Чаша огня

— Знаешь, Максим, — после некоторого молчания, заговорила Илви, — ты все правильно говорил о добре и долге… Но человек изначально примитивное животное, которое всегда стремится только к выгоде для себя. Я не раз убеждалась в этом. Это не исправить никаким воспитанием, никакой трансформацией.

— О какой выгоде ты говоришь?

— О самой обычной, Максим, — грустно усмехнулась она. — О примитивной выгоде животного — поесть, усладить свои похоти, понадежней укрыться от опасности… И еще человек обладает способностью приспосабливаться. Вот откуда появляются такие, как Эвид. Они не идут открыто против общества, но гнездящийся в них бес рано или поздно толкнет их к совершению какой-нибудь подлости. И таких много, гораздо больше, чем мы думаем. В сущности, вся наша жизнь — игра. И кто более искусен в этой игре, кто может лучше скрывать свои подлинные чувства и желания, тот, в конце концов, оказывается в выигрыше.

— Что ты такое говоришь? — воскликнул я. — Ты только послушай, что ты говоришь! Что значит жизнь — игра? Жизнь, это жизнь!

Я был просто ошеломлен этим ее признанием. Я никогда не мог привыкнуть к переходам ее мысли, столь бессмысленно нелогичным, неожиданным и пугающим.

— Какой ты еще молодой и несмышленый! — спокойно сказала она, глядя на меня.

— Возможно, но не настолько, чтобы не понять всей абсурдности твоих слов! Как ты можешь называть игрой жизнь, в которой борются, страдают, любят, счастливы тысячи, миллионы людей?

— Все это осталось на Земле, Максим! Оглянись вокруг — где здесь эта твоя жизнь? Люди играют в благородство, чтобы не выглядеть в глазах других подлецами. Каждый пытается показать себя храбрецом только ради того, чтобы его не обвинили в слабости и трусости… Игра, сплошная игра!

— Значит, то, что мы создаем на протяжении столетий — игра? Значит, те безымянные герои, которые отдали свои жизни на пути к светлому будущему и те, чьи имена отлиты золотом в Храме Памяти, тоже играли, спасая мир и преобразуя нашу планету? А те, кто еще будет отдавать свои жизни на космических дорогах ради продвижения человечества во вселенную, тоже сделают это ради игры в героизм и благородство? Значит братство, любовь, верность, честь, — все, что объединяет и связывает нас на Земле, — тоже игра?.. Игра?

Внутри у меня все кипело, словно приступы жара снова захлестнули мое тело, а душа переполнилась гневом.

— Я не говорила этого, — тихо возразила Илви.

— Послушай! — перебил я ее, чувствуя, что должен высказать ей все до конца. — В своей жизни я совершил страшное преступление — по моей вине погибли люди… близкие мне люди! Это было на Земле, и поэтому я сейчас здесь, как в наказание за совершенное. Но я не сожалею о том, что попал на эту планету, и не потому, что теперь у нас появилась надежда на спасение. Нет! Я не сожалею об этом, потому что заслуживаю такого наказания… Но чем ты лучше меня?

— О нет! — воскликнула Илви. — Убить человека я бы не смогла!

— Ты его уже убила!

— Как?

Она испуганно посмотрела на меня.

— Ты убила человека в себе! Честного, чистого и бескорыстного человека, каким была на Земле до этой планеты. И я очень сожалею, что не знал тебя раньше, иначе…

Я замолчал.

— Что иначе?

Илви впилась в меня взглядом.

— Ничего! Все это пустое.

Илви смотрела на меня широко раскрытыми глазами, а я чувствовал, что все мои слова тонут в пустоте, и от этого только росло мое негодование и раздражение. Наверное, она догадалась об этом. Сказала примирительно:

— Ну, успокойся, Максим! Успокойся. Я просто не подумала прежде чем говорить… Честное слово, я не хотела этого говорить! Прости.

— Нет, ты хорошо подумала! Это твои убеждения и они уже въелись в твою кровь!

Я повалился на диван, чувствуя нарастающую слабость и злость одновременно. Отвернулся к стене.

— Максим! — позвала Илви, но я не отозвался. Она затихла в кресле около меня.

Прошло какое-то время, прежде чем я успокоился. Я лежал, прислушиваясь к гулу ветра снаружи, а в душе все еще оставалась горечь сожаления от нашего разговора. Ветер все так же монотонно и свирепо завывал за стенами домика. При каждом его ударе маленькое здание содрогалось, но не поддавалось напору стихии — страховочные якоря были надежно вбиты в почву.

