Кочевые дороги

Нехотя поднялись, глаза опустили.

— Как твоё имя? — ткнул я пальцем в грудь одного из кулутов, из тех, что смирные.

— У нас нет имён, гражданин насяльник, — мямлит он.

— Как раньше звали? — я настойчив.

— Таламат.

— Назначаю тебя старшим среди этого сброда. Буду общаться только с тобой. Ты будешь командовать ими, — тычу пальцем в кулутов. — Не слышу!

— Хорошо, господин! — отвечает Таламат.

— Не "хорошо", а "так точно" — ввожу первые элементы воинской дисциплины, и впредь, когда я называю тебя по имени, надо отвечать "Я". Еще отвечать "так точно, будет сделано", "никак нет".

— Так точно, гражданин насяльник, — отвечает лишенец.

— Отдыхайте, завтра трудный день. Разрешаю взять ещё мяса и кумыса. У нас сегодня праздник, всё-таки, — я строгий, но справедливый хозяин.

Я пошел навестить девушек, посмотреть на хороводы. Хорошо здесь. Поплясал с ними, потом еще накатил. Кажется, приходила Сайнара, требовала лошадь. Я, кажется, за лошадь потребовал ночь любви. Потом пришел дедок. Дух огня. Сел на корточки, начал набивать носогрейку. Потом зажигалкой, которую я ему сегодня подарил, раскочегарил трубку и сказал:

— Хорошо. Уважил старика. Без зажигалки просто беда.

Он выпустил в небо густую струю дыма. Я унюхал запах табака "Клан". Неплохо живут духи.

— Да не за что. Это я от бедности, но от чистого сердца.

— Вот именно! — ткнул мундштуком трубки в мою сторону дух, — тутошние всё норовят по протоколу. Я-то, конечно, помогу, потому как положено. Но только по-протокольному и помогу. А ежели от чистого сердца – то тогда не грех и расстараться для хорошего человека. Мы тут с мужиками перетёрли тему. Ты что хочешь?

— Я вообще-то домой хочу.

— Ты сегодня другой вопрос задавал, про свои страдания.

— Ну, так это одно и то же.

— Одно, да не одно. Страдания твои у тебя в голове, а попасть домой – это совсем другое. Я тебе вот что скажу. Перестань страдать, живи и радуйся. А к счастливому человеку удача сама идёт. Да и я помогу, чем смогу.

— Тогда хочу чтобы здесь был чай, табак, кофе и прочие колониальные товары.

— Ищите и обрящете, — рассмеялся дух, — ну, пора мне, гуд бай, амиго.

Я приоткрыл левый глаз. Темнота. Цикады стрекочут, потрескивает костер, а меня мучает сушняк. По бокам у меня притулились две девахи, не разобрать кто. Сопят тихонько. Я пошарил возле лежанки, но пиалу с водой не нашел. Странно, пиалы здесь делают, а кружки нет. Выполз из юрты, поплёлся к водопою. Какой яркий сон. Давненько я не напивался до появления внеземных цивилизаций. Такое редко мне снится, и, обычно, к пустым хлопотам в казённом доме.

— Грыждаанын насяльнек, — это Таламат, дежурит сегодня возле костра.

— Что хотел, Таламат?

— Надо оружие выдать. Слышал я, волки воют. Пока далеко, но могут придти. У нас нет ничего. Волки порежут овец, лошадей. Так неправильно.

М-да… это следует понимать, что гражданин решил выйти на свободу с чистой совестью. Но души прекрасные порывы надо поддерживать. Буркнул:

— Хорошо. Молодец. Так держать.

А сам отправился досыпать.

Утром позвал Мичила, построил зеков в шеренгу и произнес речь:

— Так, граждане хулиганы, тунеядцы, алкоголики. Я вам не возвращаю ваши санаа сюрун. Но упорным и добросовестным трудом вы можете искупить свою вину перед родом и подать прошение на помилование. Я его рассмотрю. А пока, в силу непреодолимых обстоятельств… — я что-то, как на производственной планёрке. Проще надо быть, — Короче, выдаю вам штаны, пояса и луки. Один нож на всех. Дежурить будете попарно восемь часов возле стада, восемь часов на стойбище. Один дежурит на холме, смотрит за обстановкой в округе. Таламат распределит, кто, где и с кем. Свободны.

