Кочевые дороги

Что бы ни говорили господа свинские мужские шовинисты, жизнь устроена так, что всё, будет так, как хочет женщина, простите мой французский. И еще, мне кажется, у Ирины сорвало все заклёпки на тормозах. Меня бессовестно имели, не побоюсь этого слова, три раза в сутки, не принимая никаких возражений. Я попытался сопротивляться и однажды сказал Ирине:

— Дорогая, сколько можно? Мне совсем не двадцать лет, это ты молодая, у меня уже сердце и холестериновые бляшки. Отдышка, давление, организм изношен бесчинствами юности, нервная система расшатана тремя браками, не считая прочих мелочей.

— Сколько нужно, столько и можно, — отрезала она, и я с трудом выдержал взгляд её невозмутимых серых глаз, — знаю, в каком месте у тебя давление. Ты, мерзавец, воспользовался моим беспомощным положением, склонил добродетельную женщину к сожительству, втоптал в грязь моё чистое имя, а теперь заявляешь, что я тебя заездила. Ничего, тётя Маша хорошие травки варит, весь холестерин растворяют и укрепляют не только нервную систему вместе с… иммунной. Если б ты еще пил, саботажник, поменьше, так вообще на здоровье перестал жаловаться.

После травок от Афанасьевны, я действительно чувствовал себя прекрасно, никаких страданий с похмелья, да и куда-то, заодно, подевались отдышка, звон в ушах и круги перед глазами. Фамильное лежбище терпеливо принимало удары судьбы и однажды не выдержало, что-то там внутри треснуло и со стуком отвалилось. Доигрались, итическая сила. Ирина на этот случай нецензурно прошипела, и сказала, что, дескать, домовой починит.

В такой непростой, но благотворной атмосфере прошло еще три дня, и однажды Ирина за завтраком – кофе, гренки, джем, пробормотала, дескать, что-то Боренька давно не являлся, не похоже на него.

— Тьфу на твой язык, — говорю, — тебе два дня до отъезда, а тут мне не хватало безобразных сцен на виду у всей деревни. Реноме моё разрушать, вместе с репутацией.

— Твоё реноме, моншер, — съязвила Ирина, — уже ничего не спасёт. Я завтра уеду, надеюсь, навсегда, а ты тут со своей репутацией останешься. И всю оставшуюся жизнь будешь её отмывать. Кстати, отвезешь нас утром в город, что-то неспокойно мне. — Она вздохнула. — Поедем мы завтра.

С утра я отвёз Ирину в город, мы с ней тепло попрощались. Она даже слезу пустила, да и мне чего-то не по себе стало.

— Ты звони, — всхлипнула она, — просто так звони. Может, на выходные съездим к тебе. И не забудь про ту штучку. Ну всё, пока.

Она развернулась и пошла, а Аня помахала мне рукой и крикнула:

— Ты, Вольдемар, нам позвони, мы к тебе приедем!

Я тоже не стал затягивать проводы, развернулся и сел в машину. Нечего сопли разводить. Надо было бы сделать кое-какие дела в городе. Поехал по магазинам, закупать всё по списку: и сантехнику, и инструмент, и спецодежду и бытовую химию. Набрал всякой еды из расчета на три недели, водки и коньяку. Короче, машину набил под завязку и подался обратно, к родным пенатам.

В доме, после отъезда Ирина с Аней было пусто и тихо. Я сообразил себе перекусить, и, потихоньку, за рюмкой коньяка, размышлять, что же надо сделать. Прошелся по своим владениям, нашел на кухне записку от Ирины и пакеты с травой. Ирина писала, чтобы я не пил много, а в пакетах оставила траву от похмелья, на всякий случай. Я видимо, чего-то недопонимаю, но этой траве можно было бы такие бабки понять, мама не горюй. Но никто даже и не шевелится, а мне и вовсе в лом, я сюда отдыхать ехал, а не торговлей заниматься. Походил я ещё кругами по усадьбе, полюбовался на газон, и решил, что моя нервная система получила слишком сильный стресс, и поступил по рецепту психотерапевта-алкоголика, своего бывшего соседа Курпатова. Так вот он считал, что нервические стрессы, а именно внутренние конфликты, надо вышибать хорошей дозой спиртного, так, чтобы утром не возникало никаких мыслей, кроме как о головной боли и тошноте. Это, по мысли доктора, должно примирить внутреннее и внешнее, и, тем самым, способствовать душевному здоровью пациента в ущерб физическому. Довод он приводил железный – сломанную руку можно вылечить, а сломанные мозги – нет. Я так и поступил, проще говоря, нажрался, как свинья.

