Люди сороковых годов

- Он... малый... умный, - говорил Еспер Иваныч, несколько успокоившись и показывая Мари на Павла, - а она тоже девица у нас умная и ученая, прибавил он, показав Павлу на дочь, который, в свою очередь, с восторгом взглянул на девушку.

- Когда вот дяденьке-то бывает получше немножко, - вмещалась в разговор Анна Гавриловна, обращаясь к Павлу, - так такие начнут они разговоры между собою вести: все какие-то одеялы, да твердотеты-факультеты, что я ничего и не понимаю.

Еспер Иваныч рассмеялся; девушка взглянула на мать; Павел продолжал на нее смотреть с восторгом.

О, сколько любви неслось в эти минуты к Марье Николаевне от этих трех человек!

Еспер Иваныч продолжал сидеть и неумно улыбаться.

- Как же я вас буду звать? - отнеслась Марья Николаевна к Павлу несколько таким тоном, каким обыкновенно относятся взрослые девушки к мальчикам еще.

- Как вам угодно, - отвечал тот.

- Я вас буду звать кузеном, - продолжала она.

- В таком случае позвольте и мне называть вас кузиной! - возразил ей на это Павел.

- Непременно кузиной! - подхватила Марья Николаевна.

- Слышите, батюшка! - отнеслась Анна Гавриловна к Есперу Иванычу. - Она его карзином, а он ее карзиной будут называть.

- Карзиной! - повторил Еспер Иваныч и засмеялся уже окончательно.

Вот что забавляло теперь этого человека. Анна Гавриловна очень хорошо это понимала, и хоть у ней кровью сердце обливалось, но она все-таки продолжала его забавлять подобным образом. Мари, все время, видимо, кого-то поджидавшая, вдруг как бы вся превратилась в слух. На дворе послышался легкий стук экипажа.

- Это Клеопаша, должно быть, - проговорила она и проворно вышла.

- Кто? - спросил Еспер Иваныч.

- Клеопатра Петровна, надо быть, - отвечала Анна Гавриловна.

- Кто это такая? - спросил ее негромко Павел.

- Да как, батюшка, доложить? - начала Анна Гавриловна. - Про господина Фатеева, соседа нашего и сродственника еще нашему барину, слыхали, может быть!.. Женился, судырь мой, он в Москве лет уж пять тому назад; супруга-то его вышла как-то нашей барышне приятельницей... Жили все они до нынешнего года в Москве, ну и прожились тоже, видно; съехали сюда... Княгиня-то и отпустила с ними нашу Марью Николаевну, а то хоть бы и ехать-то ей не с кем: с одной горничной княгиня ее отпустить не желала, а сама ее везти не может, - по Москве, говорят, в карете проедет, дурно делается, а по здешним дорогам и жива бы не доехала...

- Она одна или с мужем? - перебил Еспер Иваныч Анну Гавриловну, показывая рукою на соседнюю комнату.

- Одна-с, - отвечала та, прислушавшись немного. - Вот, батюшка, прибавила она Павлу, - барыня-то эта чужая нам, а и в деревню к нам приезжала, и сюда сейчас приехала, а муженек хоть и сродственник, а до сих пор не бывал.

- Дурак он... - произнес Еспер Иваныч, - армейщина... кавалерия... только и умеет усы крутить да выпить, - только и есть!

- Уж именно - балда пустая, хоть и господин!.. - подхватила Анна Гавриловна. - Не такого бы этакой барыне мужа надо... Она славная!..

- Она умная! - перебил с каким-то особенным ударением Еспер Иваныч, и на его обрюзглом лице как бы на мгновение появилось прежнее одушевление мысли.

Вошла Мари и вслед за ней - ее подруга; это была молодая, высокая дама, совершенная брюнетка и с лицом, как бы подернутым печалью.

- Здравствуйте, Еспер Иваныч! - сказала она, подходя с почтением к больному.

- Здравствуйте! - отвечал ей тот, приветливо кивая головой.

М-me Фатеева села невдалеке от него.

- Вот это хорошо, что вы из деревни сюда переехали - ближе к доктору, здесь вы гораздо скорее выздоровеете.

- Да, может быть, - отвечал Еспер Иваныч, разводя в каком-то раздумьи руками. - А вы как ваше время проводите? - прибавил он с возвратившеюся ему на минуту любезностью.

