Чаша огня

— Хорошо! Если ты не можешь быть здесь со мной, пусть так! Тогда я полечу с тобой туда!.. Ведь это возможно?

Ее молящие глаза впились в меня. Заметив мою нерешительность, она заговорила снова:

— Ну, хорошо, если нельзя сразу, я прилечу к тебе после, через какое-то время… через год, два. Можно? Я готова ждать сколько угодно, лишь бы быть с тобой! Максим! Скажи же что-нибудь! Не молчи!

— Подумай, Юли, — голос мой срывался от волнения, было трудно дышать, — подумай, ведь самое страшное ждет тебя завтра… Очень скоро о случившемся со мной узнает весь Город… да что там Город, — вся Земля! Мой поступок… мою преступную ошибку вынесут на всеобщее обсуждение, и меня осудят… не могут не осудить! Такое нельзя прощать никому! И тогда осуждение людей падет и на тебя. Твои же подруги спросят тебя, как ты можешь быть рядом с таким человеком? Как ты можешь любить преступника, принесшего в жертву своим амбициям жизни трех товарищей?.. И что ты ответишь им тогда?

— Нет! Не говори так! — Юли затрясла головой. — Ты не мог поступить подло! Все было совсем не так!

— Откуда ты можешь знать это? Ты не была там и ничего не видела. Все было именно так!

— Нет! — Она сделала отчаянно протестующий жест рукой. — Я могу ошибаться умом, но не сердцем, Максим, только не сердцем! Вот, слышишь, как оно бьется? — схватила мою руку и приложила ее к своей груди, где отчаянно колотилось ее сердце. — Пусть тебя осудят, но ведь не все же! Ты мог ошибаться. Ты не бог, ты человек! Нельзя же быть такими жестокими к людям за их ошибки. Верь мне, многие сумеют понять тебя и простить, как я… А иначе, где же тогда та хваленая справедливость, о которой нам всем говорят с детства?!

Она посмотрела на меня с почти безнадежным отчаянием.

— Любовь ослепляет тебя, — сказал я, ласково проводя ладонью по ее щеке, — и ты не можешь понять одного, — ошибка, которую я совершил, стоила трех человеческих жизней! Я нарушил Высший Закон нашего общества, — я лишил людей жизни! Никому не дано такого права. Мы можем только дарить ее. И я должен быть наказан за это злодеяние!

— Но это же не справедливо! Как можно ценить одну жизнь, одновременно отнимая другую?

— Не будем больше об этом! — прервал я ее. — Это изгнание будет лишь ничтожной долей искупления моей вины. И если ты действительно не хочешь видеть меня подлецом, тогда не препятствуй мне… Если я останусь на Земле, я никогда не прощу себе этого… но и тебе тоже!

Я замолчал. Юли сидела рядом на постели, сникнув всем телом. Она перестала плакать, и лишь время от времени вздрагивала всем телом. Наконец, она подняла ко мне бледное лицо. Попросила совсем тихо:

— Не прогоняй меня сейчас, пожалуйста…

Я взглянул в ее доверчивые глаза и через минуту позабыл обо всем на свете, поддавшись их влекущей, завораживающей силе…

Серая дрожащая мгла окружала нас зыбкой стеной, и весь остальной мир был где-то далеко-далеко, за пределами этой призрачной границы. Я лежал, не шевелясь. Впечатление было такое, будто меня погрузили в мутную серую воду, в которой все связи и ощущения прежнего мира утратили всякий смысл. Только совсем глубоко во мне еще гулко билось сердце — крохотный мостик между реальностью и небытием… А что если и он оборвется, и уже не будет никакого возврата в прежний мир? Разделяющая нас пропасть станет столь огромна, что моя жизнь в сравнении с ней окажется вспыхнувшей, и погасшей на ветру искрой. Ничего больше не останется: ни света, ни звуков, ни прежних ощущений, — только эта бесконечная, без форм и очертаний, мгла, будет заполнять меня…

Мне стало жутко от этих мыслей. Захотелось кричать, звать на помощь, но язык точно высох во рту, и вместо него был какой-то отвратительный колючий комок. Я почувствовал, что задыхаюсь. «Уж не сон ли это?» — мелькнула мысль, и тут же серую пелену пронзил ослепительный луч солнца, озарил сумрак радостным светом, за ним второй, третий… Острые стрелы света вонзались в серую медузу, раскинувшую над нами свои щупальца, и она дрогнула, испуганно метнулась в дальние уголки комнаты. Уже не было прежнего холодного мрака, не было страха. Отблески солнечных лучей заиграли ослепительными искрами в глубине хрустального шара, висевшего на потолке, поплыли оранжевыми волнами по его поверхности.

