Зеленый луч. Буря

— Говорите, — кивнул головой капитан.

Поднялся Полтора Семена.

— А этих приемщиков на берегу посажали? — спросил он мрачным басом.

— Думаю, что посажали, — ответил капитан.

— А этих жуков-механиков поймают?

— Думаю, что поймают.

— Ну, это правильно, — пробасил Полтора Семена и сел.

Выступление моего долговязого друга вызвало оживление в зале.

— Простите его, Николай Николаевич, — сказал Донейко. — Семена-то Полтора, а ум на них всех один. Конечно, ему трудновато.

— Ему сто, церту, — возмутился беззубый засольщик. — Тральсцик-то вверх тормасками, а он носками дно достанет. Будет стоять, как буек.

— А што, а што? — сказал Полтора Семена. — Мне интересно, я и спросил. Подумаешь!

Смех затих, и слова попросил Свистунов.

— Может, нам покидать снег? — спросил он. — Все- таки тяжесть на палубе.

— Думаю, что не стоит, — ответил капитан, — сейчас его ветром все равно сносит. Вот если подморозит, тогда придется.

Больше вопросов не было. Капитан подождал, поднялся и еще раз обвел глазами собравшихся.

— Так как, товарищи, — спросил он, — еще поплаваем?

— Придется, — вставая, сказал Свистунов. — Иной раз, Николай Николаевич, думаешь, что это ты, Свистунов, все ешь да ешь рыбу, не пора ли уж и рыбе тобою закусить. Ан нет. Все, думаешь, я хоть еще пудик-другой съем.

Матросы вставали, распрямлялись, потягивались, в задних рядах кто-то кого-то толкнул, и началась шутливая свалка, однако сразу же прекратилась, когда капитан посмотрел в ту сторону. Снова мне показалось, что только что была проведена беседа на весьма почтенную, но скучноватую тему, что-нибудь вроде «беседы о рациональном использовании отходов рыбного промысла в сельском хозяйстве», и все собираются поскорее забыть все услышанное. Я глядел на моих товарищей, таких равнодушных к только что услышанным новостям, и мне становилось стыдно, что эти же новости произвели на меня такое сильное впечатление. Со страхом прислушивался я к каждому удару волны, и каждый раз, когда наклонялись стены столовой, мне казалось, что на этот раз они наклонились особенно сильно и что на этот раз они уж, наверное, не выпрямятся. Глядя на моих товарищей, я думал, что, верно, все-таки мне не быть моряком, что, видимо, равнодушие к опасности — врожденное свойство человека, которым я не обладаю.

Капитан подошел к дверям и остановился.

— Так, значит, товарищи, — сказал он, — я прошу всех быть на палубе или, в крайнем случае, в столовой.

— Есть, Николай Николаевич! — закричали ему. — Может, разрешите повару открыть камбуз и приготовить что-нибудь? На полный-то желудок не так скоро утонешь.

Снова наклонились переборки столовой, и я подумал, что решительно не способен в такой момент острить на эти темы. С грохотом рухнула на палубу волна. На этот раз казалось — действительно мы слишком долго лежим на борту. По лицу капитана я видел, что он собирался ответить насчет повара и камбуза, но он стоял не двигаясь и молчал: рот, приготовленный для ответа, глаза застывшие и отсутствующие. Он прислушивался к волне и к ветру и наблюдал уклон тральщика. Я посмотрел на моих товарищей. Долю секунды я видел в десятках глаз страх — обыкновенный человеческий страх. Он промелькнул, как тень, и быстро скрылся. На меня опять смотрели спокойные лица людей, совсем не думающих о том, что тральщик на этот раз положило особенно сильно.

— Ладно, — сказал капитан. — Можете вскипятить чайку, а если хотите — пусть кладовщик выдаст мясо.

Медленно выпрямлялся тральщик, и снова его качнуло, но уже капитан улыбался, и смеялись ребята, как будто ничего не произошло. Однако для меня многое изменилось. За эту секунду я усвоил очень важную истину.

Дело не в том, что я от рождения трус, а другие храбрые. Дело в том, что другие умеют сдерживать страх, а я не научился. И я знал, что учиться этому мне придется в ближайшие же часы.

