Жертва мистификации

Я в буквальном смысле остолбенел от услышанного.

— Я что-то вас ни того... — промямлил.

— Не отпирайтесь! Я все видел! — решительно присек он мои возражения. — Как вы её у валуна, а?! А вы парень не промах. Молодец!

Поверить в происходящее было просто невозможно. Я был уверен, что все это мне привиделось в горячечном бреду. А передо мной стоял вовсе не Аркадий Рубенович, а его призрак, фантом. И чтобы удостовериться, я дотронулся до него рукой. Нет, это был живой роганосец из плоти и крови.

— Что это с вами, Андрей Андреевич?! — забеспокоился он. — Если вы думаете, что я на вас сержусь, то совершенно напрасно. Дело молодое, разве ж я не понимаю. И свою жену не веню. Если бы я мог ей дать, чего ей хочется, то она бы не заглядывалась на сторону. Верно? А я, к сожалению, не могу ей этого дать. Кого же в этом винить? Так что, не берите в голову, голубчик. Но я ведь не поэтому тут. Я хотел узнать насчет рыбалки. Пойдете вы завтра утром со мной, или как?

— Так ничего же не было, — пробормотал унижено.

— Какая разница — было, не было, — махнул он пренебрежительно рукой. — Так вы пойдете на рыбалку?

Я вспомнил слова его жены, но был совершенно деморализован и абсолютно не способен к сопротивлению. Тем более, что я уже ему обещал.

— Разумеется, — кивнул. — Только у меня нет удочки.

— Удочка у вас будет, — заверил он меня. — Значит, завтра утром я заскочу за вами?

— Буду только рад.

— Вот и ладненько! Вот и замечательно! — воскликнул он, потирая ручками, и засеменил прочь по коридору.

Я едва живой ввалился к себе в номер, прошел в ванную, разделся и долго стоял под обжигающе-холодным душем, приходя в чувство. Затем, растерся махровым полотенцем, прошел на кухню, открыл холодильник, достал бутылку, налил полный стакан и залпом выпил. Прошел в комнату, сел в кресло, закурил. Попытался сосредоточиться. Во всей этой чертовщине есть какой-то логический смысл. Надо только его уловить, понять причину происходящего. Мне даже показалось, что очень близок к разгадке. Только спокойно. Без нервов. Надо взять себя в руки. Но ничего не получалось. Голова была пустой и тяжелой одновременно. В ней бродили неясные, отрывочные, не связанные между собой мысли не мысли, образы не образы, а так, что-то среднее между ними. Начиналась цепная неуправляемая реакция. Я стремительно распадался на молекулы и атомы. Собрать их воедино, в то, что некогда называлось личностью, теперь будет очень сложно, если вообще возможно. Факт.

В это время раздался зычный голос Анастасии Матвеевны, призывающий всех к обеду. Я оделся и спустился вниз.

За обедом Эльвира Петровна делала вид, что со мной не знакома, жеманничала и все говорила, что я ей кого-то напоминаю. Я хранил упорное молчание. В конце-концов, она обиделась и отвязалась от меня. Антонина Львовна, наоборот, всячески пыталась дать всем понять насколько мы хорошо знакомы, была необычайно весела, выказывала мне всяческое внимание, говорила двусмысленности и громко смеялась. К концу обеда, если и были у кого сомнения относительно наших с ней отношений, то развеялись. Я едва выдержал все это издевательво. Хоть было бы за что! Но главное — её муж, этот роганосец со стажем, был совершенно беспечен, смотрел на жену влюбленными глазами, кивал головой, во всем с ней соглашаясь, и улыбался. Право, дурдом!

После обеда я вернулся в номер. Ощущал себя разбитым и усталым. Таким усталым, будто прожил на свете не двадцать девять лет, а все сто и с трудом передвигал дряхлые, немощные члены. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, ни о чем думать. Да чего там, мне самого себя было тошно видеть. Хотелось лишь одного — скорее дотащиться до кровати, упасть на неё и вырубиться. Да, подкосила меня женушка, здорово подкосила своим самоубийством. Теперь во всем, что со мной случилось, я обвинял бывшую жену. Хотя шестым чувством понимал, что необъективен и несправедлив к ней, что она здесь не при чем, что все дело во мне самом. Но согласиться с этим никак не мог. Нет, надо скорее выгребаться из этой чокнутой страны, населенной дебилами-соотечественниками. Мне казалось, что стоит лишь оказаться на Западе, как все в моей жизни нормализуется, войдет в привычное русло, все будет «о кей». Благо, что я обеспечил себе достойный отъезд. В банках у меня хранится пара миллионов долларов. На первое время хватит. Плевал я с верхней полки и на эту фирму и на этот вшивый город. Осточертело все до смертушки. Факт, не требующий доказательств. Но отчего так болит башка. Спасу никакого нет — так болит. В одном из чемоданов, кажется, есть пачка пентальгина.