Я взглянул на Юли. Она лежала на боку, спиной ко мне. Волосы ее разметались по подушке, и в них вспыхивали крохотные искорки, точно звезды, загорались на ночном небе. Я осторожно склонился к ней и коснулся их губами, затем поцеловал ее горячее гладкое плечо, шею, там, где она переходила в плечо. Она не проснулась, не почувствовала моих прикосновений. Чуть припухшие губы ее слабо улыбались во сне. Наверное, ей снилось что-то хорошее. Плотно смеженные ресницы едва вздрагивали, а под глазами проступали почти не заметные лиловые тени. На лице ее было столько радостного блаженства и восторга, что я невольно тоже улыбнулся, наблюдая за ней. Сон ее был безмятежен и тих, как сон ребенка.

«Нежный цветок, потянувшийся к солнцу, которому суждено погаснуть…» — на память пришли строки какого-то поэта. Я постарался отбросить от себя эти мысли. Сейчас не хотелось думать о плохом. Хотелось хоть немного побыть в предрассветных сумерках наедине с моей любимой, наслаждаться ее красотой и нежностью. Пусть плохие мысли придут потом, с рассветом, когда встанет солнце. Сейчас я буду упиваться этой тишиной, этим спокойствием.

Я осторожно взял руку Юли и поцеловал по очереди все ее пальцы. Она тихо вздохнула и пошевелилась. Еще окончательно не проснувшись, сделала вялый жест рукой, проводя запястьем по лбу. Медленно повернулась на спину. Я встретил ее туманный со сна взгляд и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Я лег рядом с ней. Она приподнялась на локте и легла на меня грудью. Волосы упали ей на лицо. Она убрала их и положила руки мне на плечи. Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза, не произнося ни слова, — всякие слова были бы сейчас лишними. Я чувствовал, как бьется ее сердце рядом с моим, как волнующе горячо ее обнаженное тело. А она внимательно изучала мое лицо, словно впервые увидела его сейчас, и загадочно улыбалась. Потом она крепче прижалась ко мне и приблизила свое лицо к моему лицу, так, что я ощущал ее дыхание на своих губах.

Теплая волна нахлынула на меня, наполнила сердце до краев. Я прикоснулся губами к ее губам, забывая обо всем на свете. Никогда я не думал, что в таком легком касании можно ощутить гораздо больше, чем в самых жарких и страстных поцелуях. Я наслаждался этим трепетным соприкосновением наших губ бесконечно долго. Ее губы едва заметно шевелились, ускользали от меня и возвращались снова, вливая в меня ее горячее дыхание.

Юли слегка приподнялась на локтях, шепнула:

— Я никогда не думала, что это бывает так…

Она замолчала, рассеянно улыбаясь, и думая о чем-то своем.

— О чем ты?

Она взглянула на меня, улыбнулась печально и нежно. Ласково провела рукой по моим волосам, но ничего не ответила.

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, милый!

Мне почему-то не хотелось, чтобы она называла меня так сейчас.

— Спасибо тебе! — сказала тихо. — Этой ночью я была счастлива, как никогда в жизни! Это совсем другое, нежели в храме, во время обряда Шораши-Пуджа… Наверное потому, что озарено нашей любовью? Но я не похожа на гетеру, ведь, правда?

Сколько нежности и преданности было сейчас в ее глазах! Но ночная сказка исчезала с пугающей быстротой. Юли еще не осознавала этого, она все еще была во власти ночного дурмана. Каждая частица ее горячего тела еще была полна желания близости со мной. Как головокружительна глубина ее глаз!.. И как трудно смотреть в них сейчас, когда час расставания так близок!

Я выдавил из себя улыбку, и ее пристальный взгляд слегка смягчился. Нет, не могу я больше смотреть в ее глаза, не могу от нее ничего скрыть! Я повернул голову, отводя в сторону взгляд, и стал безучастно разглядывать золоченый край оконной рамы, там, где стекло уже начало розоветь в лучах нарождавшейся зари. Мы молчали, и молчание это становилось с каждой минутой все тягостнее. Наконец, я решился заговорить первым.