Найду и удержу

— Будете пить чай или кофе? — спросила Варя, испытывая огромное желание хотя бы на минуту выйти из гостиной, где воздух казался ей странно плотным от присутствия незнакомого мужчины. Казалось, этот воздух можно резать на куски и складывать штабелями, как кирпичи.

— Кофе, — сказал он. — Черный и крепкий.

— Сейчас.

Варя выскользнула в кухню и схватила турку. Движения получались порывистыми, она чертыхнулась, когда целую ложку молотого кофе просыпала на стол. Она взяла нож и собрала порошок на лезвие, стараясь не потерять ни единой темно-коричневой пылинки, потом высыпала в мусорное ведро.

Когда она вернулась с чашкой кофе на подносе, рука ее не дрожала.

— Дрозд-белобровик. — Юрий указал на фотографию на стене. — Родион Степанович снимал? Он мастер. Песни этой птицы похожи на свист, но их можно записать нотами. Они выводят настоящие музыкальные фразы.

— Правда? — спросила Варя, но больше для того, чтобы поддержать разговор. Ей вообще-то было не важно, что за песня у этого дрозда. Но, задавая вопрос, можно было снова посмотреть на Юрия. Она разглядывала его так, словно ей дали задание не упустить ни единой морщинки на его лице. Она уже успела сосчитать, что от правого глаза их идет четыре, а от левого — три. Значит, у него правый глаз видит хуже, он чаще его щурит.

— Птицы очень редко высвистывают что-то безупречное с музыкальной точки зрения, — продолжал он. Варин видимый интерес его вдохновил. — Обычно в птичьих песнях преобладают глиссандо.

— Глиссандо? — переспросила она. — Я не училась музыке.

— Так называется скользящий переход от звука к звуку, — пояснил Юрий. — Если у вас в руке струнный инструмент, то вы можете проскользить пальцами по струне или по нескольким сразу. А если перед вами фортепиано, то вы скользнете несколькими пальцами по клавишам. Получится глиссандо.

— Поняла. А... трели? — наобум спросила Варя и взбодрила Юрия еще сильнее.

— О, птицы издают дребезжащие трели. Их трудно использовать в композициях. Многие издают хриплые посвисты, дифтонги. Но они важны для тех, кто знает, что с ними делать.

— Вы занимаетесь музыкальной орнитологией? — спросила Варя.

Неожиданно для себя она вспомнила то, чего, кажется, никогда не знала. Словно в пространстве комнаты или всей квартиры летали невидимые глазу словосочетания, которые много раз повторял дедушка. По телефону, в разговорах с коллегами, студентами, которые часто приходили к ним в дом.

— Да, — согласился Юрий, ничуть не удивившись осведомленности Вари. Как все мужчины, он не сомневался ни единой секунды: интересное ему столь же интересно той, которая сейчас на расстоянии вытянутой руки. — Она давно и успешно развивается в Венгрии, ее отец — доктор Петер Секе. Родион Степанович — его последователь, я знаю, — поспешил добавить он. — Я читал его работы, потому и приехал в аспирантуру сюда. К нему. Мне нравится его метод.

Варя слушала Юрия, кивала, но видела ровные чистые ногти на пальцах, которые лежали поверх маленькой ручки кофейной чашки. Он поднимал ее, отпивал глоток и ставил на блюдце без стука. Варя смотрела, как золотится на солнце пушок на запястье — сильном, крепком, как у штангиста.

— Он, — продолжал Юрий, — умеет записывать песни птиц и их крики. Он умеет делать то, что может не каждый. Он исследует их в замедленном темпе. Получается эффект, как при рапидной киносъемке. Вы знаете, да, Варя, что такая съемка превращает быстрые движения в медленные на экране?

— Конечно, поэтому дедушка никак не хочет расставаться со старым магнитофоном «Весна». — Она пожала плечами. — Сейчас столько новой техники...

— Этот старый магнитофон, который у него, я знаю, позволяет замедлять пение в сто двадцать восемь раз. А значит, услышать звуки, которые не уловит человеческое ухо. Доктор Секе назвал это методом акустического микроскопа. С его помощью можно записывать голоса птиц нотами и вставлять в музыкальные сочинения птичьи песни.

— Вы, Юрий, — она впервые произнесла его имя, и голос внезапно стал хриплым, — собираетесь работать с музыкантами? Сейчас в моде этническая музыка, а голоса природы...

— Да-да, — закивал он. — Сейчас это модно. Не знаю, как у вас, но у нас еще более модно держать дома певчих птиц. Людям нравятся канарейки. Новые... — он поморщился, пытаясь найти слово, которое не давалось ему, — у вас их называют новые русские, а как назвать по-русски наших... гм... новые эстонские, вот! — Он обрадовался ценной находке, а Варя расхохоталась.

— Новые эстонские, — повторила она, — скажете тоже. Новые эстонцы, может быть?

— Может, — кивнул он. — Но суть в том, что этих канареек надо учить петь. А если сделать записи песен разных птиц, то можно продавать диски. Много дисков. На земле живут восемь с половиной тысяч птиц. — Он улыбнулся. — Есть выбор, да?

— Интересно, а можно научить канареек чужой песне? — спросила Варя. Она недавно слышала разговор деда с кем-то о русских породистых канарейках.

— И чужой тоже, — сказал Юрий. — Они очень хорошо улавливают высокие ноты.

— Понятно, — сказала Варя.

— В Таллине открыты кафе, где в клетках поют соловьи, жаворонки, — рассказывал Юрий. — Но я хочу использовать их голоса и в другом деле — в сельском хозяйстве, отпугивать стаи, например, скворцов. Они налетают тысячами на поля фермеров. — Его брови сошлись на переносице, лицо посуровело. — В Европе они губят плантации оливок, виноградники. А если на полях транслировать испуганные крики птиц, то стаи улетят, и урожай будет цел. Понимаете?

— Дедушка говорит, что с его коллегами в Европе и Америке даже аэропорты заключают договоры, — вспомнила Варя.

— Конечно. Бывает, самолеты падают, когда сталкиваются с птицами. На взлете и на посадке. Поэтому они хотят иметь звуковые репелленты, — закончил Юрий.

— Репелленты, — усмехнулась Варя, постукивая ладонью себя по колену, обтянутому синими джинсами. — Вы говорите о голосах птиц как о каком-то антикомарине.

— Но это так. — В голосе Юрия появилась настойчивость, а взгляд его замер на Варином колене. Оно было круглое, туго обтянутое. Она перехватила его взгляд и покраснела. Он улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Она покраснела еще гуще. — Эти звуки помогают отпугивать чаек, чибисов и других птиц, которые гнездятся неподалеку от аэродромов, — пояснил он.

Варя поймала себя на том, что не слишком вникает в суть слов, которые он произносит. Ей нравилось слушать его голос, замечать легкий акцент. Он был даже не в произношении, особенно старательном, а в интонации, не совсем русской.

— Вы улыбаетесь, — удивленно заметил он. — Но это известный метод.

— Нет-нет, я не потому... я не спорю. Дедушка писал об этом в статьях. Я читала. А вы?.. Вы тоже что-то пишете? — нашлась она.

— Немного. — Юрий довольно улыбнулся. — Но будет... — он явно подыскивал слово, — будет... — Он не нашел ничего более точного и сказал: — Будет много. — И вздернул подбородок.