Мичил выдал им обмундирование. Между собой пусть сами разбираются, степняки они или нет. А мы с Мичилом пошли заниматься спортом. Моя обновленная физиология требовала активного движения, нагрузок, а я сиднем сижу. На берегу реки взял валун, пуда на полтора и начал его выжимать. И Мичилу, говорю, бери камень по силе и делай как я. Потом пробежка, отжимания, подтягивания. Мичилу тяжело, но держится, как может. Потом помывка. Хорошо-то как!

Пришла Сайнара, опять про лошадь. Я что-то вчера обещал, нет? Надутая, как воздушный шарик. Наверное, про ночь любви я вчера погорячился. Я осерчал – я вообще с похмелья, и лучше меня не трогать. Сказал, что бесплатно только кролики размножаются и пусть соберет два мешка кизяка, тогда и лошадь получит. С нашим-то поголовьем мешка-то не набрать, но пусть работает. Труд из принцессок делает человеков. Развернулась и ушла с гордо поднятой головой и расправленными плечами. Не знаю, что для неё унизительнее – просить или навоз собирать.

Решил с мальцом заняться экономикой сельского хозяйства. Начали с арифметики. Умный мальчик Мичил. Отец мог бы им гордиться. Настоящий кочевник. Сказал, что арифметика – это для сецен-мудрецов, или юлэр-дурачков, что, с точки зрения степняка – одно и то же, а ему нужен меч и конь, как у Элбэхээн Боотура Стремительного. Еще один Буратина, деревянный. Впрочем, в его годы и я такой же был. Заставил его посчитать до десятка, сложение-вычитание. Педагог из меня никудышный. Тут розги нужны.

Встали, пошли по окрестностям. Осмотреть надо, всё-таки, что здесь и как. Прошлись по аласам, издалека посмотрели на кулутов-пастухов. Вроде пасут. Смех один. Для десятка овец – два пастуха. Ну плюс кони. У нас всего почти пятьдесят лошадей, мы типа состоятельные, а с другой стороны, жрать скоро нечего будет.

Я спотыкнулся о камень и чуть не пропахал носом траву. Пнул камешек. Какой-то он неестественный, чёрный. Поднял, потер. Черный, с характерным блеском. Поковырял его ножом. Антрацит, если мне не изменяет склероз. Набрал камешков покрупнее, и Мичила заставил набрать, пошли к костру проверять. Точно, ура, у нас уголь. Полыхает за будь здоров. Родня смотрит, открывши рты. Теперь не надо собирать кизяк и ломать хворост в лесу. Мля, мы со своим костром на угольном пласте стоим, не хватало нам еще устроить локальный Армагеддон. Погасили костёр, и я выложил днище очага крупными камнями. Так-то оно поспокойнее будет.

Девушки сидят, что-то то ли шьют, то ли шкуры выделывают. Принцесска тоже, вроде при деле. И лясы точат. Моё убеждение крепнет – два мешка навоза, и ни граммом меньше, пусть она здесь сидит хоть до морковкиного заговенья. Не нравится, пусть пешком идёт. Я с гордостью оглядел кочевье и удовлетворённо рыгнул. Жизнь наладилась.

Утром, когда я пил свой утренний кофе и смолил первую сигарету, ко мне подкралась Алтаана, и спрашивает, что это я пью.

— На, попробуй. Эта штука называется кофе.

— Фу, горький, я лучше кумыс пить буду.

— Вам, папуасам, не понять изысканного аромата, — я с утра недобр.

— Ты почему чай не делаешь? — опять спрашивает.

— А чай вы пить не умеете. Бухаете туда сахару, чтоб задница слиплась, а чай – напиток деликатный.

Ей что-то из-под меня надо, не верю я в добровольные приступы любопытства. И точно. Рассказывает мне романтическую историю любви и ненависти наследной принцессы и простого пастушка.

— Она ему не дала, что ли? — переспрашиваю я, — Зря. С её характером это, возможно, был единственный шанс. Ты мне к чему эту жалостливую историю рассказываешь? Я виноват что ли, что она дурочка? И я не психотерапевт Курпатов, вытаскивать из депрессии девочек, которых пытались насиловать. У неё на лице следы порочных наклонностей, как же я сразу не разглядел. Спасибо, что открыла мне глаза. Такой добрый лучистый взгляд только у серийных убийц и встречается. Заманила, короче, пацана в лес и распустила на ленточки.

— Не в лесу, а в горах! — Алтаана чуть не плачет. Её миссия проваливается, я уже сразу понял, что она пришла лошадь просить.

— Вот! В горы она его заманила! — не ей, наивной степной девушке, тягаться со мной в словесной эквилибристике. — Короче, золотая моя, лошадь она получит.