Найду и удержу

Варя запомнила тех «молодяшек», как называл дед киногостей. Никто прежде не смотрел на нее вот так, как они. Ей тогда было пятнадцать.

Варя еще вчера приготовила рюкзачок, в нем магнитофон, микрофон. Она делала это с охотничьим азартом.

Весенние голоса елового леса — это громкое пение дроздов, желтоголовых корольков. Тоненько, как скрипочки, поют крапивники, чижи. Хорошо слышен свист рябчиков. А позднее истошно громкое воркование диких лесных голубей-вяхирей перекрывает голоса остальных.

В разгар весны, знала Варя, самый красивый хор — хор березовой рощи. Зяблики, пересмешники, иволги, пеночки-веснянки, дрозды-белобровики поют так искренне, так громко. Едва ли они сами способны оценить небывалую прелесть от сочетания их голосов.

Родион Степанович использовал для записи такого хора стереомикрофон. Но сейчас он не нужен Варе.

У него всегда была хорошо проверенная и настроенная техника. Иначе как из самого поднебесья выловишь курлыканье журавля? Или гогот пролетных гусей? А токование гаршнепа высоко в воздухе?

— Для этого, Варвара, у меня есть дальнобойная техника. Самые чувствительные микрофоны и акустические рефлекторы.

Но больше всего ей нравилось наблюдать, как Родион Степанович заставляет птицу петь в микрофон. Конечно, с голосами каких-нибудь тихих мухоловок, пеночек, синиц нет никакой мороки — обычный микрофон берет их голоса на расстоянии четырех-пяти метров. А вот певчего дрозда или кукушку можно взять метров с двадцати, ближе не подпустят. Поэтому Родион Степанович научился их обманывать.

— Давай-ка, Варвара, — говорил он, — определим, где птица поет чаще всего, где ей больше нравится. Иди налево, а я направо. Найдем дерево или куст. Потом установим микрофон и спрячемся. Подождем. Самое главное — вовремя включить магнитофон, чтобы не пропустить начало песни.

Но как трудно рассчитать даже ему, когда раздастся крик среди ночи токующей белой куропатки или вопль сойки? Одному Богу известно, почему эти птицы начинают истошно вопить. Гнусаво, скрипуче.

— Черт побери, — иногда ругался он, — я попусту истратил пленку. Аппарат включил, а они молчат. Выключил — они запели. Потом я научился подражать их голосам. Послушай-ка.

— Вавва! Вавва! — бросает в небо брачный призыв перепел.

А с помощью своего манка Родион Степанович изображал голос перепелки:

— Трю-трю.

Варя с трудом верила своим глазам, но почти тотчас перепел подлетал к деду и бегал у его ног!

Мелкие лесные птицы, говорил он, быстро реагируют на сов. Прихвати с собой чучело филина или совы, а еще лучше — ручную сову, птицы начнут беспокоиться, кричать.

Варя научилась подходить к поющему соловью почти вплотную в темноте майской ночи... Это было с Юрием... Она хорошо помнила и то, что было после... Но сейчас не надо вспоминать, не надо, уговаривала она себя. Она ведь думает о птицах.

А если так, то стоит решить, как лучше укрепить микрофон. К палке приделать или пристроить на дереве? Сейчас нет таких помех, как летом, когда комары и мухи нахально усаживаются на микрофон и глушат голоса птиц. Родион Степанович и от этой напасти придумал средство — он намазывал жидкостью от комаров сам микрофон.

Сегодня ей скорее всего удастся записать пищуху и поползня, они поют в марте и апреле. И еще голос большой синицы, она поет с января до конца июля. А также желтоголовый королек начинает петь с конца марта. Пленки с их голосами увез Юрий и не вернул.

15

Варя любила март — море света и солнца. Ей нравились резкие, отчетливые тени стволов деревьев, сверкающие сосульки. Капель. Самой гармоничной ей казалась песня большой синицы — в ритме падающих капель воды. «Зиньзивер, зиньзивер».

Варя встала с кровати, подошла к окну и отдернула занавеску из клетчатой льняной ткани. Солнце мерцало на небе, оно походило на пережаренный яичный желток — недоглядишь, и он затягивается тонким слоем белка.

Перед глазами расстилалось белое поле, бесконечное и нетронутое. Может быть, на нем есть следы заячьих лап или цепочки крошечных следов с тонкой полоской от волочившегося хвостика мыши-полевки.

Нетронутая белизна резала глаза, перед ними замелькала черная мушка, Варя потерла их кулаком, прогоняя. Потом снова посмотрела в окно, как будто что-то неясное требовало — взгляни же.

Нет, это не мушка в глазах, темная точка двигалась к ней, как будто ее окно было маяком в море белизны. Кто-то идет по полю? От станции, которая в пяти километрах? Прежде и здесь останавливались поезда, но не все. А теперь нет даже будки, в которой прежде продавали билеты.

Варя почувствовала, как напряглось сердце, замерло, потом дернулось и помчалось с бешеной скоростью.

Господи, это сон? Она видит себя в позапрошлом веке? Иначе откуда взяться на поле гусару? Она громко засмеялась. «Брось, — одернула она себя. — Сама знаешь, кто этот гусар».

Варя догадалась по резкому взмаху рук. Ясно, он идет на широких охотничьих лыжах, подбитых камусом — шкурой, снятой с лосиных ног. Они хорошо держат человека на рыхлом глубоком снегу, в таких не провалишься и не устанешь.

Он идет быстро, умело, седельная сумка из полинявшей кожи болтается на плече.

Он идет к ней. Он идет к ней... навсегда?

Варя почувствовала, как опасение сдавило сердце. А она готова — навсегда?

В горле запершило, Варя закашлялась. Хорошо бы промочить его водой, но она не могла оторваться от окна и выйти в кухню. Она представила себе, как в горло вливается минеральная вода без газа, и горло успокоилось.

Варя уже видела раскрасневшееся лицо и заиндевевшие брови под самым кивером. Плюмаж тоже заиндевел, он из розоватого превратился в желтоватый от инея. Полные губы, которые так жадно целовали ее, что случалось нечасто, были полураскрыты.

Но... почему он оделся вот так?

Сейчас она узнает, пообещала себе Варя.

Она накинула на себя толстый вязаный жакет, длинный, ниже колен, на ноги натянула толстые пестрые гольфы.

На крыльце раздались шаги, в дверь постучали.

— Кто в тереме живет? — спросил нарочито грозный голос. А потом Варя услышала сдавленный крик.

Она похолодела и кинулась к двери. Непослушными руками отдернула засов в сенях, вылетела на крыльцо, как была, без валенок, и оказалась в объятиях Саши.

— Что? Что случилось? — Она схватила его за голову, на которой не было кивера. — Но он был, был, — говорила она. — Кивер был, я видела, не понимаю.

— Он есть, — захохотал Ястребов. — Смотри!

Варя посмотрела туда, куда указал Саша.