Страница 3 из 6
Вот и сейчас в кабинете труда должны были произойти последние приготовления к запуску. Учитель труда Павел Игнатьевич разрешил Вите и Костику оставаться в мастерских и вытачивать на станках, сверлить, паять. Павел Игнатьевич даже доверял им приходить в мастерские в его отсутствие, то есть брать в учительской ключ, работать, сколько надо, а потом вешать ключ на место.
Так и в этот раз – Павел Игнатьевич давно ушел (сегодня у него были всего два первых урока), и Витя собирался закрыться в кабинете труда вместе с будущей летающей тарелкой, которую он хранил в разобранном виде за коробками с деревянными заготовками. И завершить сборку. Костя Шибай, ответственный в этой операции за внешнюю безопасность, должен был появиться уже под самый финал, то есть после уроков. А поскольку в классе было много любопытных, как, например, приятель Костика рок-баянист Мамедка Батыров, Костик отвлекал и его и следил за тем, чтобы операция не привлекала больше ничьего пристального внимания.
– Ну как тут? – Когда Витя вытащил все детали и собрал их вместе, Арина бросилась к летающей тарелке и замерла в восхищении. – Вот это да! Как настоящая! Красота!
– Нравится? – просиял Витя Рындин, обычно невозмутимый.
– Очень! Неужели она уже готова? – спросила Арина, не переставая любоваться конструкцией.
– Ага. Осталось один диск подклеить сбоку – и все! – щуря глаза, ответил Витя.
Еще некоторое время они стояли и любовались на будущее чудо, в основании которого лежал плотный шар, – Витя собирался надуть его гелием из небольшого баллона, что ему удалось раздобыть. И моторчик, которым можно было управлять с пульта. Ради этого Витя даже записался в авиамодельный кружок и ходил туда исправно, пока не выведал основную тайну воздухоплавания подобных радиоуправляемых аппаратов.
Арина с восхищением смотрела на Витю. Творение его рук было прекрасно. Правда, они с Костиком тоже помогали Вите. То есть, конечно, как помогали – подержи, подай, отрежь, приклей… Но тем не менее это была совместная работа – кто-то бегал по всему городу и искал тонкую серебристую бумагу, кто-то покупал непрозрачный полиэтилен и резал его на точно вымеренные сегменты, кто-то долго стоял и держал на вытянутых руках готовые части будущей летающей тарелки, которые еще не склеились…
И теперь эта сложная конструкция, разложенная на широком столе, просто радовала глаз. Конечно, вблизи было понятно, что все это – творение человеческих, а не инопланетных рук. Тонкие рейки, образующие диск с башенкой сверху, натянутый на рейки полиэтилен, серебристая бумага, напоминающая какой-то странный металл, фольга, мерцающие, точно настоящие бортовые огни летающей тарелки, стразы из переливающегося пластика…
– Ух, если это увидеть в небе, да еще тогда, когда уже смеркаться начнет… От настоящей летающей тарелки точно не отличить, – не переставая любоваться воплощением своей мечты, говорила Арина. – А то у нас в городе ничего не происходит, ведь правда? С появлением тарелки такое тут начнется… В общем, молодец ты, Витя!
– Теперь бы только чтоб с запуском все удачно получилось, – вздохнул Витя.
– Постараемся, – уверенно проговорила Арина. – Ладно, после седьмого урока мы приходим с Шибаем к тебе. А перед учителями мы тебя отмажем. Не волнуйся.
Глава II
У куста барбариса стою…
Антоша Мыльченко, рукой загородив от солнца лицо, меланхолично рассматривал увядшую клумбу.
«Увы, увы, – думал он. – Ничего у меня не получается. Никто меня не любит… Только издеваются. Увял мой талант, как эти цветы. Я один. Грустный, никому не нужный. В печали мое творческое сердце, гнетет его мировая скорбь… Тревожат судьбы человечества. Стихов больше не могу писать, а уж поэм тем более! Ненужный я, никуда не годный. Человечеству от меня только проблемы…»
– Да, Балованцева права, Гуманоид наш что-то явно не в себе, – издалека приглядываясь к Антоше, сказал Костя.
– А он когда-нибудь бывает в себе? – заметил Мамед. – Так, к качелям засеменил. И точно, дело серьезное. Давай-ка, Костик, подберемся поближе.
– И ни любви, ни радости, ни творческого воплощения не получает мятежная душа моя… – бормотал Антон, раскачиваясь на качелях и болтая ногами.
– Эй, Антошка, как жизнь-то? Нормалёк? – весело крикнул ему Мамед. – Качаешься, что ли?
– О, вот еще мучители мои… – обреченно произнес Антон. – Качаюсь… А что мне еще остается?
– Как – что? – бодрым голосом сказал Мамед. – Жить, Антоша, учиться и бороться!
– Ах… Не за что мне в жизни бороться. Я проиграл в этой суровой борьбе. Ничего у меня не получается…
Костя Шибай остановил Антошины качели.
– Ну ты и крендель! – заявил он. – Не за что бороться. Там, понимаешь, девушка на лестнице в школе стоит, вздыхает и, по-моему, портрет твой в руке держит. А он тут…
Антошино настроение резко сменилось. Он пристально посмотрел на Костю, потом на Мамеда.
– Мой портрет? Да? А вы меня не разыгрываете?
– Ни в коем случае, – отрезал Костя. – Мы констатируем факт.
– Факт… – Антоша хорошо знал значение этого слова. – А кто она?
Мамед посмотрел на него, как на чудо природы.
– А ты сам не догадываешься?
Антоша схватился ладошками за щеки.
– Я… Я даже подумать боюсь. Неужели Арина Балованцева?! Ведь я ее хотел через ручей перенести, как Тристан Изольду! И пригодиться обещал…
Костя и Мамед переглянулись.
– Ну и тормоз же ты, Антоша, – покачал головой Костя. – Про вас уже вся школа говорит. Ну, подумай получше, напряги свое творческое воображение. Представь себе ЕЕ на ступеньках…
– Какого этажа?
Костя и Мамед посмотрели на него с сожалением.
– Стоит она на лестнице, между вторым и третьим этажом, грустная такая, молчаливая… – Мамеда понесло. – И время от времени… м-м-м… портрет целует!
– Правда? И действительно мой портрет? Да кто же она? Кто?
– Догадайся, Антон, с трех раз. Идет мимо директор школы, а эта прекрасная дама все стоит, гремит ведрами уборщица, бегут малолетки… А она каждую перемену на посту, грустью обливается, портрет к сердцу прижимает…
– И раз в три минуты повторяет твое имя, – добавил Костя, потому что Мамед что-то уж совсем разошелся.
– Ой! И кто ж на такое отважится? – изумился самокритичный Антоша. Но обрадовался этой вести невероятно. – Я хочу к НЕЙ бежать, я уже весь на крыльях любви! Значит, в нашей школе, на лестнице между вторым и третьим этажом?
– Ага, – кивнул Мамед.
Антон Мыльченко галопом бросился в школу. Он не обратил никакого внимания на строгую дежурную в дверях, напрасно она пыталась схватить его за курточку и не пустить в школу.
– Мамед, а мы ничего, не переборщили? – не спеша направляясь вслед за Антошей, спросил у приятеля Костя. – А вдруг она его с лестницы спустит?
– Да не должна, – уверенно заявил Мамед. – Она мирная девчонка. Кстати, мы же с тобой ему про одного и того же человека говорили, правильно?
– Надеюсь, – усмехнулся Костя. – Ох, только бы все мордобоем не кончилось…
Радость Антоши зашкаливала. Не замечая ничего вокруг, он бежал вперед, прыгал вверх через две ступеньки. Антон еще не знал, кого именно он увидит на месте свидания, все было так таинственно, а значит, так, как надо.
«Нет, меня действительно не обманули! – увидев на лестничной площадке одинокую девчоночью фигуру, в восторге подумал он. – И даже портрет в наличии! Ах, мои верные друзья Костя и Мамед, спасибо!»
Девочка медленно ходила туда-сюда и что-то держала в руках. Антоша, конечно же, узнал ее – и обрадовался этому еще больше.
– Ау, это я! – бросился к девочке Антоша и закрыл ей глаза ладошками. – Ку-ку!
– Ой, кто это? – испугалась девочка. – Что еще за ку-ку? Хватит шутить!
Девочку звали Зоя Редькина. С первого класса она сидела за одной партой с Антошей. Уж каких только фокусов она не натерпелась от своего беспокойного соседа, сколько раз она помогала ему, защищала от нападок. Но недавно терпение кроткой и доброй Зои Редькиной лопнуло. В последнем стихотворении, посвященном ей, Антон назвал ее лягушкой. Зоя даже листок выронила от огорчения, когда это увидела. И сколько ни просил ее Антоша дочитать стих до конца и увидеть, что на предпоследней строчке его стихотворения написано, что эта лягушка – царевна и поэтому превращается в увешанную золотом и бусами красотку, Зоя была непреклонна. Она попросила учителей рассадить их с поэтом за разные парты. И, кажется, до сих пор была вполне довольна этим.