Достал чемоданы, разыскал пентальгин, выпил пару таблеток и, не раздеваясь, лег на кровать. Попытался уснуть, но никак не получалось. Медленно тянулось время. Постепенно утихла головная боль. Голова стала легкой и бездумной. Какой-то сладкозвучный птах за окном выводил длинные рулады — объяснялся в любви то ли своей подруге, то ли всему белому свету. Его пение успокаивало. Веки мои отяжелели, стали слипаться...

* * *

...Раздался робкий стук в дверь.

— Кто там? Входите, — проговорил, вставая с кресла и направляясь к двери.

Дверь бесшумно открылась и в комнату вошла Оля, бледная, поникшая и несчастная. Остановилась передо мной, протянула окровавленные руки, пожаловалась.

— Андрюша, они так болят.

Все тело мое сковал мистический ужас. Я смотрел на её руки, на страшные порезы на запястьях, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Момоги мне, Андрюша, — жалостливо попросила жена.

— Но чем же я могу тебе помочь? — сдавленно прошептал.

— Ты меня не любишь, потому и не хочешь помочь, — заплакала она.

Это разозлило. Она замучила меня своим занудством при жизни, теперь достает после смерти. Нет уж дудки! Здесь ей делать нечего. Пусть доводит бывших граждан планеты Земля, а с меня довольно. Я едва удержался, чтобы не вытолкать её в дверь.

— Причем тут я! Обращайся за помощью к кому-нибудь там у себя. У вас есть больницы?

— Меня туда не пускают, — проговорила она чуть слышно, понурившись.

— Как так — не пускают? Не имеют права!

— Имеют. Туда самоубийц не пускают.

— Так где же ты сейчас? Как же ты? — спросил, проникаясь в ней сочувствием.

— А где придется. Маюсь между небом и землей. Устала очень. И она вновь заплакала. Но теперь вместо слез по её щекам лились потоки крови. Я даже ощущал её тошнотворный сладковатый запах. Вдруг, лицо её стало серым, потом землистым, тронутым разложением. Она злородно рассмеялась и схватила мою руку своей костлявой рукой, закричала:

— А! Попался! Теперь ты от меня никуда не денешься.

От неё исходил запах могилы и тления. Я дико закричал, пытаясь вырвать руку. Но это мне никак не удавалось сделать. И я понял, что это конец...

* * *

Меня разбудил деликатный стук в дверь. Еще не очнувшись до конца от страшного сна, с замиранием смотрел на дверь. Стук повторился. Кого ещё черт несет? Не дай бог Антонину. Я ею уже «накушался» под завязку.

— Кто там? Войдите, — громко сказал, садясь на диване.

Дверь открылась и в комнату вошла «старшеклассница» Катенька. Она плакала навзрыд, прижимая к глазам носовой платок. Хорошенький маленький носик был красным, а пухленькие губки бормотали что-то неразбочивое.

— Что случилось, девочка? — спросил я.

— Ах, извините, Андрей Андреевич! — воскликнула она и ещё горше заплакала. — Я такая несчастная! Такая несчастная!

— Да что случилось?! — спросил, проникаясь к ней искренним сочувствием.

— Вадим Константинович грозится меня убить!

— Вас?! Но за что?

— Он меня приревновал к вам, Андрей Андреевич.

— Ко мне?!! — от изумления я даже поперхнулся словом. — Но я то тут при чем?!

— А помните, мы разговаривали с вами вчера на веранде? Вот он и приревновал.

— Я?! С вами?! — Понял, что мое сумасшествие продолжается.

— Неужели не помните?! — обиженно надула губки Катенька и даже перестала плакать. — Я ещё рассказывала вам про мужчину, который сбросился со скалы. Неужели не помните?