Территория отсутствия

— А жена будет одна?

— Ирка знает, что меня могут задержать дела. Она привыкла.

— Но я не привыкла.

Егорин разжал пальцы, отступил на шаг и прищурился:

— Уверена?

— Абсолютно.

— А вдруг я чем-нибудь пригожусь?

— Ты не золотая рыбка, я не старуха.

Он окинул ее оценивающим взглядом.

— По-моему, ты перепутала роли. Ну да ладно, забудем. Будем считать, что мы познакомились только сегодня. Надеюсь, увидимся вечером. Ты ведь не откажешь нашему гению в моральной поддержке, придешь отметить открытие выставки? Кстати, я наблюдал за вами. Кажется, из-за тебя Антон впал в транс, — наблюдатель ухмыльнулся. — Похоже, я с ним оказался в одной упряжке.

Волоча за собой остроносого оператора с телекамерой, к Егорину подскочила бойкая девица в черном костюмчике и затараторила:

— Господин Егорин, не могли бы вы поделиться с нашими зрителями мыслями о выставке? Чем привлекло вас творчество молодого петербуржца Антона Леднева? Разве в Москве мало талантливых скульпторов? — и, не давая опомниться, сунула под нос микрофон.

— Не мог бы! — рявкнул взбешенный меценат.

Но даже эту, единственную, фразу Мария не слышала. Она спешила к выходу, где, перекуривая, мило ворковали двое: ее друг и соседка Антона.

С первого взгляда на них стало ясно, что внезапный елисеевский приступ любовной горячки грозит обернуться хроникой.

— Митя, я устала. Поедем отсюда.

— Сейчас, — не двинулся с места тот.

— Дай, пожалуйста, ключ и скажи точный адрес. Я доберусь сама.

— Я тоже поеду с вами, — опомнилась первой белобрысая тихоня. — Мне надо собаку выгулять.

Собачий выгул оказался мощнее дружеской просьбы и мгновенно склонил чашу весов в пользу обратной дороги. В машине Мария приняла решение.

— Извините, ребята, я передумала. Хочу прогуляться по Невскому. Черкни мне адрес, Митенька, — она с невинной улыбкой протянула Елисееву блокнот и ручку. — Я недолго, ты не волнуйся.

— С тобой все в порядке?

— Да.

— Точно? Может, пройдемся вместе? — кажется, совесть в нем еще оставалась.

— Пиши!

— Не забудь, в восемь у нас банкет.

— Ага.

Через полчаса она томилась у кассы на Московском вокзале, где конечно же вышел облом: билетов на тридцатое декабря не было никаких. Незадачливая путешественница соглашалась вояжировать даже в тамбуре, но кассирша рявкнула следующего и потребовала не мешать.

— Девушка, вы пройдите к той кассе, — показала рукой на другое окошко женщина в енотовой шубе. — Там, кажется, есть билеты на «Красную стрелу».

— Спасибо большое! — никогда еще новогоднюю ночь она не встречала в поезде. Но когда женщине перевалит за тридцать, а она еще делает что-то впервые, значит — это только начало.

В ресторан они отправились вдвоем, у Елены был спектакль. Соседка Антона, оказывается, служила искусству. Поглощая с аппетитом закуски, Маша вполуха слушала сразу двоих. Слева захлебывался восторгом друг, докладывающий о бесчисленных талантах восходящей театральной звезды, справа делился творческими планами скульптор, намекая, что в новогоднюю ночь искусствоведа ожидает приятный сюрприз. Она терпеливо выслушивала обоих, удивляясь, как могла променять тишину и уют нового дома на этот бессмысленный треп. Вокруг льстили, искренне восхищались, пророчили успех, поздравляли, выражали надежду — отрабатывали приглашение на банкет.

— Можно пригласить вас на танец? — над ней почтительно склонился Егорин.

— Можно.

В танце Женька двигался, как пантера: пластично, уверенно и опасно. Мария пожалела егоринскую жену.

— Чем занимаешься?

— Работаю в антикварном салоне.

— Кем?

— Экспертом.

— Устраивает?

— Вполне.

— Личная жизнь в порядке?

— В полном.

— Замужем?

— Да.

— А почему обручального кольца нет?

— Послушай, Егорин, ты пригласил меня танцевать или допрашивать?

— Я пригласил тебя, чтобы побыть в этом бедламе вдвоем. Давай смоемся отсюда, а?

Она остановилась посреди такта. Рядом застыл большой упрямый ребенок, который канючил понравившуюся игрушку.

— Женя, я давно уже не та девочка, которой ты целовал руку в пионерском лагере.

— Вижу, — ухмыльнулся он и снова вовлек ее в танец. — В тебе, Машка, наверное, черт сидит, еще минута, и я потеряю голову, — последние слова он выдохнул в ухо.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я тоже соглашусь стать безголовой?

— Почему нет? Жить одним рассудком скучно.

— Мне нравится иногда поскучать.

— Отлично! Главное, чтоб «иногда» не становилось «всегда». Но тебе вроде это не грозит, — певица лихо закрутила последнюю ноту, народ вяло похлопал и двинул к своим столикам. В кармане Егорина зазвонил телефон. — Черт! Извини. Да, Ириша... Все в порядке, я очень занят, у меня переговоры, перезвоню, — отрывисто бросал в трубку «переговорщик», не отставая ни на шаг от Марии. — Маш, подожди!

— Да?

— Возьми мою визитку. Может, все-таки понадоблюсь. Жизнь — штука сложная, никто не знает, что будет завтра.

— Завтра, Женя, наступит Новый год, — улыбнулась она.

За столиком уныло жевал в одиночестве Димка.

— Ты куда пропала?

— Танцевала.

— А, — безразлично кивнул Елисеев и посмотрел на часы. — Мань, может, рванем отсюда? Подышим свежим воздухом, прошвырнемся по Невскому до Дворцовой, елку посмотрим. А потом я тебе памятник Катьке покажу.

— Кому?

— Екатерине второй. Там есть одна особенность... В общем, сама поймешь, когда увидишь.

— Елисеев, скажи честно: ты договорился с Леной забрать ее после спектакля?

— С чего ты взяла?

— Памятник, о котором ты мне талдычишь, в двух шагах от Александринки. Подозреваю, что в этом театре и служит твоя Елена.

— Пока не моя, — вздохнул Елисеев.

— «Пока» — категория временная, — усмехнулась Мария, поднимаясь со стула. — Поехали, горе ты мое луковое.

Через четыре часа, когда Антон сопел в соседней комнате над детективом Агаты Кристи, а Мария бездумно пялилась в телевизор, позвонил по сотовому Елисеев и доложился, что они с Аленой пьют чай.

— Это все? — спросила Мария.

— Я, наверное, ночевать не приду. Ты не в обиде?

— Я не твоя жена, чтобы в таком случае обижаться.

— Ну, — промямлил Димка, — все-таки приехали вместе, а остаешься одна с Антоном.

— Беспокоишься за мою честь? Катись, Митька, к черту, ты мне надоел!

В комнату заглянул хозяин.

— Что-то случилось?

— Ничего. Звонил Митя, он у Алены. Предупредил, чтобы не волновались.

— Ясно, — понимающе кивнул Антон и испарился. Через минуту высунулся снова. — Маш, у меня обнаружился неплохой коньяк, давай по рюмке, а?

— Не хочу.

— А чаю?

— Кофе есть? С молоком?

— Есть, — обрадовался он.

— Тащи.

После кофе сами собой на журнальном столике оказались рюмки, рядом выставилась бутылка армянского коньяка и маслины с лимоном.

— Маша, можно я скажу пару слов?

— Под маслины?

— Больше ничего нет, — растерялась творческая личность. — Хочешь есть? Может, сгонять в магазин? У нас рядом ночной.

— А колечки с творогом там продают?

— Ты любишь колечки?

— Обожаю!

— Правда?! Я тоже, это моя слабость. Только о ней никто не знает.

— Скрываешь?

— Ну, — замялся он, — взрослый мужик, а помешан на пирожных, глупо как-то. Я вообще-то не любитель сладкого, — поспешил откреститься скульптор от постыдной страсти, — но в нашей кондитерской их так выпекают. Потрясающе! У них там свой цех и...

Мария, не выдержав, расхохоталась, разом скинув лет десять.

— Ты чего?

Но она не в силах была ответить, заливаясь смехом, как будто не чашку кофе выпила, а осушила бадью смешинок. Ее приводила в восторг забавная смесь интуиции, какой от рождения обладает каждый талант, и простодушия, странного в молодом современном мужчине. Невысокий очкарик с внешностью заштатного чиновника поражал святой простотой, одаряя надеждой, что мир не так уж и плох.