Прощай, гвардия!

Пусть министр находился в отставке, однако влияние его в риксроде,[6] а значит, и в политике осталось. С таким человеком приходилось считаться даже королю, тем более шведскому, который, по примеру британских монархов, лишь царствовал, но не правил.

Выглядел опальный вельможа не лучшим образом. Привыкшему к бурлящим политическим страстям, Горну было тяжело оказаться вдали от рулевого весла королевства и окунуться в тихий патриархальный мирок поместья, где важнейшими проблемами были рождение очередного теленка у пестрой коровы Магды да починка прохудившейся крыши сарая.

Барон похудел, осунулся. Его длинный нос выглядел столь уныло, что король едва не расхохотался.

— Только не говори, что соскучился по мне, старина Арвид! — с большим трудом подавляя усмешку, поприветствовал король.

— Прошу прощения, ваше величество, но я хотел бы сразу перейти к делу, — с нажимом проговорил Горн.

— Тебя беспокоит возможная война с московитами? — догадался Фредрик.

— Да, ваше величество, — кивнул барон. — Боюсь, если она начнется, мы проиграем, потеряв если не все, то многое.

— Чего ты хочешь от меня? — удивился король. — Все решения принимает риксрод.

— В риксроде засели «шляпы», опьяненные ненавистью к России. Они жаждут мести за поражение в прошлой войне. Мечтают вернуть утерянные территории. Убийство Синклера только плеснуло масла в огонь. Эти безумцы не понимают, как опасно трогать русского медведя, когда тот спит. Тем более, что у нас уже были разговоры с вице-канцлером российского двора Остерманом. Московиты готовы пойти на уступки и вернуть часть захваченных земель. Они не горят желанием воевать с нами и хотят мира.

— Мое влияние на риксрод незначительно. Тебе ли этого не знать, барон? — усмехнулся король.

Барон чуть приподнял выщипанные брови:

— Но они могут послушать вас, ваше величество, если вы приведете веские доводы. Вы — последний шанс на спасение королевства от неминуемой беды. Доклад, учиненный генерал-поручиком Будденброком по поводу нашей готовности к войне, ложен.[7]

— С чего ты это решил? Будденброк знает свое ремесло. Он уверяет, что войско можно собрать без затруднения; амуниции, пороха и съестных припасов у нас в достаточном количестве. К тому же армия московитов вконец расстроена войной с турками, все полки состоят из новонабранных рекрутов. Как говорит наш бравый генерал Левенгаупт: «На одного шведа надобно десять русских. Нашей армии, чтобы победить, надо только показаться».[8]

— Будденброк ярый сторонник «шляп» и преследует собственные интересы, а Левенгаупт желает реванша. Он хорошо помнит унижение от проигранных московитам баталий. Доклад Будденброка — ложь от начала до конца. Мы не готовы к войне. А Россия уже не та, что была при императоре Петре. Теперь это могущественная держава, с которой приходится считаться даже Версалю.

— Версаль, — задумчиво протянул Фредрик. — Версаль на нашей стороне, любезный барон. Король Людовик не поскупился на деньги и обещания. Он готов наполнить шведскую казну полновесным золотом, если мы укажем русским их место и проучим, ткнув носом в собственные испражнения, как поступают с глупым щенком, чтобы отучить его пакостить там, где нельзя. К тому же сами московиты будут нам помогать. Из Петербурга до меня доходят вести, что императрица слаба здоровьем. Ей пора задуматься о преемнике. Мы выступим на стороне принцессы Елизаветы. Те, кто хочет, чтобы дочь императора Петра заняла престол, станут действовать с нами заодно. Наш посол в России фон Нолькен уже ведет с Елизаветой переговоры. Думаю, она примет наши условия и наши деньги.

— Остановите это, мой король! Умоляю! — Горн упал на колени.

В этот момент в дверях показался запыхавшийся королевский адъютант. Его лицо было красным и зловещим.

— Ваше величество, простите за вторжение. У меня страшные новости из Петербурга.

— Тебя прислало к нам провидение! — воскликнул король. — Говори же скорей, не испытывай моего терпения.

— Ваше величество, наш посол в Московии убит. Проклятые русские застрелили фон Нолькена в его собственном доме.

