В якутской тайге

— Прощайте, товарищи! Желаю вам устоять, не поддаваться белым, иметь мало раненых и ни одного убитого, разбить генерала и вернуть скорее мне мою юрту и мирную жизнь всему нашему краю. Если бы не семья, остался бы с вами — стреляю хорошо, да сами видите, один работник на семь человек. Самовар вам оставлю — мы обойдемся, а вам он нужен. Прощайте! — Он махнул рукой, торопливо надел на голову старую, вытертую жеребковую шапку и вышел во двор, где его ожидала готовая в дорогу семья.

Нам было ясно, что отряду предстоит новый бой и к нему нужно спешно готовиться. Следовало принять меры к длительной обороне нашей стоянки. Непосредственного участия в подготовительных мероприятиях сам я, к сожалению, принять не мог. Мое ранение оказалось довольно серьезным, пуля застряла в правом легком, я харкал кровью и не мог ходить.

Оставлять батальон на старом месте было нецелесообразно, следовало объединить все наши силы в один кулак. Поэтому батальон оставил занимаемые им юрты и перешел в нашу. Отряд был сведен в одну роту и в один эскадрон.

Общее руководство по устройству окопов возложили на Адамского. Красноармейцы таскали во двор балбахи[4], завозили сено, дрова.

Окопы — вернее, это были не окопы, отрытые в земле, а укрытия над землей — делали кольцевыми вокруг двора, размеры которого составляли шагов сто в длину и тридцать — сорок в ширину.

Балбахи ставили по четыре — пять штук в ряд, снаружи засыпали снегом и поливали водой. Мороз быстро цементировал наши сооружения. Для пулеметов устраивали специальные бойницы — основные и запасные на случай переброски на угрожаемое направление.

Глядя на вырастающие укрытия, красноармейцы чувствовали себя бодрее и увереннее. К вечеру оборона была готова. Было готово и донесение Байкалову.

Послать нашего нарочного днем мы воздержались. Только с наступлением темноты красноармеец Константинов — якут, хорошо знавший дорогу, — выехал в Якутск. На пакете помечено: «аллюр», но — увы! — лошадь под нашим гонцом явно не могла развить требуемой скорости. Больше того, мы опасались, что нашему нарочному вообще придется идти пешком. Если же он не сможет сделать в первую ночь семьдесят-восемьдесят верст, то его наверняка нагонят. К сожалению, как потом выяснилось, так оно и случилось. Проехав верст двадцать, Константинов вынужден был бросить своего коня и пойти пешком. Белые, конечно, его нагнали и взяли в плен.

Весь день и вся ночь прошли спокойно, пепеляевцы ничем о себе не напоминали. Высланная нами разведка прошла верст пять, никого не обнаружила и вернулась ни с чем. Углубляться дальше было рискованно, ее могли отрезать и захватить.

Между тем, получив тревожные известия от Вишневского, Пепеляев с остальными силами дружины поспешил к месту боя. Он намеревался в кратчайший срок разделаться с нашим отрядом, чтобы получить возможность свободно двигаться на Якутск. Но, прибыв в Сасыл-сысы, он убедился, что взять нас, хорошо укрепившихся, открытой атакой будет нелегко, потребуются большие жертвы. Генерал счел за лучшее вступить с нами в переговоры, предложив сдаться без боя.

Утром следующего дня к одному из наших караулов пришли два парламентера от Пепеляева, оба бывшие красноармейцы, взятые в плен в амгинском бою.

Они сообщили, что шестьсот пепеляевцев с пятью тяжелыми пулеметами и тремя автоматами Шоша находятся в полуверсте от нас. Передав пакет, они ушли обратно.

В своем ультиматуме Пепеляев писал:

«Вы окружены со всех сторон сибирской добровольческой дружиной и повстанческими отрядами. Сопротивление бесполезно. Во избежание напрасного кровопролития, исключительно в интересах сохранения жизни красноармейцев, предлагаю сдаться. Гарантирую жизнь всем красноармейцам, командирам и коммунистам. Окончательный ответ должен быть к двенадцати часам дня».

Это предложение Пепеляева зачитали всему отряду. Бойцы ответили криками возмущения. Настроение у всех было бодрое, все готовы были драться до последнего патрона.

Прежде чем ответить Пепеляеву отказом, я все же решил сам осмотреть наши окопы и определить их пригодность. На меня накинули доху, два красноармейца помогли выйти во двор. Беглый осмотр нашей крепости показал, что она совсем не так надежна. Окопы защищают только от фронтального огня, но открыты для обстрела с флангов и тыла. Их необходимо перестроить.

А срок ответа приближается, до 12 часов выполнить нужные работы не удастся. Чтобы выиграть время, решили пойти на хитрость и написали Пепеляеву ответ следующего содержания:

«Ваше предложение о сдаче вверенного мне отряда получил в 11 часов 15 минут 14 февраля. Ввиду громадной важности вопроса о сдаче целого отряда с оружием в руках лично решить его я не могу. Необходимо сделать общее собрание отряда, на котором и обсудить ваше предложение. Для этого требуется время, каковым мы не располагаем. Прошу продлить срок до 16 часов».

Подписали эту бумагу я, начштаба Дмитриев и военком Кропачев. Для передачи ее выбрали двух человек — комвзвода Алексея Волкова и пулеметчика Пожидаева. Вручили им пакет и палку с привязанным к ней носовым платком.

Парламентеры быстро поднялись на гору, вышли в расположение наших караулов и, отойдя от них шагов триста, встретили заставу белых: взвод с пулеметом, начальником которого был Ренкус. Парламентеров задержали. Подошел офицер и, узнав, в чем дело, предложил обоим завязать глаза.

— Зачем это?

— Чтобы вы не увидели наше расположение и наши силы, — ответил начальник заставы.

Пришлось согласиться, и дальше уже пошли с завязанными глазами, держась за руки двоих провожатых. По дороге пробовали было начать разговор, но пепеляевцы не отвечали.

Только в юрте с парламентеров сняли повязки. За столом они увидели человек пять офицеров — очевидно штаб.

— Кто из вас генерал Пепеляев? — спросил Волков.

— Я, — отозвался чернобородый высокого роста человек, стоявший у потрескивающего камелька. На нем были суконные брюки, оленьи камузы, вязаная красная фуфайка без погон.

Он протянул руку, поздоровался. За ним стали здороваться и все остальные офицеры. Пригласили сесть, стали угощать папиросами. Пепеляев взял пакет. Прочел, подумал.

— А командир у вас партийный? — спросил Пепеляев у Пожидаева.

— Нет, беспартийный.

— Ну вот, сразу видно сознательного человека. А много у вас в отряде коммунистов? — обратился Пепеляев к Волкову.

— А разве это не все равно? — вопросом на вопрос ответил тот.

Пепеляев на минуту задумался. В это время в юрту вошел генерал Вишневский.

Пепеляев подошел к нему, они тихо стали совещаться. Потом Пепеляев громко обратился к офицерам:

— Братья офицеры! Строд просит отсрочки на четыре часа, чтобы на собрании отряда обсудить создавшееся тяжелое для них положение и принять окончательное решение о сдаче в плен. Как вы думаете, можно отсрочить? Я и брат Вишневский полагаем, что можно. Возражений нет?

Начальник штаба полковник Леонов тут же написал ответ и передал Пепеляеву. Тот подписал, потом фамильярно потрепал Волкова по плечу:

— Я рад, что напрасного кровопролития не будет. Если первый бой был неудачен, то только потому, что я выделил мало сил. Теперь же сопротивление бесполезно. Я собрал все силы, и у меня громадный перевес. Если почему-либо ваши командиры не согласятся на сдачу и я поведу наступление, стреляйте в воздух. Помните, я никого не расстреливаю, ваши же товарищи, взятые в плен, добровольно служат в дружине. Кто не захочет служить у меня, тех отпущу в Якутск.

Подал пакет. Парламентеры направились к выходу. Им снова завязали глаза, проводили до заставы и только там разрешили снять повязки.

Ренкус попросил у начальника заставы разрешения поговорить с ребятами.

Офицер разрешил, сам отошел шагов на десять и стал наблюдать за разговаривающими.

— Ну как дела, товарищи? Как там наша братва поживает?

4

Балбаха — замороженный большими плитками навоз. Стена толщиной в четыре балбахи, представляли собой надежное укрытие от пуль. Поэтому они широко применялись в то время для создания обороны.