Страница 16 из 46
— При чем здесь твой дядя Игорь? — не выдержав, расхохоталась Ольга. — Я тебя про школьный буфет спросила. — Она очень заразительно смеялась, подхватить этот смешливый вирус оказалось проще простого. И он подхватил.
Смех вызывало все. Ругань дворничихи за окном, наглая муха, норовившая усесться на выступавшую из сиропа вишню, никчемный вопрос, ответ невпопад, безумное утро, непонятный день, легкость перехода на «ты», необъяснимая готовность идти друг у друга на поводу — все смешило, радовало и скидывало каждому хохотуну лет по двадцать, превращая обоих в дурашливых школьников.
— А с чего ты вдруг вспомнила про школьный буфет?
— Кофе больше нет, — прыснула хозяйка. — Могу предложить зеленый чай, очень полезно для здоровья.
— Может, лучше тяпнем бальзамчику?
— Легко! — Она вскочила из-за стола, и уже в следующую минуту желудок приятно обожгло черным, густым, крепким напитком, напомнившим тот счастливый июль, когда пятиклассник Гена впервые был вывезен на курорт с чудным названием «Юрмала». — Еще по пятьдесят? Вместо кофе?
— Легко! — скопировал гость хозяйку. Его охватил вдруг азарт подражания. Захотелось так же бесшабашно отвечать, знать, как облупленных, всех соседей, заходить в никому не известный подъезд со смешными горшками на синих стенах, выставлять отметки своим школярам (ведь он же историк, черт побери! Мог бы работать в школе) — захотелось ясной, спокойной, размеренной жизни. Не на ходу отвечать по телефону близким, расслабляться по выходным, по будням вкалывать от души, материть без страха правительство, без упрека быть патриотом — жить, а не пытаться перемудрить жизненные законы.
— Гена-а, Геннадий Тимофеевич!
— Что?
— Тебя не дозваться, что-то не так?
— Все нормально.
— А про школу я вспомнила, потому что ты ел в точности, как мой сосед по парте.
— Да? И что же с этим обжорой случилось?
— Стал миллионером.
— Общаешься?
— Нет.
— Почему?
Она равнодушно пожала плечами:
— Не знаю, Неронов никогда мне не нравился.
— Как и я?
— Не поняла?
— Говорят, манера выдает натуру. Если мы с твоим одноклассником в этом смысле схожи и тебе неприятен один, значит, другой должен тоже вызывать антипатию, согласна?
— Нет.
— Почему?
— Неординарная вы личность, Геннадий Тимофеевич. Политик, как правило, не спрашивает, а утверждает. У вас же, дорогой депутат, сплошные вопросы.
— В таком случае, мой дорогой избиратель, перед вами редкий экземпляр, можно сказать, раритетный. Надеюсь, вы это учтете, когда придет время выбирать среди многих.
Шел откровенный треп, пустой разговор ни о чем двух взрослых, серьезных людей. Являлось ли это естественной разрядкой после недавнего стресса или взаимным желанием слушать друг друга — неизвестно. Но ни к чему не обязывающая болтовня доставляла обоим удовольствие, позволяя наивно верить, что макромир вокруг так же хорош, как и тот уютный мирок, в котором они сейчас пребывали.
В комнате зазвонил телефон.
— Извини, я сейчас, — хозяйка вышла, не прикрыв дверь за собой, словно давала понять, что тайн от гостя нет никаких.
Оставшись один, Геннадий рассеянным взглядом обвел кухню, машинально выбивая пальцами на столе барабанную дробь. Узкая мойка, буфет, плита, небольшой стол, пара плетеных стульев, один из которых под ним, веселая шторка в горошек, холодильник — последний раз в похожей кухоньке он был очень давно. Тогда напротив сидела другая хозяйка и с застывшей улыбкой терпеливо выслушивала беспомощный бред, какой нес ее запоздалый гость. Теперь же он больше слушал, чем говорил, не опаздывал, напротив, примчался вовремя, но его, не других, испытывала судьба. И это справедливым не показалось. Подобную несправедливость могут скрасить только подарки, какими та же судьба смягчает свои удары. Встреча с хозяйкой этого дома, кажется, могла стать таким щедрым подарком.
— Звонил Митя, — вернулась Ольга, — будет, минут через пять.
— Отлично, надеюсь, ему не составит труда меня подвезти?
Она присела на стул и мягко добавила:
— Все будет хорошо, поверь мне. Люди попадают и не в такие переделки, как мы. Все образуется, вот увидишь.
Из всех сказанных сейчас слов ему понравилось только одно — «мы». Оно означало готовность быть вместе, что бы ни случилось дальше. Остальное — набор фраз, способных без подкрепления делом вызвать одно раздражение, на такое он и сам большой мастер.
— Посмотри на меня внимательно, Оленька: похож я на человека, который нуждается в помощи или поддержке? — Депутат хотел напомнить о месте, какое занимает под солнцем, о своем утреннем смелом поступке, но решил промолчать. Умный и без того поймет, в чем смысл этой фразы, к дуракам же эта учительница явно не относилась. Многословие тут ни к чему.
— Ты не против, если я зажгу сандаловые палочки? — неожиданно предложила она. — Очень хорошо расслабляет, создает настроение. Я люблю этот запах, наверное, в прошлой жизни была индианкой, — рассмеялась славянка. Она только притворялась школьной учительницей, а на деле являлась ведьмой, самой что ни на есть настоящей — завораживающей, сбивающей с толку, способной околдовать. И очень красивой.
— В таком случае я готов стать индийцем в жизни сегодняшней.
...Ему давно не было так хорошо, так спокойно, радостно и легко. Димка привез кофе, продукты, бутылку французского сухого вина. Гость предпочел бы русскую водку, но со своим уставом в чужой монастырь, как известно, не ходят, а потому пришлось выпить то, что разлил по бокалам хозяйкин брат. На осторожный вопрос сестры: «Как там?» братец ответил: «Нормально», на этом их скупой диалог закончился. От собственных вопросительных интонаций Геннадий отказался. И не столько из гордости, сколько по возникшему вдруг чутью: эта родственная гостеприимная пара разобьется в лепешку, чтобы оградить своего дорогого гостя от неприятностей. Зажатый на хлипком стуле между холодильником и столом, он вспомнил, что значит семья, когда судьбою и Богом человеку с пеленок дарован друг. Не прилипала, не прихлебатель — тот, кто имеет в себе изначально черты близких по крови людей, и, подобно растению со своими ростками, они вместе питаются от общего корня. Вспомнил отца, с которым почти не виделся, кого никогда, к стыду своему, не расспрашивал об истории рода. Сестру — с ней общался урывками, всегда на ходу, без интереса к ее судьбе. Вспомнилась мать. В день ее похорон была важная деловая встреча, он приехал на кладбище, когда опускали гроб. Валил снег, и занятой сын принял слезы на отцовских щеках за тающие снежинки... Глупо, жалко, смешно. На что тратится жизнь? На погоню за химерой, на баб, на думскую свару, на попытки обскакать себя и других? «Суета сует и всяческая суета», — как сказал бы Экклезиаст. Тот мудрец подошел к истине близко, но так и не дал ответа, в чем же смысл жизни. А он прячется где-то около, совсем рядом. Может, в этом непривычном для русского носа сандаловом запахе или в винной капле на дне бокала, в смеющихся темных глазах хозяйки, в шутках ее неглупого брата, в аппетитной закуске, голосах за окном, в последних лучах заходящего солнца — во всем, что помогает человеку ладить с собой и миром.
— Спасибо, ребята, за сегодняшний день, мне пора, — гость решительно отодвинул кофейную чашку и улыбнулся хозяйке: — Следующий обед за мной. Как насчет грузинской кухни?
— Вы просто подталкиваете мою руку поставить в бюллетене против вашей фамилии галочку, дорогой депутат, — развеселилась избирательница. — Политик, который задает столько вопросов, вызывает только симпатию и доверие.
— Ну, так что, пообедаем вместе в следующую субботу? — непривычно для себя настаивал он.
— Неисправим и упрям! Принимаем приглашение, Митя?
— С удовольствием!
— Отлично, тогда созвонимся в пятницу, договоримся о времени. Я сейчас точно не помню, что у меня запланировано на конец недели. Сможете позвонить мне после восьми?
— Я — нет, — заявила Ольга.
— Почему?