Масоны

- Pardon, madame, что я, не будучи вам знаком, позволяю себе беспокоить вас! - произнес он.

- Это ничего! - отвечала Миропа Дмитриевна с заметной важностью и вместе с тем благосклонно.

- Я слышал, - продолжал камер-юнкер, - что вы по доброте вашей ссужаете деньгами людей, которые желают занять их.

- Да, это правда, - не отвергнула Миропа Дмитриевна, - но прежде всего мне желательно вам сказать, что я хоть и женщина, но привыкла делать эти дела аккуратно и осмотрительно, а потому даю деньги под крепостные заемные письма, проценты обыкновенно беру вперед и, в случае неуплаты в срок капитала, немедленно подаю ко взысканию, и тут уж мой должник меня не упросит никакими отговорками и извинениями!

- Вы отлично делаете, - похвалил ее камер-юнкер, - и это показывает только, что вы умная женщина; но как велик ваш процент?

- Двадцать пять копеек с рубля в год! - объявила Миропа Дмитриевна.

- Процент почти обыкновенный, - отозвался камер-юнкер, слегка, впрочем, пожав плечами, - и я согласен платить такой.

- Позвольте-с, это еще не все, - остановила его Миропа Дмитриевна. - Я всегда требую, чтобы был поручитель.

Последнее условие, по-видимому, сильно смутило камер-юнкера.

- Вы поручителя желаете? - переспросил он.

- Да, - отвечала Миропа Дмитриевна.

Камер-юнкер некоторое время как бы придумывал.

- Конечно, - начал он. - Я мог бы найти поручителя, но тут вот какое обстоятельство замешалось: заем этот я делаю, собственно, для женитьбы на очень богатой невесте, и просить кого-нибудь в поручители из нашего круга значит непременно огласить, что я делаю свадьбу на заемные деньги; но это может обеспокоить невесту и родителей ее, а потому понимаете?..

- Понимаю, только у меня правило не давать без поручительства никому, произнесла совершенно бесстрастным голосом Миропа Дмитриевна.

- Правило ужасное! - сказал окончательно растерявшийся камер-юнкер. Впрочем, что ж я, и забыл совсем; я сейчас же могу вам представить поручителя! - воскликнул он, как бы мгновенно оживившись, после чего, побежав на улицу к Максиньке, рассказал ему все, и сей благородный друг ни минуты не поколебался сам предложить себя в поручители. Пожав ему руку с чувством благодарности, камер-юнкер ввел его к Миропе Дмитриевне.

- Это один из наших даровитейших артистов, и он готов быть моим поручителем, - объяснил он той.

- Но какую вам сумму угодно занять у меня? - спросила Миропа Дмитриевна камер-юнкера.

- Пятнадцать тысяч! - хватил он.

Миропа Дмитриевна почти испугалась, услыхав такую громадную сумму.

- Это сумма очень большая! - проговорила она.

- Но чем больше она, тем выгоднее для вас, потому что я буду платить вам двадцать пять процентов, - убеждал ее камер-юнкер.

- Ведь это вы, madame Зудченко, в один год наживете три тысячи семьсот пятьдесят рублей; это жалованье Павла Степаныча Мочалова, - убеждал ее, с своей стороны, Максинька.

- Я не знаю, сколько там ваш Павел Степаныч получает, - ответила ему только что не с презрением Миропа Дмитриевна, - но тут кто же мне поручится, что господин камер-юнкер не умрет?

- Я ручаюсь; а если он умрет, так я заплачу за него или отец его! возразил ей Максинька.

- Отец за меня заплатит! - подхватил камер-юнкер, хоть у него никакого отца не было.

- Отцы редко платят! - не согласилась с ним Миропа Дмитриевна. - Но даже если бы я и знала вашего отца, все-таки такую сумму не могу иначе доверить, как под заклад чего-нибудь движимого или недвижимого.

Максинька и камер-юнкер переглянулись между собой.

- Но какую же сумму, - спросил последний, - вы решились бы дать мне под заемное письмо?

Миропа Дмитриевна впала в нерешительность: назначить маленькую сумму было невыгодно, а большую - опасно, и потому, прежде чем объявить определенный ответ, она хотела еще кое-что разузнать и без всякой церемонии спросила камер-юнкера:

- Вы настоящий камер-юнкер или вымышленный?

- Настоящий! - ответил ей тот, вовсе, кажется, не обидевшись таким вопросом.

