Страница 54 из 129
Следующее упоминание об этой истории встречается в приложениях к роману «Роб Рой». Автор пишет:
Как-то раз, находясь в Париже, мой друг получил послание от своих знакомых: те приглашали его прийти на квартиру к одному бенедиктинскому священнику и полюбоваться из его окон на заинтересовавшую его процессию. Придя по указанному адресу, друг среди прочих гостей застал там незнакомого мужчину, мрачно сидевшего у камина. Мужчина был уже сильно в летах — высокий, худой (откровенно говоря, просто кожа да кости), на груди у него поблескивал малый крест Святого Людовика. В его лице в первую очередь привлекали внимание сильно выступающие скулы и подбородок. У старика были серые глаза и седые волосы, в которых, тем не менее, угадывался природный рыжий цвет. Обветренное, загрубевшее лицо было густо усеяно веснушками. Между моим другом и стариком завязалась ни к чему не обязывающая беседа по-французски. Они обсуждали улицы и площади Парижа, пока наконец старый вояка — он выглядел как старый солдат и, как оказалось, и был таковым — не произнес со вздохом (при этом в его речи проступил сильный хайлендерский акцент): «Да что там говорить, ни одна из них не стоит Хай-стрит в Эдинбурге!» Как выяснилось, этот страстный поклонник «Старого дымокура»[9] (который ему так и не довелось еще раз увидеть) носил имя Алана Брека Стюарта. Он скромно доживал свой век в Париже, получая небольшую пенсию и ничем не напоминая того горячего и вспыльчивого молодого человека, который, по распространенной версии, когда-то убил обидчика своей семьи и своего клана.
Со своей стороны, мне хотелось бы сделать два замечания. Во-первых, в официальном полицейском рапорте, составленном по горячим следам убийства в Аппине, преступнику приписывались не рыжие, а черные волосы. И во-вторых, не мог же друг Вальтера Скотта принять следы от оспы за веснушки на лице у Брека? Вот на этом месте — на встрече со старым, явно разочарованным жизнью (а, может, и мучимым призраками) человеком — мы закончим рассказ о таинственном убийстве в Аппине и поспешим на паромную переправу.
Профессия паромщика — нечто совершенно особенное. Паромщик похож на лифтера — он едет и едет, но никогда не приезжает. Стоит только его судну пристать к берегу, как тут же раздается окрик с противоположного берега, и паромщик — с неподражаемым, одному лишь ему присущим терпением — отправляется в обратный путь.
Однако, в отличие от лифтера, образ паромщика окутан дополнительным, уходящим корнями в мифологию флером важности и таинственности. Я не знаю другого ремесла (кроме разве что могильщика), которое бы навевало столь мрачное и раздумчивое настроение на любого человека. Покажите мне хоть одного путника, который при взгляде на перевозчика не вспомнил бы Харона! Бьюсь об заклад, что когда каждый из них выкладывает положенные шиллинги, то мысленно добавляет к ним жуткий невидимый обол.
Шотландия — страна, которая как нельзя больше подходит для таких унылых и мрачных путешествий. Вы только представьте себе, как серый туман опускается над озером и утлая посудина медленно движется к едва видимому, призрачному противоположному берегу. А горец-паромщик, облаченный в темную непромокаемую штормовку, лишь усугубляет эту гнетущую иллюзию своими скупыми односложными репликами — мрачными «ну-ну», сдержанными «может быть», редкими «да» и безнадежными «нет».
В Англии путешественник может месяцами не вспоминать о пароме. Максимальное наказание, которое его ждет, — несколько лишних миль за рулем автомобиля. По сути, я знаю лишь одну неизбежную переправу — на Линкольнширском побережье. Когда возникает необходимость попасть из Нью-Холланда в Гулль, без парома действительно не обойтись. Шотландия совсем иное дело! В этой стране с ее причудливыми полуостровами и широкими заливами путнику надо держать в уме по меньшей мере двенадцать паромных переправ (если он, конечно, хочет избежать долгих и весьма неприятных объездов). Одно из таких мест, обеспечивающих кратчайший путь в Форт-Уильям, — переправа через Лох-Левен, что в Баллахулише.