— Вот видишь, — торжествующе сказал Фредрик, обращаясь к Горну, — даже если бы я выполнил твою просьбу, ничего бы не вышло. Самому Господу угодно, чтобы Швеция наказала вероломную Россию. Да будет так! Да начнется война! Только, — он приложил палец к губам, — никто не узнает, что мы собираемся воевать, пока нога нашего солдата не ступит на земли московитов. Все приготовления будут осуществляться в строжайшем секрете. Чтобы никто не пронюхал об этом, я отправляю тебя, старина Арвид, под домашний арест. Надеюсь, другие «колпаки» окажутся рассудительными и не станут извещать русских.

— Мне очень жаль, ваше величество, — склонил голову Горн.

— Чего тебе жаль, барон? — удивился король.

— Швецию, ваше величество. Только ее и ничего больше.

Раздобревшая на малороссийских борщах да пампушках цесаревна Елисавет Петровна проснулась рано. Что-то разбудило ее, а что именно, она так и не поняла. Валяться в постели расхотелось. И без того все бока отлежала.

Вялый после ночных услад, чернявый Алешка Розум, зевая, посматривал, как «прынцесса» сама надевает длинный ночной халат, натягивает на полноватые ножки тонкие шелковые чулки последней парижской моды, ищет на холодном полу тапочки.

— Ах, мыши проклятущие!

Розум приподнялся на подушке, спросил недоуменно:

— Что случилось, Лизанька?

— Да твари окаянные гляди, что натворили! — Цесаревна сунула под нос любовнику изгрызенный тапок. — Не съели, так поднадкусали. А ведь любимые были. По ноге сношенные. — Елизавета пустила слезу, до того ей стало жалко съеденные мышами тапки, а еще больше себя, бабу беспутную.

— Не кручинься, Лизанька. Станешь царицей, купишь себе мильон таких. Тыщу платьев выпишешь себе из самого Парижу. Заживем!.. — Розум мечтательно закатил красивые глаза.

— Царицей?! — Елизавета насмешливо повела бровью. — Кто ж меня царицей-то сделает при живой тетеньке да сеструхе Анке, чтоб ей пусто было, дурище! Прости мя, Господи! — испуганно перекрестилась она на образа.

— Я тебя царицей сделаю, Лизавета Петровна. — В комнату без стука впорхнул лейб-медик цесаревны, вертлявый низкий Лесток. Он стоял за дверями и слышал разговор. — Не сумлевайся.

Лейб-медик цесаревны не испытывал ни малейшего стеснения и в сторону «гражданского супруга» великой княжны даже не смотрел.

— Ах, Жано! Ты опять подслушивал! — капризно повела маленьким вздернутым носиком цесаревна.

— Все тайны умрут со мной, — стукнул себя по груди маленький лекарь. — Ты же меня знаешь. Дозволь ручку твою поцелую белоснежную аки мрамор.

— Целуй.

Встав на одно колено, Лесток прикоснулся влажными губами к руке Елизаветы, смачно чмокнул и с восторгом произнес:

— Какая теплая она, ваше высочество, будто молоко парное! Сладкая, аки мед. И пахнет вкусно.

— На чужой каравай… — заговорил недовольный любовник, но цесаревна знаком оборвала его.

— Как же ты из меня царицу делать будешь, Жано, миленький?

Поскучневший Алешка отвернулся к стене. Государственных дел и опасных разговоров он старательно избегал.

— Ваше высочество, да нешто не ясно вам как? — засуетился ловкий лейб-медик. — Тетушка ваша со дня на день отбудет в чертоги небесные, а ежели задержится, так ненадолго. А после этого корона сама в ваши руки упадет. Нешто народ немке ее отдаст, сестричке вашей ненаглядной? Токмо лишь подождать чуточек придется.

— Не могу я ждать, — загрустила цесаревна. — Остерман, подлюка, опять планы свои вынашивает. Хочет меня замуж спихнуть, чтобы с глаз долой. Жениха подыскал — брата принца Брауншвейгского. Тетушка дюже довольна такому марьяжу. Две племянницы мои, молвит, еще сильнее породнятся. Как только свадьбу Анкину сыграют, так и моей быть. Увезут в глухомань немецкую, и прости-прощай Россия.

— Не кручинься, Лизаветушка. Не ты ли дщерь Петрова?

— Я, — кивнула цесаревна. — Токмо батюшка не позаботился, чтобы за мной престол русский оставался. И матушка тоже не догадалась о першпективах моих призаботиться.