Страница 53 из 56
Эта поимка была настоящим событием. Убитого крокодила разорвала толпа, оспаривая друг у друга его зубы, кусочки когтей, кожи и костей для талисмана против крокодиловых укусов.
Выслушав обычную просьбу и ответив обычным же образом, то есть торжественным обещанием рекомендовать деревню всем прибрежным торговцам, которые захотят основать фактории, путешественники достали в Ганго большую пирогу для поездки в Либревиль.
Они проехали мимо больших деревень Пандангои, Дуия, Могюи, Нумбе и Домбия и бросили якорь через день у живописной деревеньки Кобогои. Ни в одной из тех, которые они проходили, не встречали они такого довольства и благосостояния. Хижины были построены правильными рядами по перпендикулярному направлению к реке, а длинная плантация банановых и кокосовых деревьев, простиравшаяся за каждым рядом домов и покрывавшая их тенью, кончалась на берегу реки. Пристань имела не более восьми метров в ширину и была так густо окаймлена кустами, что только вблизи можно было приметить деревню, первые хижины которой почти омывала река.
— Здесь мы расстанемся, — сказал Лаеннек молодым людям, дошедшим благодаря его смелости до места назначения. — В этой деревне начинается французская земля, и я не могу сопутствовать вам далее.
Произнеся эти слова, Лаеннек не старался прикрыть чем-либо свое волнение.
Он был так тверд и решителен, что Барте и Гиллуа поняли совершенную бесполезность попыток уговаривать его переменить намерение и непреклонность его решения вернуться в верхнее Конго.
— Завтра вы будете в Либревиле,— продолжал Лаеннек,— а мы вернемся в лес… Так все идет на свете; и постоянно надо топтать ногами свое сердце, чтобы повиноваться требованиям жизни…— Тут голос Лаеннека начал дрожать. — Вот пальмовый лист для могилы бедной старушки в Плуаре, которая умерла, не увидевшись со мною… Вы сдержите ваше обещание, мне будет приятно думать об этом в пустыне… и… и…— Он сделал усилие над собою и кончил, пролепетав: — Вы мне позволите вас обнять, если думаете, что бывший дезертир достоин сохранять о вас горячее воспоминание…
Молодые люди бросились к нему на шею, не будучи в состоянии произнести ни слова; они задыхались от волнения.
Вдруг Лаеннек быстро вырвался из их объятий, бросил карабин на плечо и свистнул Уале.
— Прощайте! — сказал он обоим друзьям. — Прощайте! Если когда-нибудь вы будете в Сан-Паоло-да-Луандо, пришлите ко мне нарочного к Гобби, и — честное слово бретонца — я приду к берегу, чтобы увидеть вас…
Быстрыми шагами пошел он по дороге, которая должна была привести его к берегу Огове. Кунье, Буана, Нияди, Иненга и мосиконгские воины последовали за своим начальником, призывая на белых друзей своих все благословения мокиссо. Проходя мимо, эти добрые люди отдавали им часть своих талисманов против лихорадки, укусов змей и опасных встреч.
Гиллуа и Барте принимали все это на память. Последний негр давно исчез в лесу, а они не могли еще отвлечь своих мыслей от тех, кто расстался с ними, и глаза их все допрашивали глубины леса.
— Какая внезапная разлука, — вдруг сказал Барте, вздохнув.
— Так лучше, — ответил Гиллуа. — Этот железный человек, насмехающийся над людоедами, стихиями и лютыми зверями, чувствителен, как ребенок. Он не умеет переносить горести сердца.
Вернувшись к своей лодке, друзья с удивлением увидели Иомби, который на берегу наблюдал, как переносили в лодку плоды и пресную воду.
— Ты зачем не пошел за Момту-Самбу? — спросили они у него.
— Невольник следует за своим господином, — ответил добрый фан, — а Йомби — невольник.
5. Либревиль. —Возвращение во Францию
С невыразимым чувством грусти оба друга проехали Комо с гребцами-бакале. Они оставили за собой деревни Атекве, Гомия, Коло, Антобия, Фассоль, островки Шолиу, Нангье и Шика, два притока Комо — Мага и Ачанго — и наконец въехали в лиман Габона.
