Страница 2 из 15
Блейк свернул на пандус и заехал на подземную парковку, здесь было темно и тихо. Он выключил двигатель, и несколько долгих мгновений они все молча сидели в машине. Энни хотелось, чтобы Блейк сказал что-то значительно-напутственное, ведь он такой мастер говорить. Но Блейк резко открыл дверцу машины и вышел.
Энни, как всегда, последовала его примеру, нервно теребя в холодных пальцах солнцезащитные очки. Она посмотрела на багаж Натали: большую серую спортивную сумку и зеленый холщовый рюкзак от Эдди Бауэра. Энни беспокоилась и о том, что дочь не взяла многие нужные вещи, и о том, что сумка слишком тяжелая и громоздкая, — словом, она беспокоилась обо всем. Натали стала казаться ей младше своих лет, ее тоненькая фигурка утонула в мешковатом джинсовом платье, доходившем до потертых высоких армейских ботинок. Ее белокурые волосы с серебряным отливом были зачесаны назад, их удерживали две металлические заколки. По левому уху лесенкой поднимались три серебряные сережки.
Энни хотелось начать какой-нибудь разговор, надавать советов про деньги и документы, про то, как важно правильно выбирать приятелей, но она не могла выговорить ни слова. Блейк пошел вперед, взяв вещи, и Натали с Энни молча последовали за ним. Энни хотелось, чтобы он сбавил шаг и пошел с ними рядом, но она ничего не сказала в надежде, что Натали еще не заметила, как ее папа, похоже, торопится. У билетной стойки он решил все вопросы, и они втроем направились к терминалу для международных рейсов.
Когда они подошли к выходу на посадку, Энни прижимала к себе свою синюю сумочку так, словно это был щит. На долю секунды она увидела в зеркале свое отражение — безупречно одетая худощавая женщина с печальным лицом.
— Мама, не молчи, пожалуйста, я не могу это вынести.
Только материнское ухо могло расслышать, что голос Натали чуть заметно дрогнул от волнения. Энни принужденно рассмеялась:
— Вы же обычно умоляете меня помолчать! Но я, конечно, могу сейчас найти тысячу разных тем. Например, только вчера я смотрела на твою детскую фотографию и думала…
— Мама, я тоже тебя люблю, — прошептала Натали.
Энни взяла дочь за руку и не отпускала. Повернуться к Натали лицом она не смела — боялась, что дочь увидит, как ей больно. Она не хотела, чтобы ее ребенок унес с собой на борт самолета, словно непосильный груз, образ страдальческого лица матери. К ним подошел Блейк.
— Напрасно ты не захотела лететь первым классом. Перелет долгий, а еда в экономклассе ужасная. Тебе, я думаю, придется самой соорудить себе мясной пирог.
Натали засмеялась:
— Папа, можно подумать, ты знаешь, какая еда в экономклассе.
Блейк усмехнулся:
— В любом случае лететь первым классом удобнее.
— Папа, удобства тут ни при чем, — ответила Натали. — Это же приключение.
— Конечно, приключение! — Энни наконец обрела голос.
Она пыталась представить себе, каково это иметь такие смелые мечты, и снова позавидовала дочери. Натали всегда точно знала, кто она и чего хочет.
Голос из громкоговорителя объявил: «Начинается посадка на рейс триста пятьдесят, вылетающий в Лондон».
— Родители, я буду скучать, — тихо сказала Натали.
Нервно кусая ноготь большого пальца, она через стеклянную стену посмотрела на самолет. Энни положила руку на мягкую щеку дочери, пытаясь запомнить все мельчайшие подробности — крошечную родинку на мочке левого уха Натали, оттенок ее белокурых волос и блеск голубых глаз, россыпь рыжих веснушек на носу. Энни хотела, чтобы все это прочно впечаталось в ее память, так, чтобы в следующие три месяца она могла доставать этот отпечаток словно драгоценную фотографию.
— Не забудь, Нана, мы будем звонить каждый понедельник в семь часов по лондонскому времени. Надеюсь, это будет отличная поездка.
Блейк раскинул руки:
— Обними своего старого папу.
Натали бросилась в объятия отца.