Утром, конечно же, я еще раз пострадал. Ворона, гадина, уже сидела на подоконнике, а не на ветке. Поняла, что я не собираюсь её ощипывать, вот и обнаглела. Хотя, что ей надо – непонятно, колбасу не жрет, а другой еды у меня пока нет. Я забил на проблему болт, предсказания соседа сбывались – я не думал ни о чем, кроме своих страданий, и пошел заваривать себе волшебной травы.

Дальше пошло легче. Я разобрал купленные вещи по кладовкам и начал обустраиваться всерьёз. К примеру, пора было бы покрасить штакетник в палисаднике, его облезлый вид коробил мои истэтические чуйства. Я взял банку с синей краской, кисти, напялил перчатки и халат и отправился в палисад, непосредственно к фронту работ. Увидел соседку, Марью Афанасьевну, она обрабатывала свой палисадник, что-то там то ли окучивала, то ли выпалывала. Поздоровался с ней, пожелал доброго дня и начал красить забор. Чего-то мы зацепились с Афанасьевной поговорить насчет цветов, я рассказал ей про свой опыт выращивания морковки. Однажды, когда я еще в Якутии жил, у меня была под окном грядка. И я откуда-то припер семена, мне вроде их тётка давала, говорила, что это морковь. Ну я, как порядочный, конечно же по пьянке, взрыхлил два квадратных метра земли, густо посеял, обильно полил. А на следующей неделе меня загнали в командировку почти на пять недель. Вернулся, дело было поздним вечером, смотрю в окно, что-то народ с неестественной частотой нарезает круги мимо моих окон. Я немного удивился, вышел посмотреть, у моего дома мёдом, что ли намазано? А оказалось, что я перепутал семена и вместо морковки высадил ночную фиалку. Она настолько хорошо взошла, и даже так зацвела, что вечерами вокруг дома стоял медовый аромат, вот народ к нему и потянулся.

Афанасьевна посмеялась, потом и говорит мне:

— Чувствую, по твою душу едут. Ты стой, со двора не выходи и не вмешивайся. Я сейчас этого Борьку отважу навсегда, раз он по-человечески не понимает.

Я не сходу врубился, о чём речь, однако через пару минут услышал рёв движка. К моему дому подъехал наглухо затонированный джип, и из него вывалились четверо крепышей с битами в руках.

— Где эта сука? Ирка, выходи! Б… убью на… Ё…завела себе, где этот гандон? — первый из всех парней, был, судя по всему, Боря, совершеннейший бык, бойцовской породы, муж Ирины. Он увидел меня, его мозжечок получил целеуказание и Боря направился ко мне

— Аааа! Явился, не запылился! — заголосила Афанасьевна, выходя из-за ограды. В руках у нее был берестяной туесок с водой.

— Отстань, старая! Отвали, не лезь не в свое дело! — отмахнулся от нее бык. Однако, не обращая на него внимания, она подошла ближе и зачастила:

— Явился, не запылился, сокол ясный, говорила я тебе, чтоб ноги твоей здесь не было, — и тут она начала что-то говорить, быстро и неразборчиво. Я стоял столбом с кисточкой в руках и тупо смотрел на эту сцену, хотя мне надо было хватать дрекольё и готовиться к обороне.

Мир вокруг потерял цвет, все стало чёрно-белым, наступила тишина, я видел только, как шевелятся губы у Афанасьевны, как она макает руку в туесок и резким движением кисти брызгает водой на качка, как сверкают в солнечных лучах капли, как он вскидывает руки, пытаясь защититься от чего-то. Потом все потеряло резкость, подернулось рябью. Я очнулся, когда возле дома не было ни джипа, ни бугаев, ни Афанасьевны. В мир вернулись цвет и звук. Квохтали куры, где-то брехал пес и скрипел ворот колодца. Трава стала зеленая, забор синий, облака – белыми. Я зашел в дом, налил полстакана водки и махом выпил. Занюхал рукавом и плюхнулся на табурет.

ГЛАВА 8

Улахан Тойон сильнее всех. А нищий акын – сильнее тойона, ибо может заморочить человеку голову так, что тот потом три луны будет ходить сам не свой. И ведь никогда люди не говорили, что предсказания этих сумасшедших не сбывались, а тут прямо сказал "человек по имени Магеллан". И где теперь его искать?