою Я. Если вообще открою. Пища у меня есть, запас приличный, хватит не на один десяток тьма-светов. И лишь ее отсутствие вынудило бы последнего обитателя выползти наружу из Дома. Только голод мог заставить меня рискнуть, только он способен выгнать за пределы относительно безопасного убежища, в котором я прятался от ЗОНЫ…

Да, именно здесь, в центральной точке Дома, от которой прочерчены окружности Частокола и Окопа, расположен Рубеж. Рубеж?.. Почему мы так прозвали кособокую, почти квадратную нишу со сторонами примерно в два с половиной метра, приделанную к железобетонной глыбе и наполненную туманной взвесью? На эти фрагменты тумана, окрашенного во все оттенки серого и заключенного в подобия рамок, мы наткнулись здесь и в некоторых других местах ЗОНЫ…

А потому, что эта аномальная серость действительно граница, зар-раза, черт бы ее задрал… Рубежная линия, отделяющая этот жуткий мир от нормальной с виду реальности, которая просматривается, когда туман исчезает на миг. Самый умный из нас, Эл, как-то обмолвился, что возникающая в проеме идиллическая картинка, возможно, просто наша коллективная галлюцинация. Мираж, порожденный нашим страстным желанием вернуться туда, где мы жили-поживали до того, как провалиться в грязную клоаку… Но, сказанув такое, Эл сам же тотчас замолчал, побоявшись развивать эту мрачную мысль. Даже он не хотел лишаться последней надежды, что там, за Рубежом, видна картина реального мира. Нормальная реальность, а не утрированная пародия на рай, нарисованная воспаленным воображением.

Вскоре после этого из случайно найденных фотоэлементов, нескольких электронных причиндалов и «вечного» аккумулятора Эл и Брайю соорудили Счетчик. Чтобы хоть как-то помочь нам воспользоваться теоретической возможностью выпрыгнуть вон из этой ненормальной ЗОНЫ. Которая, положа руку на сердце, гораздо больше смахивает на кошмарное сновидение, галлюцинаторный бред или наркотические глюки.

Теперь лишь я один постоянно слышу, как датчик отсчитывает прыжковые секунды. Щелк-щелк. Щелк-щелк. Щелк-щелк. Ще… С ума сойти!!! Сумеешь в промежуточек впрыгнуть, если успеешь перелететь метр с небольшим – ширину гладкой нижней полосы Рубежа, – и уходи.

По траве уходи, к Солнцу, к тем во-о-он дубам, кроны которых ласково шевелит ветерок, или к тем вон березкам… Эх, чудо-то какое! Глаза б его не видели… И ласковый ветерок, обалдеть!.. В изведанной нами ЗОНЕ, когда тьма, могут в любой момент задуть свирепые леденящие ураганы, а когда свет – обжигающие самумные вихри или чудовищные воронки торнадо, или немыслимые по скорости ветра шторма, крошащие все на своем гибельном пути… Нам, к счастью, далеко не весь спектр напастей пришлось испытать на своих шкурах в ближайшей к Дому окрестности. Однако двое-трое из «залетных» братьев по разуму охотно поделились испытанными невзгодами, когда общение с ними становилось возможным.

Смерть, полыхающая огнем при попытке проникновения сквозь Рубеж, исчезает лишь в этом месте и в других, ему подобных. Всего разумнее было бы назвать проемы… калитками изгороди, черными выходами, заборными дырками, в конце концов. Но Брайю сказал: Рубеж. Прижилось. Так и говорили: Рубеж. С заглавной, большой буквы. Имя собственное. Как и другие имена собственные. У нас тут все с большой буквы, со смертоубийственным уважением: Бункер, Счетчик, Окоп, Частокол, все вместе – Дом… и ЗОНА.

Да уж, это ненавистное слово – целиком из больших букв, в знак особой, так сказать, непреходящей ненависти. ЗОНОЙ, кстати, первым обозвал ее не кто иной, как я. Вслух произнес имя, мысленно принеся извинения Братьям Стругацким, некогда, в «прошлой» жизни, весьма чтимым мной писателям-фантастам.

Заимствование прямое, с отражением пусть не формы, но самой сути. Лучшего названия для здешней окружающей среды и не придумать было. Это же, как родимое, приклеилось намертво, не отдерешь. Тут вообще все – намертво. Слишком тонка перегородочка, отделяющая жизнь от смерти.

Часто и не разобрать, ч-черт задери, где тут что…

шесть=одиннадцать=шестнадцать=

пятьдесят=две=восемь=десять…»

– Вот это да! Ничего себе! – восхитилась Маленькая вслух.

Полуразрушенный монастырь, во дворе которого очутились напарники, был исключительно живописен. Известняковые стены кремового и нежно-розового цвета были покрыты темно-зелеными пятнами мха. Кусты шиповника, некогда посаженные ровными рядами, теперь разрослись, местами превратив двор в колючие лабиринты.

Низкие одноэтажные строения давно превратились в груды камня, но высокое здание со шпилями, словно сошедшее с картинки из учебника по истории средних веков, устояло. Шпили, статуи святых в нишах, окна, витражи – все устремлялось ввысь, к небесам… какими бы сумрачными они ни были сейчас.

– Эх, нравится мне готическая архитектура, – произнес Большой. – Красота-то какая. Заглянем внутрь?

– Заглянем. Только… у меня теперь все, связанное с религией, не очень хорошие ассоциации вызыва…

– Да, ты права, держимся начеку. Мало ли какие твари сюда… м-м-м… могли раньше нас заглянуть помолиться. Однако я был не прав, Маленькая, решив, что те сектанты в общем-то безобидны. Прости, твоя интуиция в этот раз оказалась чувствительнее.

– Сочтемся, – улыбнулась краешком губ девушка.

Осторожно ступая по растрескавшимся плитам, они вошли в здание церкви. Одна створка входных дверей лежала на полу, другая же беспомощно повисла на одной петле. Когда девушка ее задела, створка издала душераздирающий скрежет, многократно усилившийся эхом.

– Тиш-ше! – прошипел мужчина. – Акустика тут… готическая.