Глава XXIII

МЫ ПЫТАЕМСЯ ОКАЗАТЬ ПОМОЩЬ

Все-таки, когда мы вышли из столовой, мне было очень страшно. Я не привык еще к штормовой океанской волне. Пока мы сидели в столовой, погода немного изменилась: ураган выл по-прежнему, по-прежнему волна заливала палубу, но снега стало меньше. Он еще несся мимо нас, забирался за воротник и в рукава, холодными иголками колол лицо, но уже можно было различить и нос тральщика, и быстро мчавшиеся по небу тучи, и небольшой участок моря по сторонам. От этого мне не стало легче, даже наоборот. Перед самым носом тральщика отвесно поднималась водяная стена такой вышины, что мне показалось: еще минута — и она сольется с небом. И она все росла и росла. Или нет. Непонятная сила тащила нас вниз, на дно, с такой удивительной скоростью, что вода не успевала сомкнуться над нашими головами. Потом стена перестала расти. Нос тральщика стал скользить по ней вверх, срезая слой воды, и эта вода, промчавшись по полубаку, низвергалась на палубу, билась о люки, о стену надстройки, всползала по стене вверх и, ослабев, лизала стекла иллюминаторов. Она швырнула меня к корме, и я, уцепившись за поручни, полез по трапу наверх, потому что мне казалось, что наверху не так страшно. Стоя на верхней палубе, крепко вцепившись в поручни, я осмотрелся. Тральщик был сейчас на вершине водяной горы. Глубочайшая пропасть разверзлась под ним. Далеко-далеко внизу ветер швырял горсти снега, пена расползалась по водной поверхности, белые точки плавали по воде. Я скорее догадался, чем разглядел, — это были чайки, такие спокойные, как будто вокруг не бушевало море. По тому, какими бесконечно малыми и далекими они мне казались, я понял, что волны и в самом деле чудовищной величины. Я хотел оглядеть горизонт, но горизонта не было видно. Чем дальше, тем гуще была пелена снега, тем труднее было разглядеть, что за ней происходит. И вот прямо по траверсу левого борта в снежном тумане я увидел расплывающееся пятно света. Оно не было неподвижным. Оно то поднималось, то опускалось, но, впрочем, может быть, поднимались и опускались мы. Мне трудно было судить.

Капитан вышел из рубки, долго всматривался в пятно и ушел; матросы на палубе показывали на пятно пальцем, и, если бы не рев урагана, я, наверное, услышал бы их возбужденные голоса. Но я ушел в радиорубку. Мне невмоготу стало смотреть на волны, каждая из которых могла бы положить десять таких судов, как наш тральщик.

Маркони даже не обернулся, когда я вошел. Надев наушники, он быстро писал. Я уселся, как обычно, га койку — на ней было мягче, чем на диване, — и решил подождать, пока он освободится. Здесь мне казалось не так страшно. Волны метались по палубе, сорванные ветром гребни носились по воздуху и порой с силою ударялись о стекла. Но к качке я привык, а ураган выл так же, как где-нибудь в степи. Закрыв глаза, можно было себе представить, что ты не на судне, могущем каждую минуту опрокинуться килем вверх, а в крепко ставленной, жарко топленной избе и ураган не опасен, а даже приятен, потому что приятно вспоминать о ветре и холоде в тепле и уюте.

Когда я открыл глаза, меня поразила фигура радиста. Он стоял у стола, как-то странно согнувшись, руками держась за наушники.

— Маркони, — окликнул я, — в чем дело? Чего ты застыл?

Он повернулся ко мне, но, кажется, меня не увидел. У него было белое, растерянное лицо. Открыв окошечко в рулевую рубку, он вдруг заорал срывающимся голосом:

— Николай Николаевич! Николай Николаевич!

Лицо капитана показалось в окошечке.

— Ну, в чем дело? — спросил Студенцов. — Чего вы разволновались, маркони?

— 90-й подает SOS, — сказал радист. Он вслушивался в точки и тире, звучавшие в наушниках. Медленно он переводил их на слова: — «Кто меня… слушает… прошу сообщить… ваши пункты… позывные…»

— Успокойтесь, маркони, — резко сказал капитан. — Возьмите себя в руки и скажите, какой пеленг направления на 90-й.

Пока радист определял пеленг, я соскочил с койки и, стараясь не обратить на себя внимание капитана, подошел к столу.