Страница 13 из 14
– Вязать будем? – спросил десятника один из стрельцов.
– Пошто? Утечь им некуда. Трогай, с богом! Стрельцы сели на коней, а пеших пленников взяли в круг.
Двигались молча. Матерая тайга кончилась, началась редина, потом негустой лесок на месте вырубок, и гари, раскорчеванные уже под пашню. Показалось стадо коров и овец. Мальчишка-пастушонок, в распоясанной рубахе и лаптях, с длинным кнутом-хлопушей на плече, подбежал к стрельцам и что-то спросил, указывая на пленников. Стрелец ответил коротко и сердито:
– Поганцы мирские! Лазутчики.
Пастушонок испуганно попятился, потом плюнул с омерзением и хлопнул кнутом, метя концом по ногам пленников.
– Друзей мы, видимо, здесь не найдем, – невесело сказал летчик.
– Слышали, лазутчиками нас считают. Иначе говоря – разведчиками, шпионами, – откликнулся капитан.
– Вот еще морока на нашу голову! – вздохнул мичман.
За красными стволами молодых сосен вдруг что-то ослепительно засверкало, и открылось неоглядное озеро, с островами, заливами, протоками. Над озером вскинулась громада сопки, с вершиной круглой и белой, в блестках кварца, похожей на лысую голову.
А на берегу озера притулился к белой сопке древний бревенчатый город. Робко жались друг к другу темные, под сопревшими соломенными крышами избы, без печных труб и с крошечными окнами; стояли чуть не на каждой улице нарядные церкви с цветными куполами; раскинулась занавоженная базарная площадь с рядами тесовых и рогожных лавчонок; ближе к озеру исходили паром бани; дальше лениво ворочали крыльями ветряные мельницы. А посередине городских посадов, на холме, кичливо высился кремль-детинец, обнесенный бревенчатыми стенами с пузатыми боевыми башнями по углам. Над стеной поднялся синеглавый собор и высокие терема с крышами: и шатровыми, и в виде распиленных вдоль бочек, и с острыми петушиными гребнями. Из города наносило ветерком собачий лай, тележный скрип, петушиный крик и звонкий девичий голос, звавший теленка: «Теля, теля!..»
– Чудеса продолжаются! Город, как из сказки! – ошеломленно проговорил капитан.
Стрельцы, словно по команде, сдернули шлыки с голов и закрестились на городские церкви. Десятник, тоже крестясь, сказал строго и благоговейно:
– Святой град Ново-Китеж!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗАБЛУДИВШИЕСЯ В ВЕКАХ
Глава 1
НА СТОГНАХ ГРАДСКИХ
Внезапно он повернулся ко мне и сказал так просто, как говорят о погоде и самых обыденных вещах:
– Вы, конечно, слышали о переселении душ. А вот случалось ли вам слышать о переселении тел из одной эпохи в другую?
1
. Непонятно все вокруг до головокружения! И вправду попали они по меньшей мере в XVII век, влезли в историю, в самую ее середку, как сказал мичман Птуха.
– Кошмар! На что мне сдался семнадцатый век? – с кряхтеньем выдирая ногу, увязшую в грязи, ворчал Птуха. – Мне и в двадцатом было не плохо. А здесь мы будем иметь массу неприятностей. Это я вам точно говорю.
Грязную, ухабистую улицу, по которой они шли, обступили убогие избенки, крытые косматой ржавой соломой или еловым корьем. Окна изб – дыра в две ладони, кошачий лаз, а не окно – затянуты тонко скобленной коровьей брюшиной или бычьим пузырем. Печных труб на крышах нет, топились они по-черному, и дым валил из окон, дверей, из-под крыш, из всех щелей. Над городом низко висел этот дым, будто город загорелся со всех концов. Даже крылец у многих изб не было, только толстое бревно с зарубками вместо ступенек, прислоненное к дверям сеней. Крыши изб просели, заборы и плетни дворов сгнили, ворота завалились. Горькая нищета кричала из всех дырок.
