Страница 178 из 194
- Очень рад, если так! - сказал тот, отворачиваясь от него.
- Не знаю-с! - вмешался в их разговор Евгений Петрович, благоговейно поднимая вверх свои глаза, уже наполнившиеся слезами. - Кланяться ли нам надо или даже ругнуть нас следует, но знаю только одно, что никто из нас, там бывших, ни жив остаться, ни домой вернуться не думал, - а потому никто никакой награды в жизни сей не ожидал, а если и чаял ее, так в будущей!..
В остальную часть ужина Плавин продолжал нагло и смело себя держать; но все-таки видно было, что слова Вихрова сильно его осадили. Очутившись с героем моим, когда встали из-за стола, несколько в отдалении от прочих, он не утерпел и сказал ему насмешливо:
- Вас провинция решительно перевоспитала; вы сделались каким-то патриотом.
- Я всегда им и был и не имею обыкновения по господствующим модам менять моих шкур, - отвечал ему грубо Вихров.
- А! А я вас совсем иным разумел! - протянул Плавин и потом, помолчав, прибавил: - Я надеюсь, что вы меня посетите?
- Если позволите, - отвечал Вихров, потупляя глаза; мысленно, в душе, он решился не быть у Плавина.
- Прошу вас! - повторил тот и, распростившись с хозяевами, сейчас же уехал.
Прочим всем гостям Плавин мотнул только головой.
Вихров и Мари, заметившие это, невольно пересмехнулись между собою. Они на этот раз остались только вдвоем в зале.
- Но когда мы, однако, увидимся с вами? - проговорил Вихров.
- В четверг... муж будет в совете и потом в клубе обедать... я буду целый день одна... - говорила Мари, как бы и не глядя на Вихрова и как бы говоря самую обыкновенную вещь.
Вслед за тем ее позвал муж. Она пошла к нему. Вихров стал прощаться с ними.
- Извольте к нам чаще ездить, - вот что-с! - сказал ему генерал и взял при этом руку жены и стал ее целовать.
Мари и Вихров оба вспыхнули, и герой мой в первый еще раз в жизни почувствовал, или даже понял возможность чувства ревности любимой женщины к мужу. Он поспешил уехать, но в воображении его ему невольно стали представляться сцены, возмущающие его до глубины души и унижающие женщину бог знает до чего, а между тем весьма возможные и почти неотклонимые для бедной жертвы!
XIII
ВЕЧЕР У ПЛАВИНА
Время шло быстро: известность героя моего, как писателя, с каждым днем росла все более и более, а вместе с тем увеличивалось к нему и внимание Плавина, с которым он иногда встречался у Эйсмондов; наконец однажды он отвел его даже в сторону.
- Послушайте, Вихров, что вы, сердитесь, что ли, на меня за что-нибудь? - спросил он его почти огорченным голосом.
- За что мне на вас сердиться? - возразил тот, конфузясь в свою очередь.
- Да как же, вы глаз не хотите ко мне показать, - приезжайте, пожалуйста, ко мне в четверг вечером; у меня соберется несколько весьма интересных личностей.
- Хорошо!.. - протянул Вихров. Впрочем, по поводу этого посещения все-таки посоветовался прежде с Мари.
- Поезжай, - сказала она ему, - он очень участвовал, когда мы хлопотали о твоем освобождении.
- Но я там, вероятно, найду все чиновников, - что мне с ними делать? О чем беседовать?
- Может быть, найдешь кого-нибудь и знакомого, - один вечер куда ни шел!
- И то дело! - согласился Вихров и в назначенный ему день поехал.
Плавин жил в казенной квартире, с мраморной лестницей и с казенным, благообразным швейцаром; самая квартира, как можно было судить по первым комнатам, была огромная, превосходно меблированная... Маленькое общество хозяина сидело в его библиотеке, и первый, кого увидал там Вихров, - был Замин; несмотря на столько лет разлуки, он сейчас же его узнал. Замин был такой же неуклюжий, как и прежде, только больше еще растолстел, оброс огромной бородищей и был уже в не совершенно изорванном пальто.
- Какими судьбами вы здесь? - воскликнул Вихров.