Представьте себе темные горы, вздымающиеся из озера; черные очертания деревьев, которые, подобно марширующим солдатам, маячат на вершинах холмов; горные хребты, нагроможденные на подступах к туманным цитаделям Гленко и Лохабера — и все это, как в зеркале, отражается в слякотно-серой поверхности воды, тронутой лишь легкой рябью по краям и бурлящей в центральной полосе приливной волны. Моросит мелкий дождик, превращая противоположный берег в зыбкое, двоящееся марево.
Паром представляет собой видавшее виды плоское, похожее на таракана судно, внутрь которого добавлен (должно быть, к вящему негодованию самого парома) старенький мотор. Управляют всей этой конструкцией двое — мужчина и мальчик, оба говорят на двух языках. Между собой они изъясняются на блестящем, взрывном гэльском, и лишь когда обращаются к пассажиру, переходят на медленный старательный английский.
Как только становится ясным, что вы вместе с вашим автомобилем намереваетесь воспользоваться стареньким паромом, перевозчик громко кричит:
— Оставайтесь, где стоите! Мы сейчас.
Похвальная, хотя, возможно, и небезопасная поспешность. Подозреваю, что суета, внезапно возникшая на борту парома, может окончиться на дне Лох-Левена. Однако перевозчика, похоже, не волнуют меры предосторожности. С помощью мальчика он споро крутит тяжелый деревянный барабан, направляя судно к берегу. Здесь они сооружают из нескольких досок приблизительное подобие сходней. Раздается команда:
— Теперь прошу на борт!
И вы с тяжелым скрежетом заезжаете на палубу скромного парома.
Судно отталкивается от берега и энергично врезается в воды Лох-Левена: старенький мотор, похоже, работает на полных оборотах. Судно ловит течение и с вежливым «извините» пристраивается в его струю — на некоторое время нам по пути. Затем паромщик выполняет ловкий маневр, и мы разворачиваемся в сторону Форт-Уильяма, пункта нашего назначения.
В какой-то момент я ловлю на себе испытывающий взгляд Старого Морехода и уже знаю, что сейчас произойдет. Таинственный незнакомец, чей образ во все времена (начиная с самой первой переправы) маячит за спиной каждого паромщика, вот-вот обозначится на горизонте и попросит его подвезти. Ну точно, так и есть! Я оказался прав.
Не стану ли я возражать, интересуется паромщик шепотом, если он захватит в Форт-Уильям одного отличного парня, коммивояжера? Бедняга пропустил поезд из Баллахулиша и ни за что не попадет на место, если я великодушно не соглашусь его выручить. Ха, хотел бы я посмотреть на человека, которому придет в голову добираться до Форт-Уильяма на поезде! Дорога через озеро составляет примерно восемь миль, в то время как по железной дороге через Обан и Крианларих потянет на все восемьдесят пять миль!
Мне тут же представляют маленького бойкого шотландца, который, как оказалось, уже сидит в недрах судна. Отличительные черты — неизменный котелок и выражение терпеливого оптимизма на лице. С собой коммивояжер везет объемистый коричневый портфель, и вид у него такой, словно вот сейчас — как по мановению волшебной палочки! — оттуда появятся невиданные товары: пара корсетов или какой-то новый, незнакомый мне сорт табака.
Итак, теперь уже вчетвером мы продолжаем путь в Форт-Уильям, оставляя светящийся Лох-Линнх слева от себя.
Незнакомец оказался одним из непризнанных героев нашего мира — торговый представитель, которому полагалось поездом «путешествовать» по Хайленду. Однако данный способ передвижения оказался малоэффективным, поскольку моторизованные омнибусы бегают лишь вдоль центральных дорог, а моему новому знакомому требовалось по долгу службы посещать множество захолустных городков и деревень.
С некоторой горечью коммивояжер поведал мне, что он думает по поводу жизни вообще и торговых поездок в частности, просветил относительно товаров длительного пользования, галантереи и текстильных изделий, а также рассказал много интересного обо всех шотландских фермерах и (отдельно) о жителях острова Скай, предпочитающих изъясняться непечатными словами.
9
«Старый дымокур» — шутливое прозвище Эдинбурга.