Мичману надоело окунаться в грязные колдобины мостовой, и он повернул ближе к избам, где была тропка посуше. Но сюда выбрасывали из изб и со дворов золу, битые горшки, сношенное тряпье, дырявые лапти, дохлых кошек и собак. Споткнувшись о рассохшееся деревянное ведро, Птуха раздраженно запыхтел:
– Город! На две трубы меньше Москвы! С улицы на улицу, от плетня к плетню, от колодца к колодцу по Ново-Китежу пронеслась уже весть, что стрельцы поймали в тайге и привели в город мирских людей. Посмотреть на этакое диво кинулся весь город. По глубокой грязи улиц бежали мужики, обернув вокруг пояса полы зипунов и кафтанов, спешили бабы, высоко подняв подолы, мчались мальчишки; разбрызгивая фонтаны грязи, скакали верховые, волоклись телеги. И все разом остановились, увидев мирских, потом окружили их живым кольцом. Долго молча и робко разглядывали, и не скоро послышались первые голоса:
– Глянь, бороды бриты! Образ богомерзкий!
– Неверы!.. Антихристы!
– Скрадом к нам пробрались. Доглядчики!
– Обожди, спасены души! А как же они через Прорву прошли? И болотный засос их за ноги не схватил?
– Мирские все могут! Им нечистик помогает. И снова замолчали, разглядывая пленников кто испуганно, кто с отвращением, а кто просто с любопытством.
Глядели и пленники на стоявших кругом людей. Истые русские мужики суровой, трудной жизни. Правда, все чуть скуластые, с чуть раскосыми глазами; волосы у большинства черные, блестящие и жесткие. А мало ли в русской крови всяких других кровей бродит и пенится? Одеты все бедно: толстое домотканое сукно, самодельная пестрядь, крашеная посконь, холсты, дерюга, пеньковое рядно. У нас из этого половики, конские попоны и мешки делают, а здесь шьют кафтаны, зипуны, портки, рубахи, сарафаны. Покрой одежды старинный, как на исторических картинах, все длиннополое, длиннорукавное.
2
Долгое напряженное молчание прервал веселый смех Птухи. Стоявшая в первых рядах молодица, судорожно перебирая красные глиняные бусы, с испугом смотрела на бритое лицо мичмана.
– Ишь как на меня глаза пучит! – усмехнулся Птуха я повел на молодицу ласковым черным глазом. – Может, во сне меня видела, красавица?
– Ой, срамной какой! Лицо как коленка голое! – попятилась молодка. – Свинья необрядная!
– Зачем ты его так, девка? – примирительно сказали и толпе. – Мирской аль ново-китежский, родня мы.
– Знамо так! – дружно поддержали в толпе. – Василия Мирского, упокой господи его душеньку, помните? Говорил же он, что и в миру наши земляки, русичи, живут.
– Не земляки, а чужаки! Поганцы, чертово отродье, змеи шипящие!
. Это выкрикнул звонким горловым голосом высокий рыжебородый человек в нарядном кафтане до пят, не из сермяги или дерюги, а из добротного сукна ядовито-желтого цвета. Лицо его сплошь, кроме носа и узкой полоски лба, заросло густыми рыжими волосами. В тусклых оловянных его глазах затаилось зверино-злобное и рабски подлое. Нехорошее лицо, опасное!
– Прелестный голос! – поглядел Птуха на рыжебородого, – Удивлялось, почему он в одесской опере не поет. А рыжебородый завопил кликушно:
– Антихристы!.. Сыны дьявола! У них на голове рога сатаны!
– Патрикей скажет, только слушай! – насмешливо протянули в толпе. – Где они, рога-то?
– Под шапкой у них рога! – резко крикнул рыжебородый. – Сбей шапку, пощупай!
– Тю! Зачем сбивать? – Птуха снял мичманку и наклонил голову. – Щупайте, граждане! Какие же мы черти? И нас, как и вас, мама родила.
Ближний парень протянул руку, с опаской пощупал и крикнул радостно:
– Гладкая, как и у нас! Ей-бо, гладкая! Нет рогов!
Рыжебородый оттолкнул зло парня и пошел на мирских. Он остановился против Сережи и взвизгнул:
– А где третий глаз во лбу? Открой третий глаз, псёнок! У-у!.. Палачу бы под топор тебя! Чтоб и семени вашего не осталось!
Рыжебородый тянулся руками к Сереже. Казалось, он сейчас бросится душить мальчика. Сережа не отступил, не попятился, а ударил сильно по тянувшимся к нему рукам и крикнул: