Орел-завоеватель

В отличие от предшествовавших доводов эти циничные рассуждения заслужили одобрительный кивок Плавта. Такова была суровая практика войн, и столь опытный полководец, как он, прекрасно это осознавал.

— Очень хорошо, Веспасиан. Ты меня убедил. Твое предложение принято.

Веспасиан склонил голову в знак благодарности, а сердце ого сжалось. И от радости, ибо он сумел-таки настоять на своем, и от тревоги за своих людей, которых он только что, не поинтересовавшись их мнением, обрек на участие в опаснейшей операции. Покривив при этом душой, поручившись, что они якобы спят и грезят о драке. На самом деле легат прекрасно отдавал себе отчет, что многие из его подчиненных, узнав, что их ждет, будут крыть его на все корки. Но ведь солдаты всегда ворчат, дай им только повод. Они сами не понимают, что сейчас им просто необходимо ринуться в битву. Ринуться и одержать верх, ибо бездействие в рамках депрессии и не уверенности в себе губительно и для легиона, и… для карьеры его командира. В конце концов (легат был в этом уверен), поворчав и посетовав, легионеры проникнутся чувством ответственности и оправдают оказанное доверие.

— Слушайте приказ, — промолвил Плавт официальным тоном. — Второму легиону предписывается завтра на рассвете выступить вверх по течению реки, найти подходящее место и, переправившись на другой берег, двинуться назад, вниз по течению, избегая соприкосновения с противником. По приближении к его флангу вы затаитесь, а когда штабные трубы подадут сигнал, обрушитесь на варваров. Все ясно?

— Так точно, командир.

— Ударь по ним посильнее, Веспасиан. Как можно сильнее.

— Будет исполнено, командир.

— Письменный приказ тебе доставят чуть позже. А сейчас отправляйся к своим людям и готовь легион к маршу. Я хочу, чтобы ты выступил еще до зари. Свободен.

Веспасиан отдал честь генералу, кивнул на прощание Сабину и уже стал пробиваться сквозь толпу штабных к коновязи, когда показался запыхавшийся Вителлий.

— Командир! Командир!

— Что случилось? — в тревоге обернулся к нему Плавт. — Трибун?

Вителлий вытянулся, набрал воздуха и доложил:

— Вода поднимается. Я выяснил это у наших разведчиков, там, внизу.

Генерал римской армии Авл Плавт некоторое время смотрел на него молча, а потом, пробормотав что-то вроде благодарности за интересные сведения, отвернулся. Чтобы еще раз оглядеть защитные сооружения противника и заодно, кажется, скрыть выражение своего лица.

ГЛАВА 6

Тени удлинялись, а Катон стоял неподвижно, прислонившись к древесному стволу. Его тускло-коричневый плащ смягчал соприкосновение с шершавой корой. В левой руке он держал позаимствованный со склада тугой охотничий лук; тяжелая зазубренная стрела была наложена на тетиву. Не так давно он обнаружил пересекавший тропу след и, двигаясь по следу, вышел к этой прогалине. Дальше, за ней, поблескивала, искрясь в лучах закатного солнца, река. Хорошо, что у него, городского паренька, хватило ума перед тем, как отправиться в лес, спросить совета у Пиракса, ветерана, привычного добывать пропитание в походных условиях. Здешняя территория была очищена от врага и опоясана походными лагерями Плавта, поэтому молодой оптион счел ее достаточно безопасной, чтобы попытать счастья в охоте. Если повезет, солдаты получат на ужин не опостылевшую солонину, а свежее мясо и пойдут в бой в куда лучшем настроении.

Когда шестой центурии объявили о предстоящем наступлении, Макрон смачно выругался. По его разумению, сейчас, когда их ряды основательно поредели, последнее, что им требовалось, так это рискованные фланговые маневры. Но делать было нечего, и, вернувшись в свою палатку, он и Катон стали готовиться к утреннему походу.

— Возьми на заметку, — инструктировал Макрон своего оптиона. — Всю лишнюю поклажу ребята должны оставить здесь. Не исключено, что через реку придется переправляться вплавь, и тут важно не тащить с собой ничего сверх самого необходимого. А вот к числу этого необходимого относится хорошая, крепкая веревка. Сходи на склад и возьми локтей триста. Этого должно хватить для переправы, если мы найдем брод.