Замин дружески и сильно пожал ему руку.
- Вот тут по крестьянскому делу меня пригласили, - отвечал он.
- По крестьянскому? - спросил с удовольствием Вихров.
- Да, у нас ведь, что на луне делается, лучше знают, чем нашего-то мужичка, - проговорил негромко Замин и захохотал.
- Здравствуйте, Вихров! - встретил и Плавин совершенно просто и дружески Вихрова. (Он сам, как и все его гости, был в простом, широком пальто, так что Вихрову сделалось даже неловко оттого, что он приехал во фраке).
- Гражданин Пенин! - отрекомендовал ему потом Плавин какого-то молодого человека. - А это вот пианист Кольберт, а это художник Рагуза! - заключил он, показывая на двух остальных своих гостей, из которых Рагуза оказался с корявым лицом, щетинистой бородой, шершавыми волосами и с мрачным взглядом; пианист же Кольберт, напротив, был с добродушною жидовскою физиономиею, с чрезвычайно прямыми ушами и с какими-то выцветшими глазами, как будто бы они сделаны у него были не из живого роговика, а из полинялой бумаги.
Все общество сидело за большим зеленым столом. Вихров постарался поместиться рядом с Заминым. До его прихода беседой, видимо, владел художник Рагуза. Малоросс ли он был, или поляк, - Вихров еще недоумевал, но только сразу же в акценте его речи и в тоне его голоса ему послышалось что-то неприятное и противное.
- Я написал теперь картину: "Избиение польских патриотов под Прагой", а ее мне - помилуйте! - не позволяют поставить на выставку! - кричал Рагуза на весь дом.
- Это почему? - спросил его как бы с удивлением Плавин.
- Говорят - это оскорбление национального чувства России; да помилуйте, говорю, господа, я изображаю тут действия вашего великого Суворова! - кричал Рагуза.
- Но вы, конечно, тут представляете, - заметил ему тонко Плавин, - не торжество победителя, а нравственное торжество побежденных.
- Я представляю дело, как оно было, а тут пусть публика сама судит! вопил Рагуза.
- Удивительное дело: у нас, кажется, все запрещают и не позволяют! произнес как бы с некоторою даже гордостью молодой человек.
При всех этих переговорах Замин сидел, понурив голову.
- А что этот господин, - спросил его потихоньку Вихров, показывая на Рагузу, - в самом деле живописец, или только мошенник?
- Только мошенник, надо быть! - отвечал спокойнейшим голосом Замин.
- А картина у него действительно нарисована?
- Не показывает; жалуется только везде, что на выставку ее не принимают.
- Искусство наше, - закричал между тем снова Рагуза, - должно служить, как и литература, обличением; все должно быть направлено на то, чтобы поднять наше самосознание.
- В чем же это самосознание должно состоять, как посмотришь на вашу картину? - возразил ему Замин. - В том, что наш Суворов - злодей, а поляки мученики?
- Оно должно состоять, - кричал Рагуза, заметно уклоняясь от прямого ответа, - когда великие идеи ослабевают и мир пошлеет, когда великие нации падают и угнетаются и нет великих людей, тогда все искусства должны порицать это время упадка.
- Но почему же именно нашему времени вы приписываете такое падение? вмешался в разговор Плавин, который, как видно, уважал настоящее время.
- Потому что, - кричал Рагуза, - в мире нет великих идей! Когда была религия всеми почитаема - живопись стояла около религии...
- Ваша живопись стояла не около религии, а около папства и латинства, возразил ему резко Замин.
- Живопись всегда стояла около великой идеи религии, - этого только в России не знают!
- Чем это? Тем разве, что Рафаэль писал в мадоннах своих любовниц, возразил ему насмешливо Замин.
- Он писал не любовниц, а высочайший идеал женщин, - кричал Рагуза, - и писал святых угодников.
- Да, как же угодников: портреты с пап - хороши угодники, - возражал ему низкой октавой Замин.
Он ненавидел католичество, а во имя этого отвергал даже заслуги живописи и Рафаэля.
- Вы были за границей, видели религиозные картины? - допрашивал его Рагуза.