— Проклятый ураган! Долго это еще может продолжаться? — спросил я, обращаясь не столько к Илви, сколько к своим мыслям. Я по-прежнему лежал лицом к стене и не видел ее.

— Неделю, может быть больше, — негромко ответила она сдавленным голосом.

Я повернулся на спину, все еще избегая смотреть на Илви. Потом все же посмотрел на нее. Она плакала — глаза ее покраснели и блестели от слез. Мне стало жаль ее.

— Ты совсем бледный, — первой заговорила она. — Тебе плохо?

Голос у нее дрожал. Она нерешительно встала и подошла ко мне, коснулась пальцами моего лба.

— У тебя опять жар!

Она принялась рыться в аптечке. Через минуту выпрямилась, держа в руках ампулу с каким-то лекарством. Некоторое время разглядывала его, затем вылила в стакан воды. Лампа на потолке горела в полнакала, и в помещении стоял приятный полумрак. Я заметил, как лекарство окрасило воду в яркий синий цвет. Губы у меня ссохлись и потрескались. Я чувствовал, как волна жара действительно поднимается от ног к голове. Вода в стакане медленно становилась прозрачной. Илви терпеливо ждала, затем подала стакан мне. Я неохотно выпил его содержимое. Раствор обжег мне горло. Я закашлялся, пытаясь восстановить дыхание.

— Что? Слишком сильный раствор? — участливо спросила Илви.

— Дьявол! Что это за гадость?

— Это иммунорефлексин пятой категории. Он сильнее обычных бактерицидов.

Илви поставила пустой стакан на стол. Внимательно и тревожно посмотрела на меня.

— Скоро тебе станет лучше.

Я откинулся на подушке. Жар набегал короткими волнами и тут же отступал, словно морской прибой. В промежутках между его наплывами меня бросало в озноб. Илви укутала меня одеялом с электроподогревом. Сама опустилась в кресло напротив, наблюдая за мной. Некоторое время я смотрел в потолок. Желтое пятно света расходилось от лампы радужными разводами, оставляя длинные полосы теней в местах стыка керамических плит. Почувствовав, как мягкая ткань одеяла постепенно нагревается, я закрыл глаза и вскоре уснул.

На этот раз кошмаров не было. Светило яркое земное Солнце. Где-то, не видимые мной, шумели и бились о берег морские волны, и песок пляжа казался розовым…

Жар прошел. Это я почувствовал сразу, как только проснулся. Лоб покрывала холодная испарина. Я открыл глаза и увидел Илви. Она по-прежнему сидела в кресле напротив и смотрела на меня. Молча, встала и присев рядом, отерла губкой пот с моего лица. Некоторое время вглядывалась в меня, думая о чем-то своем. Я заглянул ей в глаза — они были зелеными и спокойными, и показались мне сейчас особенно красивыми. Чем дольше я смотрел в них, тем сильнее росло во мне желание обнять и приласкать ее. Видимо она догадалась о моих чувствах: левый глаз ее слегка прищурился, уголки губ дрогнули, и через мгновение она улыбнулась. От ее улыбки повеяло ласковым теплом, как от выглянувшего из-за туч солнца, и на душе у меня стало легко и спокойно.

Ураган бушевал еще три дня. За это время я заметно окреп и встал на ноги. Приступы жара становились все реже и мышцы начали наливаться прежней силой. По словам Илви, кризис миновал и теперь я должен был пойти на поправку. Единственное, что продолжало меня мучить, это моя бездеятельность. На поверхность все еще нельзя было выходить, я расхаживал по домику взад-вперед, прислушиваясь к тоскливому вою ветра за стенами, и раздражение мое росло с каждой минутой. За эти дни я успел продумать все возможные действия Эвида и его приспешников. Я даже пытался представить себе, что произойдет, если им удастся захватить «Черный Гром». С каждым днем картины, рисовавшиеся в моем воображении, становились все мрачнее. Илви спокойно сидела в надувном кресле и читала какую-то книгу. Иногда она поглядывала на меня, и я замечал в ее глазах сочувствие. Интересно, что она читает? Я остановился за ее спиной, заглянул в текст. Чуть пожелтевшие страницы были покрыты мелким шрифтом. Она читала на санскрите. Я пробежал глазами одну из страниц.