Катон поднял глаза от таблички для записей.

— А что, если там нет никакого брода? Что мы тогда будем делать?

— Тут-то и начнется самое веселье, — проворчал Макрон. — Если мы не найдем брод к полудню, нам прикажут перебираться вплавь. Придется раздеться до туник, а снаряжение переправлять на надутых воздухом пузырях.

Катон промолчал, и Макрон через некоторое время сказал:

— Прости, парень, я чуть не забыл, что ты с водой не в ладах. Не бойся, главное, если дело дойдет-таки до плавания, держись рядом со мной. Я присмотрю, чтобы ты добрался до того берега.

— Спасибо, командир.

— Только уж на будущее, будь добр, при первой возможности выучись плавать. А то ведь это смех, да и только.

Катон кивнул, не поднимая головы от стыда.

— Итак, на чем мы остановились?

— На плавательных пузырях, командир.

— Ну да. Будем надеяться, что они нам не понадобятся. Лучше бы найти брод, а то мне как-то не с руки атаковать бриттов без доспехов, когда от их стрел и мечей меня будет прикрывать одна лишь туника.

Катон всей душой с ним согласился.

Теперь солнце почти совсем снизилось над западным горизонтом, и Катон снова посмотрел на реку, которая казалась еще шире, чем раньше. При мысли о возможной перспективе преодолевать ее вплавь юноша поежился, поскольку едва-едва мог держаться на воде.

Неожиданно он боковым зрением поймал какое-то движение и, сохраняя неподвижность, осторожно повернул голову. На поляну, менее чем в двадцати локтях от того места, где стоял оптион, выбрался заяц. Зверек, принюхиваясь, поднялся на задние лапы. Его силуэт четко вырисовывался на фоне отдаленного свечения предзакатного солнца, делая грызуна заманчивой мишенью. Конечно, одним зайцем шестую центурию не накормишь, но лучше что-то, чем ничего. Медленно, стараясь не делать резких движений, Катон стал поднимать охотничий лук, но тут зайца спугнуло что-то другое. Поджав уши, серый трусишка нырнул в подлесок, а на дальнем конце прогалины, там, где к ней подходила тропа, появился олень. Куда более желанная добыча… да и мишень тоже. Столь крупная, что с двадцати шагов в нее трудно не угодить, не колеблясь, юноша прицелился и выстрелил. Тетива загудела, олень от неожиданности замер, и стрела, прочертив воздух, с чмокающим звуком вонзилась ему в шею.

Раненое животное упало, разбрызгивая по траве кровь, однако, когда Катон, торопливо накладывая на тетиву вторую стрелу, устремился к добыче, олень, почуяв опасность, сумел-таки подняться на ноги и, унося засевшее в шее тонкое древко с зазубренным наконечником, прыжками понесся к реке. Катон припустил за ним по заросшей, заваленной валежником тропе, то спотыкаясь и отставая, то почти нагоняя оленя, когда спотыкался тот. Но ему не удалось перехватить добычу, прежде чем олень, сбежав к берегу, бросился в воду, вспенимся гладкий поток и разбрасывая во все стороны тучи искрящихся в солнечном свете брызг.

Катон, почти нагнавший животное, резко остановился у кромки воды. Здесь, вблизи, река выглядела еще более широкой, полноводной и опасной, чем издали. Досадуя, что добыча все еще может от него ускользнуть или ее вообще утащит течением, юноша вскинул лук и, теперь уже с тридцати шагов, пустил вторую стрелу. Она угодила в крестец, отчего у оленя отказали задние ноги. Не теряя времени, Катон бросил лук на траву, выхватил кинжал и, взметая брызги, устремился по мелководью к добыче, благо дно здесь покрывала прочная галька, а глубина возле берега составляла не больше локтя. Раненый олень отчаянно бился, пытаясь привстать на передние ноги и окрашивая воду кровью. Приблизившись, Катон, чтобы не угодить под отчаянно молотившие воздух копыта, остановился и, обогнув оленя, зашел спереди. Когда его тень упала на морду животного, олень в ужасе застыл, и юноша, воспользовавшись этим, вонзил кинжал ему в горло.