- Но как же я могу удостовериться в том? - допытывалась Миропа Дмитриевна.

- Спросите в месте моего служения! - объяснил камер-юнкер и подал ей свою карточку, в которой значилось место его служения.

- Да, это мне необходимо сделать, а то, вы знаете, занимая деньги, часто называют себя генералами, сенаторами и камергерами.

- Знаю это я, - воскликнул камер-юнкер, - и даже сам прошу вас справиться и убедиться, что я не лжецаревич!

- Хотя называться лжецаревичем очень опасно! - заметила ему Миропа Дмитриевна.

- Вероятно! - согласился камер-юнкер.

- Очень опасно, - повторила Миропа Дмитриевна, - потому что тогда вас по моему иску посадят не в долговое, а в тюрьму!

- Ну, меня не посадят ни в долговое, ни в тюрьму! - отвечал на это камер-юнкер и засмеялся.

Засмеялся также и Максинька и подтвердил:

- В тюрьму его не посадят.

- Я тоже не думаю того, - согласилась Миропа Дмитриевна.

- Итак, - заключил камер-юнкер, - когда же мне можно явиться к вам за деньгами?

- Послезавтра; завтра я соображу, а послезавтра вы приезжайте ко мне, и мы отправимся в гражданскую палату.

- Но все-таки я не знаю, велика ли будет сумма, которою вы одолжите меня? - хотел было добиться от нее камер-юнкер.

- И это я могу вам сказать не раньше как послезавтра.

- Ну-с, буду ждать этого блаженного послезавтра! - проговорил камер-юнкер и, поцеловав у Миропы Дмитриевны ручку, отправился с своим другом в кофейную, где в изъявление своей благодарности угостил своего поручителя отличным завтраком, каковой Максинька съел с аппетитом голодного волка. Миропа же Дмитриевна как сказала, так и сделала: в то же утро она отправилась в место служения камер-юнкера, где ей подтвердили, что он действительно тут служит и что даже представлен в камергеры.

- А состояние у него есть или нет? - захотела узнать затем Миропа Дмитриевна.

- О состоянии вы можете справиться в первом отделении, - объяснили ей, указав на следующую комнату.

Миропа Дмитриевна перешла в первое отделение и там собственными глазами прочла в формулярном списке камер-юнкера, что за ним числится триста душ, которые у него действительно когда-то были, но он их давным-давно продал и только не находил нужным делать о том отметку в своем формуляре.

Успокоенная сими точными сведениями, Миропа Дмитриевна решилась поверить камер-юнкеру десять тысяч, о чем и объявила ему, когда он приехал к ней вместе с Максинькой. Решением сим камер-юнкер и Максинька были обрадованы несказанно, так как они никак не ожидали выцарапать у Миропы Дмитриевны столь крупную цифру. В гражданской палате, когда стали писать заемное письмо, то Миропа Дмитриевна должна была назвать свою фамилию, услыхав которую камер-юнкер точно как бы встрепенулся.

- А не родственница ли вы одному исправнику, Звереву, с которым я познакомился в уездном городе? - спросил он.

Миропа Дмитриевна по совершенно непонятному предчувствию не захотела себя назвать женою этого исправника и сказала только:

- Нет, это однофамилец мой! Его, кажется, зовут Аггей Никитич?

- Кажется, так; помню только, что у него какое-то дурацкое имя, говорил камер-юнкер, - а между тем он в этом городишке разыгрывает роль какого-то льва... Пленил жену аптекаря, увез ее от мужа и живет с ней...

При этом известии Миропа Дмитриевна не совладела с собой и вся вспыхнула.

- Вы говорите, он живет с аптекаршей? - спросила она.

- Живет и почти явно это делает; сверх того, чудит еще черт знает что: ревнует ее ко всем, вызывает на дуэль... - говорил камер-юнкер; но так как в это время было окончательно изготовлено заемное письмо и его следовало вручить Миропе Дмитриевне, а она, с своей стороны, должна была отсчитать десять тысяч камер-юнкеру, то обряд этот прекратил разговор об Аггее Никитиче.

Для Миропы Дмитриевны, впрочем, было совершенно достаточно того, что она услыхала. Возвратясь домой с физиономией фурии, Миропа Дмитриевна, не откладывая времени, написала своему супругу хорошенькое письмецо, в коем изъяснила: