Дикие

Анни ответила неопределенно:

— Пока я чувствую, что это не мое лицо, а чужое.

— Да какое это имеет значение? Ты выглядишь потрясающе! Давай примерим костюм. Хочу проверить, как на нем смотрятся цветы.

Вернувшись в комнату Анни, Сюзи достала из коробки розовый, в маках, шелковый костюм. Анни с сомнением посмотрела на него.

— Сюзи, ты думаешь, мне эти брюки пойдут?

— Не брюки, а вечерняя пижама, — ответила Сюзи, помогая Анни облачиться в этот наряд. — Это же Сен Лоран, дорогая. Ты же знаешь, что, покупая такую вещь, ты не можешь выглядеть плохо. — После этого Сюзи отступила на шаг назад и, прищурившись, осмотрела Анни. — Если ты хочешь сразить их наповал… нужно еще что-то. — Она щелкнула пальцами и воскликнула: — Нет! Наверное, я уже теряю чутье; нужно что-то другое и поменьше. Снимай эти штаны, я имею в виду пижаму.

— Снять эти брюки? — Как бы защищаясь, Анни вцепилась в пояс.

— Да, этот костюм не очень сексуален. Конечно, он модный, но эта высокая шея, с этими рукавами, как у цыгана-скрипача… Я хочу сказать, тебе нужно что-то открыть. Примерь эту блузу. Она доходит прямо до колен.

— Но ведь здесь же с обеих сторон разрезы — от подмышек до кромки, — попыталась возразить Анни.

— Да, но при таких маленьких розовых шелковых завязках они не раскроются. Тебе пойдет.

Анни с неохотой сняла пижамные брюки.

— А теперь снимай колготы и трусики, потому что их видно в талии, — Сюзи была неумолима.

— Сюзи, я не могу отправиться на вечер к Артуру голой.

— О, дорогая, ты показываешь с боков меньше, чем остальные покажут спереди, а без колготок босоножки будут лучше держаться на ноге. — Сюзи бросила взгляд на тонкие серебряные тесемки, которые крестом обхватывали лодыжки Анни.

— Сюзи, я не могу.

— Анни, встань, забудь, что ты — старая замужняя женщина, и посмотри на себя в зеркало! — Сюзи подтолкнула Анни к своему старинному высокому зеркалу на подвижной раме.

Анни посмотрела на себя, зажмурилась, снова посмотрела и медленно улыбнулась. Затем на ее лице вновь появилось сомнение.

— Я не знаю, что подумает Дюк.

— Не говори ему ничего — просто покажи! Он ахнет! Сейчас, готовя для своих ребят еду, Анни чувствовала себя спокойно, поскольку на ней был запахнут халат.

Стон толпы на стадионе «Три риверс» эхом отозвался в комнате Анни, где стоял телевизор. Ее сыновья, как лунатики, брали ощупью свои гамбургеры, не отрывая глаз от телевизора.

— Ребята, как дела? Чего-нибудь хотите? Билл сказал спокойным голосом:

— Мам, если ты и дальше будешь говорить, то мы не услышим, что там происходит.

Дэйв посмотрел на свой гамбургер.

— Эй, ну ты же знаешь, что я не люблю горчицу. Остальные двое что-то промычали, будто в трансе, поэтому Анни поспешила наверх, чтобы закрепить в ушах камелии.

Она услышала, как хлопнула входная дверь, потом дверной засов, но не очень громко. Судя по звуку, у. него был удачный день, слава Богу и за это. На крышке бара она оставила графин с мартини. Она почувствовала неожиданную, необычную вспышку обиды, что ее счастье в этот вечер будет зависеть от настроения Дюка, которое кто-то мог ему испортить днем в офисе, но она постаралась не думать об этом. Подождав, когда, по ее расчетам, он налил себе второй бокал мартини, она спустилась вниз, встала в дверях комнаты с телевизором, улыбнулась и сказала:

— Если ты готов, то я тоже.

Именно это сделала Анни.

Дюк смотрел телевизор и не слышал ее. Анни повторила это громче, чуть ли не крикнула, и Дюк обернулся. Он смотрел на нее недоверчиво.

— Господи, Анни, что ты сделала с головой?

— Я сходила в салон красоты. Для этой вечеринки.

— Ты не можешь идти в дом моего босса в таком виде, будто свалилась в аэродинамическую трубу, — Дюку пришлось кричать, чтобы перекрыть голос телекомментатора. — Иди причешись и сделай такую прическу, какую ты носишь обычно, с лентой на голове.