Через несколько часов они прибыли в Либревиль, где французский флаг, развевавшийся над домом губернатора и на мачте вестового судна, стоявшего в гавани, доставил им живую радость после неприятных происшествий, закинувших их в центр Африки.
Было около одиннадцати часов утра, когда они вышли на пристань; огненное солнце палило берег, и ни на военном корабле, стоявшем на рейде, ни на берегу ни одна душа не
отважилась подвергнуться зною. Все — губернатор, офицеры, администраторы, моряки и солдаты — отдыхали после завтрака.
Барте и его друг немедленно отправились к губернатору, и он их тотчас же принял.
Достаточно было сказать, что его спрашивают двое белых, прибывшие из внутренних земель в самой жалкой одежде, для того чтобы габонский губернатор Сервен счел своим долгом тотчас осведомиться об их национальности и их нуждах.
Это был бравый моряк, обязанный своим чином только собственным заслугам, немножко резкий в обращении, недостаточно честный перед самим собой, чтобы бросить грязную службу, но уважаемый и любимый всеми товарищами за чистосердечие и прямоту.
Он имел только один хорошо известный недостаток, впрочем, извинительный: терпеть не мог членов колониального комиссариата, которых называл писаками, хищниками, мастерами путать цифры и т. п. Его споры с этим корпусом, который он справедливо обвинял в разорении всех колоний, были известны во флоте и различных поселениях, где он был начальником, и редко бывало, чтобы комиссар-распорядитель, находившийся под его начальством, не был отправлен обратно через три месяца по приезде.
Колониальный комиссариат, как все административные корпуса, имеет склонность совать нос во все ведомства, впутываться во всякую службу. Главная цель его — уничтожить последнюю крошку честности, если таковая остается по недоразумению в возмутительном колониальном строе.
Сервен был единственный губернатор, не уставший еще от бесплодной борьбы с бездействием, недоброжелательством и невежеством колониальных бюрократов, он имел особенный способ кончать эту борьбу: немедленно отсылал обратно во Францию всякого администратора, который прятался за вечную стену уставов, чтобы не исполнить данного ему приказания.
Все эти господа были принуждены приходить в назначенное время и работать. Он сажал комиссара под арест каждый раз, как не находил его в канцелярии в часы службы.
Бесполезно говорить, что его ненавидела вся администрация и что его давно «спихнули» бы, как выражались эти господа, если бы у него не было хорошей опоры.
Никто в морском министерстве не смел его коснуться, потому что он был товарищем всех контр- и вице-адмиралов адмиралтейства, а они не позволили бы сделать ему ни малейшей неприятности. Когда он отсылал комиссара, ему присылали другого, и больше ничего.
Не далее как неделю тому назад к нему прибыл новый начальник администрации Жильбер-Пьер Крюшар, более известный под именем Жибе-Пье-Кюша, потому что он не в состоянии был произнести букву «р», как и все антильские креолы.
Его нарочно выбрали за его классическое ничтожество (в чем он, впрочем, мало отличался от других своих товарищей) в расчете, что он не станет вступать в ссору с губернатором. Он заменил знаменитого Тука, который остался на «Осе», когда Гиллуа и Барте были выданы Гобби капитаном Ле Ноэлем. Надо сказать в похвалу ему, что он не затеял еще ни малейшей ссоры со своим начальником.
Сервен был любезный и очаровательный человек, и, когда ему не приходилось ссориться с комиссаром, никто не имел характера приятнее и веселее.
Таков был человек, к которому явились Барте и Гиллуа. Только что они назвали свое имя и чин, губернатор протянул им обе руки и сказал:
— Как, это вы? Пять месяцев назад мне дали знать о прибытии вашем и двух других офицеров, а последний корабль привез мне известие о вашей смерти! Он же привез и других чиновников на ваши места.
Оба друга в нескольких словах рассказали ему о своих приключениях и страданиях, а также и о преданности дезертира, которому были обязаны своим освобождением.