Страница 7 из 14
— Именно, Господи! — подхватил он: — я прямо верю, в Его помощь! Как подумаешь, голодали и… вдруг!..
— Мы молебен отслужим!..
Чертенок схватился за бока и покатился со смеху. Старый черт ухмыльнулся и пробормотал: — Глупые люди…
— Завтра непременно найдем квартиру и переедем, — сказал Виталин, укладываясь в постель.
Наталья Семеновна уложила под подушку деньги, повернулась к мужу и страстно обняла его.
— Какие мы будем счастливые! — прошептала она.
— Завтра опять поеду. Теперь уже с тысячей! — сказал Виталин, думая о непременном выигрыше, и весело засмеялся. — Люди по сто тысяч выигрывали, Наташа; да!..
XII
Виталины наняли квартиру в четыре комнаты с ванною, изящно меблировали ее и пригласили своих знакомых справить новоселье. В новом хорошо сшитом платье, с брошью, серьгами, кольцами, Наталья Семеновна была неузнаваема. Лицо ее похорошело и помолодело, в движениях явилась плавность и голос звучал самоуверенно твердо.
Виталин остался тем же добродушным товарищем. Перемена положения меньше отражается на мужчинах. Но в его глазах светился теперь какой-то самодовольный огонек.
Евгения Львовна Прошкина, пожилая маленькая женщина с острым носом, злыми глазками и злым языком, приготовилась сказать что-нибудь язвительное; но когда изящная горничная помогла ей снять рыжую тальму и распутать синий вязаный платок, когда она вошла в уютную гостиную и увидела самоуверенно гордую Наталью Семеновну, то произнесла только:
— Ах, душечка!.. — и пылко поцеловала хозяйку.
— Покажите же мне ваше гнездышко, — сказала она, немного оправившись, и Наталья Семеновна повела ее по комнатам.
Огромная угловая комната с четырьмя окнами служила мастерской Виталину.
Он драпировал ее портьерами и коврами, в углу стоял большой манекен, на стене висело рыцарское вооружение, широкая тахта занимала чуть не всю стену, на столиках лежали палитра и краски, в дорогой вазе — пучки кистей…
— Ах! Вот тут можно работать! — воскликнула Прошкина.
— Федя задумал громадное полотно, — сказала Наталья Семеновна и повела гостью в столовую, в спальную с дорогим зеркальным шкафом, потом показала ванную и ввела в светлую кухню…
Прошкина изнемогала от возгласов и, вернувшись с хозяйкой в гостиную, вкрадчивым шепотом спросила:
— Откуда же это? Федор Павлович разбогател?
— Получил наследство, — ответила Наталья Семеновна.
— И много?..
Черные глазки ее впились в лицо Натальи Семеновны, но в это время раздался звонок, и сам Виталин вернулся с своим другом Хлоповым, за которым нарочно ездил.
— О, черт возьми! — послышался его густой бас: — да ты разбогател!
— Как Ротшильд! — смеясь, ответил Виталин, и они вошли в гостиную.
Следом за Хлоповым пришли Чирковы, муж с женою, Прутиков, Хвоин и Веревкины, — все товарищи Виталина, бедные художники, граверы и фотографы.
И в этой необычной для них обстановке в своих грязных сорочках, в стареньких пиджаках, в бедных платьях они казались словно не на месте и слегка стеснялись.
Один добродушный Хлопов гудел без умолку, грохотал раскатистым смехом и чувствовал себя так же свободно, как в бедной комнате, на Ружейной улице.
— А Лизавету прогнали?
— Что вы! — возмутилась Наталья Семеновна.
— То-то! Значит еще не зазнались вконец! Ха-ха-ха!..
— Что же, картину писать будешь? — спросил Веревкин Виталина.
— Да, задумал. Теперь засяду, — улыбаясь ответил Виталин.
— В такой мастерской можно, — со вздохом сказал Чирков…
Наталья Семеновна пригласила всех в столовую.
Ярко светила лампа; белоснежная скатерть была уставлена хрусталем и мельхиором, весело шумел изящный светлый самовар, — и по концам стола сидели радостные Виталины, оба чувствуя полное удовлетворение после пережитых мучительных лишений.
Бедные гости вслух выражали свое удивление и льстили хозяевам.
Это был вечер их торжества…
— Ах, как я была счастлива сегодня, — сказала Наталья Семеновна, обнимая мужа, когда они остались одни.
Он крепко поцеловал ее и весело ответил:
— Да! Погоди, что еще будет дальше…
— Мне даже страшно…
— Сама-то уж зазнаваться стала, — говорила Чиркова, идя с мужем на Петербургскую сторону, — даже противно. Разбогатей я…
— Неоткуда нам, — угрюмо сказал Чирков.
— Не иди так скоро, — уже раздражительно проговорила Чиркова, и дальше всю дорогу они шли молча.
Это были такие же бедняки, как Виталин до своего выигрыша.
Чирков бегал по редакциям журналов, продавал рисунки, виньетки и заставки, раскрашивал фотографии на деревянных дощечках и жил впроголодь, в течение жизни не имея ни разу суммы крупнее двадцати пяти рублей.
Утомленная жена его была раздражительна и криклива, двое детей — бледны и вялы.
Они жили в той же Ружейной улице и, когда пришли в свое тесное, грязное, неуютное жилище, горькое чувство охватило Марью Павловну.
Она, не раздеваясь, села на продавленный диван и заплакала.
Чирков смущенно разделся и угрюмо стал ходить по крошечной комнате, освещенной жестяной лампою…
Веревкин только что продал серию рисунков в альбом японской войны и, заработав кругленькую сумму, был менее других поражен удачею Виталина.
— Повезло парню, — добродушно сказал он, усаживаясь в сани и обнимая жену, — не бросил бы теперь работы!
— Хлопов тоже боится этого, — сказала Веревкина.
— И очень просто!..
Прошкина — раньше граверша, а теперь кассирша у товарища-фотографа — пошла в компании Хлопова, Хвоина и Прутикова и говорила без умолку.
— Вот людям счастье! Жили совсем, совсем нищими, хуже Чирковых и вдруг… я и не знала, что они могут получить наследство.
— А если бы знали…
— Давала бы взаймы! — засмеялся Хлопов.
— Я и так им никогда не отказывала, — ответила Прошкина.
— Надолго ли богатства его, — проговорил Прутиков, — вот если бы мне…
— Ты заработаешь! — и Хвоин с Хлоповым засмеялись. Они знали, что Прутиков уж пять лет пишет картину, за которую с каждым годом набавляет тысячу рублей.
Они проводили Прошкину и веселой беспечной компанией пошли на Васильевский остров, где ютились все, недалеко от Академии.
XIII
Федор Павлович продолжал играть с той же неизменной удачей, и каждый раз подле него сидел его непременный ассистент — маклер. Жизнь Виталиных изменилась. Игра до позднего часа ночи заставляла Федора Павловича и вставать поздно, уже тогда, когда и жена, и Саша давно позавтракали.
Он лениво подымался с постели и шел в халате в столовую, где неохотно ел и рассказывал жене о вчерашней игре и своих впечатлениях.
Потом он шел в мастерскую, мастерскую только по названию. На мольберте стоял нетронутый холст, в вазе торчали пучки чистых кистей, на столиках лежали палитра и краски, — но все это не манило Виталина и, чувствуя в душе пустоту, он звал жену, брал с собою мальчугана и ехал с ними тратить деньги по магазинам или кататься.
На что он только не тратил денег! Ненужные безделки, дорогие игрушки, граммофон, лыжи, велосипед. Один раз, идя по Караванной, Виталин соблазнился и купил обезьяну, которую пришлось потом отослать в Зоологический сад.
Они возвращались только к обеду, а после обеда он спал и, наконец, уезжал в клуб.
Там, уже поднимаясь по лестнице, он оживлялся.
Его почтительно встречали лакеи, с ним радостно здоровались знакомые и незнакомые приятели, а Кострыгин — тот, который его учил, как жить, — не отходил от него и с дружеской фамильярностью поощрял каждую его прихоть.
В клубе Виталин принимал небрежный важный вид, резкий тон с прислугой и в тайнике души наслаждался общим вниманием и лестью.
Наталья Семеновна изменилась тоже.
Давно ли в тесной, холодной квартире они играли с Сашей в то время, как муж наспех, нервно кончал картину, чтобы, едва она просохнет — нести ее на продажу. Давно ли она двадцать пять рублей считала большими деньгами и радовалась, когда купила галоши.