- Ужасно скучаю, Еспер Иваныч; только и отдохнула душой немного, когда была у вас в деревне, а тут бог знает как живу!.. - При этих словах у m-me Фатеевой как будто бы даже навернулись слезы на глазах.

- Что делать! Вам тяжкий крест богом назначен! - проговорил Еспер Иваныч, и у него тоже появились на глазах слезы.

Анна Гавриловна заметила это и тотчас же поспешила чем-нибудь поразвеселить его.

- Полноте вы все печальное разговаривать!.. Расскажите-ка лучше, судырь, как вон вас Кубанцев почитает, - прибавила она Есперу Иванычу.

Он усмехнулся.

- Ну, расскажи! - проговорил он.

- Кубанцев - это приказный, - начала Анна Гавриловна как бы совершенно веселым тоном, - рядом с нами живет и всякий раз, как барин приедет сюда, является с поздравлением. Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того - прямо в кабак... напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как подошел к нашему дому, и говорит сам себе: "Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!.." Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: "Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!.." Усмирильщик какой - самого себя!

Все улыбнулись. И Еспер Иваныч сначала тоже, слегка только усмехнувшись, повторил: "Усмирильщик... себя!", а потом начал смеяться больше и больше и наконец зарыдал.

- Ой, какой вы сегодня нехороший!.. Вот я у вас сейчас всех гостей уведу!.. Ступайте-ка, ступайте от капризника этого, - проговорила Анна Гавриловна.

Мари, Фатеева и Павел встали.

- Да, ступайте, - произнес им и Еспер Иваныч.

Они вышли в другую комнату.

Как ни поразил Павла вид Еспера Иваныча, но Мари заставила его забывать все, и ее слегка приподнимающаяся грудь так и представлялась ему беспрестанно.

Дамы сели; он тоже сел, но только несколько поодаль их. Они начали разговаривать между собой.

- Я к тебе поутру еще послала записку, - начала Мари.

- Я бы сейчас и приехала, - отвечала Фатеева (голос ее был тих и печален), - но мужа не было дома; надобно было подождать и его и экипаж; он приехал, я и поехала.

- А в каком он расположении духа теперь? - спросила Мари.

- По обыкновению.

- Это нехорошо.

- Очень! - подтвердила Фатеева и вздохнула. - Получаешь ты письма из Москвы? - спросила она, как бы затем, чтобы переменить разговор.

- О, maman мне пишет каждую неделю, - отвечала Мари.

- А из Коломны пишут? - спросила Фатеева, и на печальном лице ее отразилась как бы легкая улыбка.

- Пишут, - отвечала Мари с вспыхнувшим взором.

Павла точно кинжалом ударило в сердце. К чему этот безличный вопрос и безличный ответ? Он, кроме уж любви, начал чувствовать и мучения ревности.

Вошла Анна Гавриловна.

- Ну, гости дорогие, пожалуйте-ко в сад! Наш младенчик, может быть, заснет, - сказала она. - В комнату бы вам к Марье Николаевне, но там ничего не прибрано.

- У меня хаос еще совершенный, - подтвердила и та.

- В саду очень хорошо, - произнесла своим тихим голосом Фатеева.

- Угодно вам, mon cousin, идти с нами? - обратилась Мари с полуулыбкой к Павлу.

- Если позволите! - отвечал тот, явно тонируя.

Все пошли.

В саду Фатеева и Мари, взявшись под руку, принялись ходить по высокой траве, вовсе не замечая, что платья их беспрестанно зацепляются за высокий чертополох и украшаются репейниковыми шишками. Между ними, видимо, начался интересный для обеих разговор. Павел, по необходимости, уселся на довольно отдаленной дерновой скамейке; тихая печаль начала снедать его душу. "Она даже и не замечает меня!" - думал он и невольно прислушивался хоть и к тихим, но долетавшим до него словам обеих дам. М-me Фатеева говорила: "Это такой человек, что сегодня раскается, а завтра опять сделает то же!" Сначала Мари только слушала ее, но потом и сама начала говорить. Из ее слов Павел услышал: "Когда можно будет сделаться, тогда и сделается, а сказать теперь о том не могу!" Словом, видно было, что у Мари и у Фатеевой был целый мир своих тайн, в который они не хотели его пускать.