Колдун

может, даст какой совет?

Тут и вспомнился ей цвет.

Интересно, что он может,

как он ей в беде поможет?

Развязала узелок,

где завязан был цветок,

и вздохнула: «У травинки

что за сила? Как пушинкой

бить слона или быка,

так травою старика,

даже если пожелаешь,

вряд ли сильно испугаешь».

Всё ж к могиле колдуна

траву кинула она.

В тот же миг земля качнулась,

солнце тучей затянулось,

загремел из тучи гром,

будто кто разрушил дом,

град пошёл, и в миг единый

землю всю покрыли льдины.

Наступила злая мгла,

день укравшая дотла.

Крик разнёсся по округе.

Марья спряталась в испуге

за кладбищенский забор,

как в густые брови взор.

Страшно ей, но через щели

видит Марья, налетели

ведьмы, бесы к мертвецу

на поклон, словно к отцу.

Слёзы льют, скрипят зубами,

вдруг, упало с неба пламя

и могилу, как стекло,

на осколки разнесло.

Черти радостно завыли,

и поднялся из могилы

вместе с гробом злой колдун.

В сердце кол, словно гарпун,

не даёт ему свободу,

чтоб опять вредить народу.

В наступившей тишине

время шло, будто во сне.

Вдруг, мертвец сказал: «Мне надо

вашу помощь, слуги ада.

Кто безгрешен, подходи, –

кол мне вырви из груди».

Нечисть сникла. Эта братья

не способна снять заклятье:

всякий тут и вор, и тать.

Что с поганых можно взять?!

Захрипел колдун: «Ищите

и ко мне сюда тащите

бабу или мужика.

Ночь уж больно коротка».

Черти с нечистью в испуге

разбежались по округе.

Видит Марья, прямо к ней

ведьмы мчат быстрей коней.

Метлы уросят под ними,

то опустят, то поднимут,

почитай, до облаков

в рваных юбках седоков.

Марья съежилась от страха.

Так боится смерти птаха

в цепких лапах у кота,

так страшится сирота

взгляда мачехи и слова,

бессловесная корова

так боится мужика –

больно плеть его жестка.

В одночасье те старухи,

облепив её, как мухи,

понесли во весь опор

к колдуну на разговор.

Говорит колдун: «Далече

шла ты, девка, к нашей встрече,

не жалела бы еду,

не попала бы в беду.

Были б живы все и здравы,

полны радости и славы,

богатели б с каждым днём».

Марья вспыхнула огнём,

слёзы выступили: «Деда,

не кори меня обедом,

я, считай, что тридцать лет,

вспоминаю тот обед.

Ничего не позабыла:

как гнала тебя, как била,

виновата я во всём,

свой сама сгубила дом.

Если можешь, то хоть детям

дай в добре пожить на свете,

я ж свой крест снесу сама,

не хватило раз ума».

Ей в ответ мертвец: «Подруга,

коль окажешь мне услугу,

я тогда простить готов

твой привет, обед и кров.

Подойди сюда поближе,

наклонись как можно ниже,

кол мне вырви из груди

и домой себе иди».

Марья в страхе и волненье

подошла бесцветной тенью

к гробу, где лежал старик,

призадумалась на миг,

а потом перекрестившись,

крепко за кол ухватившись,

отмахнувшись от всего,

с силой дернула его.

 * * *

Рано утром тёплым летом

Марья встала до рассвета,

хоть мягка её кровать,

но уже не время спать.

Летом стыдно нежить тело,

потому как летом дела

у крестьян невпроворот:

свиньи, куры, огород,

козы с овцами, коровы,

пашня, пчёлы, сад фруктовый

и ещё десяток дел

знает всякий земледел.

Марья сладко потянулась:

«Слава Богу, что проснулась,

больно страшный снился сон,

напугал не в шутку он:

колдуны всё да злодеи.

Эй, Иван, вставай скорее,

солнце красное встаёт,

нас давно работа ждёт.