Голос из громкоговорителя — слишком скоро! — объявил посадку на рейс Натали. Энни в последний раз обняла дочь, в ее долгом объятии — и все-таки таком коротком! — было что-то сродни отчаянию. Наконец она медленно отпустила Натали. Смаргивая слезы, Энни смотрела, как Натали протягивает свой билет женщине за стойкой и, в последний раз помахав рукой, скрывается в рукаве, ведущем к самолету.
— Энни, у нее все будет хорошо.
Энни посмотрела в опустевший проем:
— Надеюсь.
Одна слезинка… вот сколько времени это заняло. Одна слезинка скатилась по лицу Энни, и за это время ее дочь ушла.
Еще долго, после того как самолет взлетел и в хмуром небе растаял белый след выхлопных газов, Энни не двигалась с места. Она чувствовала присутствие Блейка, ей хотелось, чтобы он взял ее за руку или сжал ее плечо, привлек к себе и обнял — сделал что-то из того, что сделал бы пять лет назад. Она повернулась к нему, и в его глазах увидела себя и туманное отражение их совместной жизни. Энни вспомнила, что впервые его поцеловала, когда ей было восемнадцать, почти столько же, сколько сейчас Натали. И с тех пор за все эти годы в ее жизни не было другого мужчины. Красивое лицо Блейка было сейчас серьезным, даже строгим.
— Э-э… Энни… — Его голос прозвучал неестественно глухо. — Что ты теперь будешь делать?
Силы словно вмиг покинули Энни, она была близка к тому, чтобы рухнуть прямо здесь, среди толпы.
— Блейк, отвези меня поскорее домой, — нетвердо прошептала она.
Ей нужно было немедленно вернуться в свой дом, в свой мир, чтобы снова почувствовать себя самой собой.
— Конечно.
Блейк взял ее за руку, провел через терминал на подземную стоянку. Не говоря ни слова друг другу, они сели в «кадиллак» и захлопнули дверцы. Сразу же заработал кондиционер.
Автомобиль несся по автостраде, а Энни сидела совершенно обессиленная. Она откинулась на спинку сиденья и стала смотреть в окно на город, который так никогда и не стал для нее родным, хотя они с Блейком переехали сюда сразу после свадьбы. Город напоминал разрастающийся лабиринт, в котором великолепные, продуманно построенные благородные особняки уничтожались направленными взрывами, где мужчины и женщины, не ценившие ни искусство, ни красоту, ни стабильность, поджигали фитили, чтобы превратить тонны рельефного мрамора и стекла в груды дымящихся обломков. В этом Городе ангелов немногие замечали потерю еще одной достопримечательности. Обломки взорванных зданий еще не успевали остыть, как в мэрию, расталкивая друг друга и перелезая один через другого, словно муравьи, устремлялись за разрешениями застройщики. И в считаные месяцы в коричневое от смога небо все выше и выше поднималось очередное новорожденное здание со стеклянным лицом-фасадом, и Энни не раз удивлялась, уж не думают ли эти строители, что на взятые в кредит миллионы они могут добраться до самого неба.
Ее вдруг охватило острое, неожиданно возникшее желание вернуться домой. Нет, не в пышную красоту многолюдного Малибу, а в зеленые пейзажи ее юности, в те дикие края на западе штата Вашингтон, где шляпки грибов вырастают до размеров обеденной тарелки, где вдоль обочин дорог бегут серебристые ручьи, где в полнолуние лоснящиеся жирные еноты выходят из леса и пьют из луж посреди дороги, — в Мистик. Туда, где единственными небоскребами были гигантские пихты, которые помнили еще времена Американской революции. Энни не была там почти десять лет. Может быть, теперь, когда они больше не привязаны к Южной Калифорнии школьным расписанием Натали, ей наконец удастся уговорить Блейка съездить туда. Она спросила мужа:
— Как насчет того, чтобы выбраться в Мистик?
Он не ответил на вопрос, даже не посмотрел в ее сторону, и от этого Энни почувствовала себя маленькой и глупой. Она отвернулась и стала смотреть в окно, теребя сережку.
— Я подумываю вступить в клуб, ведь теперь у меня будет больше свободного времени. Да и ты всегда говорил, что я редко выхожу из дома. Может, стóит заняться аэробикой, как ты думаешь?
— Я уже несколько лет этого не говорил.
— Ну… еще есть теннис. Когда-то мне нравилось играть в теннис. Помнишь, как мы играли в паре?