Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 22



Ее кожа была сухой, как песок пустыни. Когда мы впервые легли в постель, кожа ее была прохладной, а потом стала теплой и горячей, как при лихорадке.

Невозможно описать ее глаза. Разве только скажешь, что это были глаза оргазма. То, что постоянно происходило в ее глазах, было таким лихорадочным, таким обжигающим, таким напряженным, что порой, когда я смотрел прямо в ее зрачки и чувствовал, как мой фаллос поднимается и пульсирует, то такую же пульсацию видел в этих глазах. Одними только глазами она могла дать этот, столь совершенный эротический ответ. Как будто лихорадочные волны дрожали там, как будто протекали там какие-то потоки сумасшествия... Что-то пожирающее, как огонь, зажигающее мужчину с ног до головы, что могло, как пламенем, уничтожить наслаждением, никогда не испытанным прежде. Она была королевой проституток, эта Бижо. Да, Бижо. Всего несколько лет назад ее еще можно было видеть в одном маленьком кафе на Монмартре. Она была какой-то восточной Фатьмой, с бледным лицом и горящими глазами.

Она была словно вагиной, вывернутой наружу. Ее рот — это не рот, который заставляет вас думать о поцелуе или о пище, это не губы, которые говорят, произносят слова, приветствуют вас, — нет, это, словно рот самого женского входа, сама форма его, и его движения, как бы стремились затащить тебя внутрь, возбудить тебя, — всегда влажный, алый и живой, как губы ласкаемого входа женщины.

Каждое движение этого рта обладало способностью возбуждать ответное движение, ответное волнение в мужчине, оно передавалось, как инфекция, разом. Все тело Бижо управлялось эротикой, этим гением желаний. Должен признаться, что это было весьма неприлично. Рядом с ней ты выглядел так, словно занимаешься любовью на глазах у всех, в кафе или на улице: как будто она ничего не оставляла на ночь, для постели, настолько ее эротизм был открыт, был всегда на виду.

Она и вправду была королевой проституток. Она творила любовь в каждый момент своей жизни, даже, например, когда ела. А играя в карты, не сидела пассивно, как сидели бы другие женщины, отдающие все свое внимание игре: по ее позе можно было почувствовать, что ее ягодицы распластаны по сиденью и что все в ней готово к обладанию. Ее груди всей тяжестью касались стола, и если она смеялась, то был эротический смех удовлетворенной женщины, смех тела, которое наслаждается каждой своей порой, каждой клеткой — тело, ласкаемое целым миром. Иногда я шел за ней по улице и видел, что ее преследуют даже уличные мальчишки. Еще до того, как мужчины видели ее лицо, они начинали за ней идти, словно она оставляла после себя звериный запах. Удивительно, что происходит с мужчиной, когда он видит перед собой поистине сексуальное животное. Звериная сущность женщины так тщательно замаскирована, — ведь и губы, и ягодицы, и ноги созданы, чтобы служить совсем другим целям, и все это словно какой-то цветной плюмаж, придуманный, пожалуй, для того, чтобы отвлечь мужчину от желания, а не для того, чтобы его усилить. Женщины, которые беззастенчиво сексуальны: у которых на лице словно нарисована их метка; женщины, которые возбуждают в мужчине желание выставить перед ними свой фаллос; женщины, для которых одежда — это лишь способ подать нам влекущие части тела; женщины, которые носят турнюры, чтобы увеличить бедра, носят корсеты, чтобы подчеркнуть грудь; женщины, которые швыряют в нас свою чувственность сквозь губы, ноздри, из рта, носа, глаз и волос и источают секс всем телом — вот женщины, которых я люблю!

Другие... Ах как долго приходится вам отыскивать в этих других животное. Они растворили его, замаскировали, залили духами, так что это пахнет совсем по-другому. Как что? Быть может, как ангел?

Вот одна история, происшедшая у меня с Бижо. Бижо была от природы неверна. Однажды она попросила раскрасить ее для бала художников. Это был год, когда и натурщицы и художники должны были нарядиться в африканских дикарей. Бижо попросила меня разукрасить ее, для чего пришла ко мне за несколько часов до бала. И я начал разукрашивать ее тело африканскими узорами моего собственного изобретения. Она стояла передо мной совершенно голая, и сначала я разрисовал ее плечи и груди, затем наклонился, чтобы разукрасить ее живот и бедра, а после встал на колени, чтобы декорировать нижнюю часть тела и ноги. Я рисовал с любовью и обожанием, словно то было актом моего восхищения перед ней. Ее спина была широкой и сильной, как спина цирковой лошади. Я мог бы взобраться на эту спину, и она не склонилась бы под моей тяжестью. Я мог бы сесть на эту спину и соскользнуть вниз, и взять ее сзади, ударяя будто хлыстом. Я желал ее. Но возможно, что еще больше мне хотелось сжимать ее груди — до тех пор, пока не слезла бы с них вся краска, и они снова не стали бы белыми, и я бы целовал их. Но я сдерживался и продолжал разрисовывать ее под африканку.

Когда она двигалась, яркие линии на ее теле становились подвижны, словно покрытое маслянным слоем море с течениями в глубине. Когда кисть касалась ее сосков, я ощущал, что они тверды, как вишни. Малейший изгиб каждой линии доставлял мне наслаждение. Я расстегнул брюки, высвободил фаллос. Она и не взглянула на меня и продолжала стоять неподвижно. Когда я разрисовал ее бедра и покрытую порослью ложбинку, она поняла, что я не выдерживаю, и сказала: "Если ты начнешь обнимать меня сейчас, то все испортишь. Не трогай меня пока. Пусть все высохнет Я буду ждать тебя на балу. И ты будешь первым. А сейчас не надо". — И она улыбнулась мне.

Разумеется, ее вход остался нераскрашенным. Она разрешила поцеловать ее там, осторожно, так, чтобы не снялась нефритовая зелень и красная китайская тушь.



Бижо пришла в полный восторг от своей африканской раскраски. У нее был вид королевы пустыни. Глаза ее сияли твердым ласковым блеском. Позвенев сережками, она засмеялась, накинула плащ и отправилась на бал. А мне потребовалось несколько часов, чтобы успокоиться, прийти в себя и одеться к балу. Я отправился на него в простом коричневом пальто.

Я уже говорил, что Бижо была из породы неверных. Краска на ней не успела просохнуть. Приехав на бал, я увидел, что не один уже мужчина постарался измазаться об африканские узоры Бижо, — линии их расплылись.

Бал был в разгаре. Ложи полнились сплетенными парами. Все мешалось в одном всеобщем оргазме, и Бижо меня не ждала. Где бы она ни проходила, всюду за ней оставались на полу капли семени, — след, по которому я легко выслеживал ее.

ХИЛЬДА И РЕНГО

Хильда была прелестной парижской натурщицей. Она безумно влюбилась в американского писателя, который писал так страстно и чувственно, что все женщины тянулись к нему. Ему писали письма, с ним пытались познакомиться через общих друзей. И те, кому это удавалось, поражались его мягкости и благородству.

Хильда испытала то же, что и все. Он был, однако, пассивен, и она сама стала ухаживать за ним. Лишь после того, как она сделала первый шаг и начала его ласкать, он ей ответил, и она получила его любовь. Но каждый раз ей приходилось начинать сначала. Сперва она соблазняла его: поправляла расстегнувшийся пояс, рассказывала о своих прежних любовных история, или ложилась на его диван, откинув голову и обнажив грудь, потягиваясь, словно огромная кошка. Она садилась к нему на колени, целовала его, расстегивала ему брюки и всячески возбуждала.

Они жили вместе несколько лет и очень привязались один к другому. Она привыкла к его сексуальному ритму. Обычно он ложился на спину, ожидая от нее наслаждений. Она же научилась быть активной и смелой, от чего немало страдала, так как по натуре своей была необыкновенно женственной. В глубине души она была уверена, что женщина может контролировать свои желания, тогда как мужчина не способен на это и, пытаясь сдержать себя, даже испытывает боль. Она чувствовала, что именно женщина должна откликаться на желание мужчины. И мечтала о ком-то, кто оказался бы сильнее ее, кто стал бы властвовать над ее чувственностью, вел бы ее за собой. Она была благодарна писателю, потому что любила его. Она научилась ласкать его фаллос, касаться его так, чтобы он возбуждался, научилась целовать, проникая языков глубоко в рот возлюбленному.