Мы к обеду сварим с Машей

для тебя хоть щи, хоть кашу,

ну, а коль поможет Бог,

сладкий сделаем пирог,

если хочешь, – можем с рыбкой».

«Молодец ты, – муж с улыбкой

обнял Марью, – я с тобой,

как за каменной стеной.

Всё ты можешь и готова

угодить мне вновь и снова,

благодарен я судьбе

и завидую себе».

Неожиданно с полатей

птичка прыгнула к кровати.

Марья крикнула ей: «Чиж,

ты откуда, что молчишь?

Или ты с дороги сбился,

иль от ворога укрылся,

может быть, споёшь, с утра

пожелаешь нам добра.

Ведь не зря ты скачешь дома,

словно друг или знакомый»?

Чиж чирикнул, сел на стул

и в окошко упорхнул.

Марья вдруг загоревала:

«Эту птичку я видала

то ль во сне, то ль наяву,

то ль слыхала чью молву,

но она мне как родная.

Отчего? Пока не знаю.

Ты не ведаешь, Иван»?

«Нет, я спал, как басурман, –

он в ответ, – иль, как девица,

так что было не до птицы.

Правда, видел сон, что мы

вдруг дожились до сумы.

Из-за подлого злодея,

ты пропала, я, жалея,

охранял детей, как мог, –

всё же вскоре в землю слёг».

Марью всю заколотило:

«Значит, это вправду было –

колдовство, скитанья, дед

и мучений тридцать лет».

Подошел Иван: «Причины

я не вижу для кручины,

сон дурной – он всё же сон,

не велик с него урон.

Мы с тобою, видишь, вместе,

дом, скотина – всё на месте,

дети рядом, все живём,

чаша полная – наш дом».

«Коли так, давай за дело, –

Марья вновь повеселела, –

проболтали пол утра,

нагонять часы пора».

И, как белка, закрутилась,

в суете чуть-чуть забылась,

отлетел куда-то сон,

как пустой ненужный звон.

Раскраснелось к полдню солнце.

Марья глянула в оконце

и увидела: старик

шёл деревней напрямик.

Толстой палкой суковатой

пыль пахал он, как оратай

пашет полюшко весной.

С виду страшный он и злой.

Деревенские собаки

взвыли разом, так во мраке

воют волки на луну,

поминая сатану.

Люди деда сторонились,

за спиной тайком крестились,

и не глядя взад, бегом

торопились скрыться в дом.

Дед замешкался немного,

а затем свернул с дороги

и зашёл в соседний дом

без расспросов прямиком.

Марья ахнула, пред нею

промелькнули вновь злодеи

и безумно длинный сон:

«Значит, снова ходит он,

значит, кто-то примет муки

через эти через руки.

Я ж рвала из сердца кол».

Марья рухнула на пол.

Долго нет, она лежала,

но очнулась, быстро встала,

на ходу схватив платок,

побежала за порог

прямиком к соседской хате,

чтобы всё о супостате

рассказать и тем помочь

отвести напасти прочь.

Чуть живая в дверь вбежала.

Что же видит? Среди зала

стол под скатертью стоит,

за столом колдун сидит,

перед ним большая чаша

с маслом сдобренною кашей,

рядом в потной кринке квас,

видно, с погреба зараз.

За столом ее подруга

деда кормит, словно друга,

поднесёт да подольёт.

Дед мурлычет, словно кот,

улыбается хозяйке

да рассказывает байки.

Та хохочет во весь рот

и щебечет в свой черёд.

Марье стул пододвигает:

«Проходи к столу, родная,

не стесняйся, заходи,

с гостем нашим посиди.

Ходит он от края к краю,

много видел, много знает,

слушай только да учись,

как свою устроить жизнь».

Дед жует, а сам кивает,

мол, действительно, всё знаю,

мол, не зря всю жизнь хожу,

попроси и расскажу.

Марья села виновато,

в голове туман и вата,

ничего не разберёт: