Страница 54 из 80
Он с мрачным видом махнул рукой, прогоняя меня с кресла. Я остановил «Кошку», и Юри скользнул на место пилота. Мы достигли конца лощины и направлялись к невысокому бугру. То тут, то там поблескивал аммиачный лед. Юри запустил двигатель, держась поближе к обычной тропинке. Вся сложность управления «Уокером» заключается в том, чтобы не поднимать ноги слишком высоко при каждом шаге и не развивать большой скорости. Словом, тише едешь, дальше будешь. Машине легче подниматься ползком, чем прыгать.
Но первое, что делает Юри — направляет машину прямо на холм. Ноги напрягаются, чтобы удержать кабину на прежнем уровне, и воздух наполняется пронзительным воем. «Кошка» как-то странно вздрагивает. Рывок вперед. Остановка. Двигатель захлебывается и замирает.
— Эй! — растерянно восклицает Юри.
— Неудивительно, — бросаю я. — Она поступает, как всякая уважающая себя машина, которую заставляют выполнить невозможное. Бастует. Автоматика отключила двигатель.
Юри бормочет что-то неразборчивое и поднимается. Я снова занимаю свое законное место и медленно даю задний ход. Потом обвожу «Кошку» вокруг подножия холма, пока не нахожу вьющуюся дорожку, испещренную следами прежних «Уокеров». Еще четверть часа — и мы оказываемся в следующей лощине, где холмы — в розовой подсветке солнца, пробивающегося сквозь тонкое аммиачное облако над головой.
Мы идем точно по расписанию: я почти все время веду. Ночуем на путевых станциях, вернее, автоматических химических сепараторах, разделяющих молекулы воды и аммиака, чтобы выделить воздух плюс полезные рабочие газы. Я забочусь о шлангах, заполняющих баки А, В и С, пока Юри берет образцы и наводит порядок на «Уокере».
Наш маршрут проходит через старый район Николсона. Мы движемся через зажатые между камнями и снежными заносами лощины, высматривая что-нибудь необычное. Ганимед представляет собой огромный снежок, находящийся в поле притяжения Юпитера. Приливы и отливы тревожат жидкую грязь, из которой состоит ядро. Кипящие жидкости давят на поверхность изнутри. Огромные глыбы замерзшего льда и аммиака наползают друг на друга, безуспешно пытаясь компенсировать подпочвенные процессы: тектоника льда, ничего не попишешь. Они рассыпаются, сталкиваются, вызывая жуткие землетрясения, от которых содрогается спутник.
Ганимед нагревается. Он, разумеется, не весь состоит изо льда: миллиарды лет метеоритных дождей сделали свое дело, и здесь повсюду рассыпаны камни.
Мы избегаем подходить близко к энергетическим установкам. Те, которые побольше, горят, как одержимые, и могут вызвать паводки и наводнения. Теплая вода несет жар в соседние районы, и там тоже начинается таяние.
Однако и этим методом нужно пользоваться осторожно, иначе ваши энергетические установки подтопят под собой почву и просто-на-просто провалятся. Ганимед — всего лишь большой снежок, а не твердь земная, и в основном состоит из воды. Судите сами: ледяная корка, примерно семьдесят миль толщиной, с камнями, застрявшими в ней, как изюминки в пудинге, а под этой корой — болото, молочный коктейль из воды, аммиака и гальки. Есть, разумеется, твердое ядро, далеко внизу, в самом центре, с достаточным количеством урана, чтобы предохранить болото от замерзания. Поэтому энергетические установки не находятся на одном месте. Они похожи на больших гусениц, бесконечно ползущих прочь от экватора. Их компьютерные программы позволяют выбирать наиболее безопасный путь по нагромождениям камней, только у них вместо ног — траки. Мы видели одну такую, карабкавшуюся вдалеке на гребень, делавшую приблизительно сто метров в час, всасывавшую лед и выбрасывавшую из хвоста аммиачно-водяной поток. Наверху у гусеницы ярко-оранжевый шар. Если установка слишком быстро расплавит лед и застрянет в озере, значит, будет плавать, пока не придет спасательная команда.
Несколько десятилетий — и на планете образуется достаточно устойчивая атмосфера. Еще несколько десятилетий — и здесь появится отель «Хилтон». Настанет время перебираться в другое место.