Анни постояла в нерешительности, затем направилась к стулу Дюка, чтобы можно было говорить без крика. Дюк медленно осмотрел Анни с ног до головы. Он шагнул вперед и выключил телевизор, что сопровождалось протестующими возгласами сыновей.

— Анни, что за чертовщиной ты занимаешься? Иди и надень что-нибудь подходящее.

— Но это же от Ив Сен Лорана.

— Меня это не волнует. Пусть хоть от Святого Петра. Сними его.

— Сними его! Сними его! — начал было передразнивать Дэйв, но осекся, когда отец свирепо посмотрел на него.

Как только Анни заплакала, все ребята мигом испарились из комнаты. У нее потекла косметика вокруг глаз — а ведь Стэн потратил целый час своей жизни, приклеивая эти реснички по одной. Не сказав ни слова, она выбежала из комнаты.

На верху лестницы она заметила кучу грязных, пропахших потом футбольных форм.

— Ну почему они не могут бросить их в бак для стирки, он же стоит в прихожей? — Своими симпатичными серебряными босоножками она ударила эту кучу.

Наклонившись, чтобы поднять грязные носки и футболки, она услышала за спиной голос четырнадцатилетнего Роба.

— Мама, я думаю, ты выглядишь классно. Просто ты не похожа на…

— Маму, — с горечью добавила Анни.

— По-моему, отец старомоден. Анни подумала, что Сюзи сделала это без умысла… Или с умыслом?

В семь часов этого же вечера Пэтти позвонила своей матери во Флориду.

— Мам, как сердце? — всегда спрашивала Пэтти, хотя после операции ее матери прошло уже два года.

— Отлично, все отлично, — ее голос был хрупким, но энергичным; так говорили все жители Сильвер-Сити. — Я только что примеряла свой новый ковбойский костюм — красный с белой каймой, широкополая шляпа и ковбойские сапоги. Он тебе понравится. Держу пари, что ты никогда бы не подумала, что я буду капитаном болельщиков. Завтра «Сильвер-сити» играет с клубом «Тех, кому за 60» из Сарасоты.

Пэтти расплакалась. В голосе матери почувствовались зловещие нотки.

— Что он теперь натворил?

Пэтти выбрала рукой из волос кукурузные хлопья и зарыдала.

— Я больше не могу.

— Я знала это! Прошлой ночью мне приснился сон, что тебя засосало в какую-то черную дыру. Доктор Манхейм говорит…

Пэтти взвизгнула:

— Я не хочу слышать об этом твоем юнговском мумбоюмбо!

— Ты не должна так разговаривать со своей матерью. К тому же он последователь не Юнга, а Фрейда. Мне хотелось, чтобы ты, дорогая, попробовала обратиться к психоаналитику.

— Мне не нужен психиатр. Стефен — это реальная проблема.

— Не надо отказываться от помощи, дорогая. Ты же разговариваешь со своей мамой. Возможно, ты берешь на себя ответственность до уровня навязчивого желания. Это могло бы стать принудительным и вызвать клиническую депрессию.

— Как ты смеешь обсуждать меня с доктором Манхеймом!

— Я опасалась, что ты начнешь походить на папину тетю Эллу.

— Мам, она же старуха. А мне всего тридцать три, — Пэтти стряхнула молоко со своего зеленого шерстяного рукава. — Моя проблема просто в том, что мой ребенок — инвалид, это, естественно, постоянно угнетает меня, и мне поэтому нужно небольшое словесное утешение.

В голосе матери послышались нотки усталости.

— Дорогая, посочувствовать нетрудно, но ты же знаешь, что утешение не приносит реальной пользы. Стефен нормален настолько, чтобы водить тебя за нос.

— Как ты можешь говорить так о ребенке, который обречен провести всю свою жизнь в инвалидной коляске?

— Где Стефен ни проведет ее, он не идиот. Вспомни, какой высокий у него коэффициент умственного развития. Когда он в гневе начинает бросаться, он точно знает, что делает. А остальное время он сидит в этой коляске и целый день смотрит телевизор и использует силу, которую он развил, для того, чтобы бросать все, что можно ухватить руками. Он вымещает свой гнев на тебе, потому что никто другой не мирится с его выходками и криками. Дорогая, Стефен точно знает, как тобой манипулировать, а поскольку ты чувствуешь свою вину, ты позволяешь ему делать все, что он хочет. Если бы он общался с другими детьми-инвалидами, то не смог бы давать волю своей злости и жалости к самому себе.