С Юри мы по-прежнему не ладим. Мне все труднее его выносить. Кроме того, он чересчур толст и занимает слишком много места в маленькой кабине. И ужасно неуклюж. Хуже того, небрежен и невнимателен.
На третий день мы выходим, чтобы проверить блок датчиков, передающих экоизменения тающего льда. Что-то в нем разладилось. «Уокер» не может одолеть крутой склон. Мы находим датчики, и причина поломки сразу становится понятной. Обломок камня с кулак величиной застрял в коллекторе: возможно, заброшен сюда постоянно сдвигающимися льдами.
Юри наклоняется, чтобы рассмотреть получше, скользит по гравию и падает на датчики. Коллектор, антенна, оградительные решетки — все отскакивает.
— Кретин! — ору я, бросаясь вперед. Поздно. Все полетело к чертям.
Он клянется, что это я наткнулся на него и сбил с ног. Лжет, разумеется. Может, я и подтолкнул его, но не настолько сильно!
Приходится собирать детали. Снимать датчики. Устанавливать кучу нового оборудования. Проверять его. Мы теряем целый день.
Юри становится еще более невыносимым. Мы постоянно рычим друг на друга, стоит нам оказаться в «Уокере». Если же трудимся снаружи, стараемся делить обязанности так, чтобы работать в одиночку. Оказалось, что у нас полно переделок. Нужно установить счетчики повыше, чтобы камни больше в них не застревали. Энергетическая установка может появиться без предупреждения. Если только что растаявшая смесь проложит себе новый путь, лучше поскорее убраться с дороги.
Мы привели в порядок уже два блока. Когда дело доходит до третьего, Юри отправляется на поиски и возвращается ни с чем. Он не смог отыскать датчики. Я иду с ним.
— Знаешь, я помню это место, — говорю я. — Мы проходили здесь в прошлом году. Блок вон там, прямо за этим гребнем.
— Ну так вот, его там нет.
Мы стоим на уступе желтой скалы, среди разбросанных булыжников.
— А что там обозначено на карте? В чем поломка?
Юри нетерпеливо оглядывается.
— Датчики перестали работать несколько месяцев назад. Это все, что известно.
— Ну, раз так…
Я поворачиваюсь, чтобы идти, и замираю.
— Погоди… кажется, это чашка Фарадея?
Я нагибаюсь и поднимаю крохотный металлический колокол, лежащий в пыли.
— Такие обычно прикрепляют на верху блока датчиков.
Я смотрю на ближайший валун. Весит, должно быть, не меньше тонны — даже на Ганимеде.
Мы находим еще один кусочек металла, выглядывающий из-под края валуна, идем назад и возвращаемся с новым блоком. На этот раз мы убираем датчики подальше от нависших карнизов.
Настроить радио блока на базу оказалось задачей нелегкой, поскольку сейчас мы находились в низкой котловине, так что пришлось сначала транслировать сигналы на базу через радио «Уокера». Следующий на очереди блок находился довольно далеко от той станции, где мы планировали остановиться на ночь. Сначала мы решили оставить его на утро, но потом на меня что-то нашло, и я сказал, что отправлюсь туда в одиночку.
Наступало как раз то время, когда Юпитер перестает загораживать Солнце, и я сделал привал, чтобы полюбоваться, как огненный краешек светила показывается из-за скрывавшей его планеты, неожиданно окутавшейся розовым гало: это светится внешняя кромка атмосферы. Консервная Банка казалась отсюда крохотной белой звездочкой. Я направился по руслу ручья. На душе почему-то стало так легко, как бывает только ранним утром на Земле: Солнце вырвалось из-за Юпитера, вокруг разлился яркий свет, постепенно ставший из тускло-красного ярко-желтым. Любой предмет обретал невероятно отчетливые очертания. Ощущение какой-то чистоты и покоя снизошло на меня. И Солнце было всего лишь свирепой горящей точкой: никаких колеблющихся полутеней, как на Земле. Рукотворная атмосфера Ганимеда все еще была настолько разреженной, что не искажала видения.
И тут я скорее почувствовал, чем услышал хлопок. Я поспешил проверить скафандр. На встроенных мониторах не было ничего особенного. Развертка световода не показала никаких неполадок со спиной. Давление в скафандре нормальное. Я решил, что, должно быть, низкоэнергетический микрометеорит ударил по шлему: обычно такие столкновения не имеют последствий.